В Московском центре Карнеги 5 октября 2009 года состоялась конференция, где Михаил Делягин сделал доклад, в котором изложил свое видение европейской интеграции, ее прошлого и будущего. Так какова эта интеграция?
1. Своеобразие текущего момента. Мы переживаем исторический момент: 19 лет воссоединения Германии, а теперь - 20 лет падения Берлинской стены и, главное, одобрение Лиссабонского договора Ирландией (на которую ориентировались руководители Польши и Чехии).
В России практически отсутствует спокойный и взвешенный анализ евроинтеграции; обычно наблюдается просто ознакомительное описание передового европейского опыта (с отдельными, временными, кое где еще имеющимися недостатками), часто выполненное на еврогранты, либо в противовес этому - жесткие нападки со смакованием неудач. В одном случае беспристрастный анализ воспринимается как кощунство, в другом - как потакание стратегическому конкуренту. И то, и другое идеологизировано и политизировано, что мешает анализу.
Между тем необходимо широкое и беспристрастное изучение европейского опыта последних 20 лет, чтобы выяснить, что получилось, и какие надежды и почему не оправдались; надеюсь, сегодня мы начинаем эту работу.
Мое сообщение не претендует на окончательность; прошу рассматривать его как приглашение к необходимой всем нам дискуссии.
Символическому падению Берлинской стены исполняется 20 лет. Половина того времени, которое Моисей водил евреев по пустыне, - достойный срок для подведения хотя бы предварительных итогов. Значительная часть надежд на «возвращение Восточной Европы в Европу» не оправдалась, - и пора понимать, почему. С другой стороны, все надежды 20-летней давности, которые могли реализоваться, уже воплощены в жизнь, - и нам как соседям не только в географическом и хозяйственном, но и в культурном смысле важно понимать, что будет дальше.
Наши проблемы значительно глубже европейских, но Европа, как обычно, будет оказывать сильнейшее влияние на пути их развития и решения.
2. Зачем нужна Европа России? России это нужно не только потому, что Евросоюз наряду с США и Китаем - один из трех мировых «центров силы» и наш крупнейший торговый партнер, а нам важно, чтобы с ним было чем торговать (а сейчас грузоперевозки переориентируются на занятую работой, а не нравоучениями Юго-Восточную Азию). Нам важно понимать, будет ли вражда к России оставаться в Восточной Европе ключевым критерием демократизма, и будет ли Польша считать себя, когда ей придется выбирать, 27-м членом Евросоюза или 52-м штатом США.
Более важно, что в России жива идея Европы как средоточия, квинтэссенции цивилизованности и демократичности, как высшего выражения «свободы, равенства и братства». Россия вот уже 20 лет живет в условиях катастрофы, именуемой «либеральными реформами». В условиях быстрой варваризации мы отчаянно нуждаемся в том, чтобы нашему стремлению к цивилизованности и культуре было на что опереться не только в прошлом, в воспоминаниях о Советском Союзе, но и в настоящем, в Европе, - но вместо казавшихся незыблемыми европейских ценностей мы все чаще опираемся на воздух.
Европа со времен Древнего Рима и Карла Великого пережила много интеграционных проектов, и значение Евросоюза не столько в его актуальности, сколько в гуманности; прошлый общеевропейский проект был реализован Гитлером.
Европа нужна России именно как прививка гуманности, и неспособность выполнять эту функцию требует углубленного изучения еще одной угрозы нашей цивилизации. Европейская интеграция и расширение Евросоюза способствовали не решению, а усугублению его проблем.
3. Проблема дифференциации. Ключевая проблема Евросоюза - глубочайшая внутренняя дифференциация, связанная не только с уровнем развития экономик, но и с культурным фактором. Носители разных культур, даже таких близких, как французская и немецкая, по-разному реагируют на одни и те же управленческие воздействия, что затрудняет унификацию управления. Ситуация усугубилась в 2004 году, когда единая Европа расширилась, по сути дела, за пределы своих культурных границ.
Таблица 1. Динамика развития некоторых стран Евросоюза (душевой ВВП стран по отношению к уровню Франции)*.
* Страны ранжированы по ВВП на душу населения в 2008 году.
** Данные за 1993 год.
*** Индекс дифференциации - разрыв в ВВП на душу населения между наиболее и наименее развитой из 5 стран Восточной Европы, существовавших в 80-е годы.
