Протесты против современного капитализма охватили многие слои общества, в том числе ученых. Чем являются американские протесты для американской интеллектуальной элиты? Как она реагирует на них и какие выводы делает? Стоит ли заниматься российским ученым-теоретикам политическими манифестациями? Чем все это может закончиться?
Движение «Захвати Уолл-стрит», стихийно начавшееся в Нью-Йорке в прошлом году и распространившееся по миру, поставило щекотливый вопрос не только перед богатыми и сверхбогатыми, но и перед экономистами и учеными. Но если вопрос к обладателям богатства, о котором журнал Forbes говорит как о хорошей домработнице, но плохой любовнице, сводился к вопросу справедливости распределения ресурсов, то людей науки спрашивали об их фундаментальной общественной функции и с кем они, в конце концов, – с 1% или с 99%?
Почему вообще возникла такая постановка вопроса?
Запад позволил себе недопустимое поведение в соревновательных условиях между политико-экономическими режимами: он усыпил свою бдительность и потерял конкурентоспособность. В англоязычной периодике экономические публицисты склонны подрабатывать плакальщиками на похоронах западного величия. Время гегемонии демократической модели, опционально подразумевающей либеральную экономику со свободным рынком, уходит в прошлое и похоронил ее финансовый кризис 2008-2009 годов. Китай на примере своего бурного роста доказывает всему миру, что свободный рынок и коммунистическая идеология вещи не противоположные и из них может получиться высокоэффективный гибрид, обеспечивающий минимальным прожиточным минимумом 1,3 млрд. человек населения и проводящий инновационную политику. С другой стороны Россия и часть европейских стран, которые отстаивают тот раздражающий либеральных экономистов факт, что государственный капитализм не убивает институты рынка и, более того, для граждан предпочтительнее законов джунглей настоящего экономического либерализма без государственных гарантий.
После системного кризиса даже крыло американских демократов во главе с Бараком Обамой заговорило об усилении роли государства в социальной сфере. При ужасающем 10-процентном уровне безработицы – главном экономическом показателе – это кажется закономерным поведением. Улетучившаяся из свободного рынка справедливость определения стоимости труда и распределения благ, когда абсолютное большинство не владеет ничем, а ничтожный процент распоряжается всем, сделала либеральный дискурс, берущий свое начало от Адама Смита, более неприемлемым для большинства населения капиталистических стран. И в этом оказались повинны даже не политики, бесконечно твердящие про рабочие места и благодарящие 1% за их создание, но в первую голову – экономисты, допустившие такое развитие сценария.
На исходе холодной войны американский истеблишмент поспешил отпраздновать свою идеологическую победу. Прославившийся благодаря своей работе Фрэнсис Фукуяма объявил конец истории, полагая, что либеральный капитализм – это не что иное, как финальная стадия преобразований в политико-экономическом смысле. Дальше развития истории попросту нет, полагал он, а человечество нашло идеальную форму существования общества и государства. Все, что оставалось при таком догматизме, – повышать эффективность системы. Ошибка заключалось в том, что интеллектуальные элиты перестали обращать внимание на коренные проблемы самого капитализма и занимались сугубо прикладными вещами. Фундаментальная же точка зрения никого не волновала.
И когда через 20 лет население капиталистических стран захотело понять, что же пошло не так и почему некоторые альтернативы имеющемуся порядку вещей в экономике более успешны и устойчивы к потрясениям, экономистам не приходит ничего лучше в голову, чем оплакивать то, что считалось незыблемым основанием. Нет, конец истории не наступил и его автор при жизни перечеркнул сделавшее ему имя утверждение. Либеральный капитализм – не финальный виток в истории человечества, но возможно последний вздох того западного мира, который мы знаем.
Действительно, наука сегодня превратилась в экспертное сообщество, выносящее оценки тому или другому, но без общей научной картины. Из-за высокой степени плюрализма и излишней демократичности у ученых нет единой точки зрения, нет общности взгляда. Тем не менее, могли ли ученые что-либо поменять в преддверии кризиса? По мнению известного экономического обозревателя The New York Times Пола Кругмана, ничего бы не изменилось, если бы экономисты предвидели кризис, потому что система заставляет действовать тебя определенным образом.
Но чтобы не быть в стороне от волны общего негодования, радикальные академические круги на Западе вырабатывают еще более пагубное отношение к теории и занятиям ею. Они сходятся с критиками их позиции в том, что теоретизированием нельзя помочь в тяжелой ситуации и подменяют прямую свою деятельность практикой. Пренебрежение к теории, конечно же, сказывается и на том, что никто не в состоянии говорить внятно и в общих категориях о кризисе. Сопротивление теоретическим знаниям в академических кругах становится хорошим тоном, указывающим на то, что ученые принадлежат к 99%, а не являются иждивенцами и привилегированной кастой.
К слову говоря, по-настоящему плачевно все выглядит лишь тогда, когда ученые теряют саморефлексию и поддаются на мелкобуржуазные обвинения в своем отрыве от реальных потребностей общества. Наука сегодня живет абстрактными понятиями, но именно эти понятия работают на фундаментальном уровне, дефицит которого обнаружился с крахом американского прагматизма.
Тупик интеллектуального сообщества еще и в том, что публичные интеллектуалы и эксперты всегда старались быть ближе к нуждам общества и оказались слишком близоруки. Сам апологет либерального капитализма, Ф.Фукуяма, призывает усилить социальный контроль государства, чтобы справиться с проблемами. Но это ли не консервативный подход? В то время как на Западе пересматривается значение функции публичного интеллектуала, столько раз противопоставленного русскими экспатами русскому же интеллигенту, в России научная среда политизировалась совершенно иначе.
Протестные движения этой зимой сплотили разрозненных деятелей науки, некоторые из них пошли на митинги и тем самым выполнили свой гражданский долг. Такая активность показалась необычной и новой, ведь до этого российские ученые могли протестовать только против введения преподавания религии в государственных школах или против недостаточного финансирования науки, либо против нерационального финансирования и бюрократизации науки. И, конечно же, выступали против закона о госзакупках. Но принимать участие в политических акциях, такого и вправду еще не было. Надо ли говорить, что вопрос «с кем российские ученые?» не менее сложен. И все же вряд ли будет найден такой же консенсус, как в американских интеллектуальных кругах, которые причислили себя к основной массе. Как бы там ни было, если они продолжат заниматься теорией, пользы от них будет больше, чем от их выступлений.
Написать комментарий