Источник: МВФ, октябрь 2009.
Подтягивание восточноевропейских экономик к уровню развитых членов Евросоюза в 1992-2008 годах, наиболее концентрированно выраженное в таблице, впечатляет. Однако нельзя не обратить внимание на следующие важные аспекты:
3.1. Несмотря на значительные темпы подтягивания, рубеж в половину французского уровня по ВВП на душу населения пересекла лишь Словения, причем она вплотную приблизилась к этому уровню еще в 2003 году. Отставание остальных стран, хотя и сокращалось до кризиса, остается качественным, а не количественным. Эти страны по-прежнему не столько «Европа», сколько «Восточная Европа» в традиционном понимании этих терминов.
3.2. Неуклонность подтягивания к уровню «старой Европы» во многом обусловлена катастрофой конца 80-х - начала 90-х годов. Лишь Венгрия превысила свой «относительный» уровень 1980 года уже в 1996 году, то есть через 16 лет, и уверенно наращивает показатели. Чехия превысила свой «относительный» уровень 1985 года (то есть почти накануне рыночных реформ) лишь в 2008 году, а в 2009 из-за кризиса вновь «провалилась» ниже него. Румыния приблизилась к нему лишь в 2008 году, но потом вновь отступила, Польша достигла его лишь в 2003 году, через 18 лет, а Болгария, похоже, не достигнет в ближайшее десятилетие.
3.3. Сохраняется неравномерность развития стран Восточной Европы, хотя аутсайдеры частично сменились (место Польши заняла Болгария, Румыния осталась на предпоследнем месте). Разрыв в ВВП на душу населения между наиболее и наименее развитой из 5 стран Восточной Европы (без Прибалтики, Словакии и Словении) снижался, но после страшного роста в результате катастрофы 1992 года и последующего выхода на основе разных экономических моделей он лишь в 2008 году достиг уровня 1988 года (когда уже началась рыночная дестабилизация Польши), а и в 2009 году, снизившись благодаря кризису, оставался выше уровня 1980-1985 годов (существенно, что в социалистическое время эта дифференциация также заметно снижалась).
3.4. Как показывает кризис 2009 года, прогресс стран Восточной Европы носит неустойчивый характер: кроме Словакии (обладающей мощной нефтеперерабатывающей и химической промышленностью при малом населении, что выводит ее из общего ряда), все они (включая, насколько можно понять, территорию бывшей ГДР) пострадали относительно более сильно, чем взятая за «точку отсчета» Франция. При этом регресс был незначительным в наиболее (Словения и Чехия) и наименее (Болгария) развитых странах; остальные отступили весьма существенно.
Большая уязвимость стран Восточной Европы, как и все перечисленное, обусловлено самой моделью европейской интеграции, которую мы сейчас рассмотрим, но пока зафиксируем главное: глубокая внутренняя дифференциация Евросоюза, хотя и снижается, все же остается его фундаментальной особенностью и в обозримом будущем будет носить качественный, а не количественный характер.
4. Изъяны модели европейской интеграции. Сохранение разрыва в уровне развития и хроническая потребность новых членов Евросоюза в помощи предопределены самой экономической моделью евроинтеграции.
Ориентация Евросоюза на внутренний рынок, а не на экспорт, - следствие рационального стремления к устойчивому развитию, защищенному от внешних шоков, воспроизводящее экономические модели Советского Союза и Китая. Однако для новых членов это обернулось требованием переориентации внешней торговли на внутренний рынок Евросоюза, что, наряду с кризисом, способствовало разрыву торговых связей с Россией.
Поскольку высокотехнологичная продукция новых членов, как правило, была неконкурентоспособна на внутреннем рынке Евросоюза, их европейская ориентация способствовала деиндустриализации этих стран. «Гиперконкуренция» со стороны европейских фирм вела к массовой безработице и деквалификации рабочей силы, вытеснению населения в сектора с высокой самоэксплуатацией (мелкую торговлю, малый бизнес и сельское хозяйство), а также к его миграции в развитые страны Евросоюза, где оно существенно «испортило» рынок труда. Кроме того, чрезмерное «измельчение» бизнеса объективно снижает национальную конкурентоспособность.
Экономики Восточной Европы (в первую очередь банковские системы, оставшиеся слабыми) перешли под контроль глобальных корпораций «старой» Европы, которые сохранили промышленность, как правило, там, где имелась высококвалифицированная рабочая сила (до присоединения к Евросоюзу осуществился также перенос экологически вредных производств). В странах с менее квалифицированной рабочей силой (Румыния, Болгария, страны Прибалтики) произошла подлинная промышленная катастрофа. При этом квалифицированные работники при открытии границ бежали (в 2007-2008 годах из Румынии уехало 20-30% экономически активного населения, т.е. 2-3 млн. чел.), создав дефицит рабочей силы и повысив стоимость оставшихся, что во многом лишило соответствующие страны преимущества дешевизны квалифицированной рабочей силы. Подготовка же ее почти прекратилась.
Сохраненная промышленность в значительной степени занимается сборкой продукции, в том числе ориентированной на экспорт на емкие рынки России и Украины.
Возникла двухсекторная экономика, характерная для колоний.
Принципиально важно, что западный капитал, как правило, не создавал новые, но использовал существующие в Восточной Европе и созданные до него ресурсы, придавая модернизации «рефлективный» характер.
Добавленная стоимость выводится в страны базирования глобальных корпораций, что обусловливает парадоксальное сочетание экспортной ориентации (в Румынии 85% инвестиционного импорта идет на обеспечение экспорта) с хроническим дефицитом текущего платежного баланса (во многом за счет высоких инвестиционных доходов).
Президент Чехии Клаус признал, что вступление Чехии в Евросоюз превратило ее в «объект выкачивания денег». Это касается всех стран Восточной Европы: их сальдо текущих операций платежного баланса еще до начало кризиса было намного хуже, чем в 1990 году, последнем году существования социалистической системы. Для примера: в Болгарии оно снизилось с -8,3% ВВП в 1990 до -25,5% ВВП в последнем предкризисном 2008 году, в Чехии - с 0 до -3,1, в Венгрии - с +1,1 до -8,4, в Польше с +1,9 до -5,5, в Румынии с -4,7 до -12,4; за 1992-2008 годы оно снизилось в Словении с +5,8 до -5,5, Литве с +5,3 до -11,6, в Латвии с -0,3 до -12,6; за 1993-2008 годы в Эстонии с +1,2 до -9,3, в Словакии с -4,9 до -6,5.
Отрицательное сальдо текущего платежного баланса некоторое время может поддерживаться притоком иностранных инвестиций, однако при хроническом характере означает «жизнь в долг» с высокой зависимостью от внешних шоков и рисками девальваций либо, если они невозможны (например, из-за вступления в зону евро), ухудшения социальной защиты.
При этом структурные фонды Евросоюза обусловливают выделение средств жесткими условиями, которым сложно соответствовать. Так, в 2007 году Румыния могла получить 2 млрд. евро, но смогла использовать лишь 400 млн. евро из фонда рыболовства. В то же время ее взнос в бюджет Евросоюза составил 1,1 млрд. евро (1,8% ВВП), то есть Румыния стала не бенефициаром, а донором Евросоюза, и возникли опасения закрепления этого положения.
Во всей Восточной Европе мы видим массовую скупку активов, в ходе которой западные корпорации становятся хозяевами не только банковских систем, но и всей экономики, а через нее - и всей политики стран Восточной Европы. Показателен провал попытки выработать стратегию развития экономики Румынии: выяснилось, что ее будущее зависит исключительно от корпораций «старой» Европы. Если это суверенитет, то что такое зависимость? И где тот суверенитет, который от нас требуют признавать?
Развитые страны (в том числе в рамках Восточного партнерства) действуют (возможно, бессознательно) по принципу «Возьмите наши стандарты, а мы возьмем ваши ресурсы и уничтожим то, чем вы можете конкурировать с нами». В целом это напоминает не справедливую, но неоколониальную модель сотрудничества.
5. Различие интересов и политика компромиссов. Внутренняя дифференциация оборачивается различием интересов членов Евросоюза, которое превращает все значимые решения в плоды сложнейших многоуровневых компромиссов. Вступление в силу Лиссабонского договора облегчит этот процесс (введя формальный критерий достаточности поддержки при принятии решений), но одновременно обострит внутреннюю напряженность в Евросоюзе, так как некоторые страны часто будут оказываться в меньшинстве, а малые страны станут заметно менее значимыми.
Однако многоуровневый компромисс как основной инструмент выработки решений сохранится. А значит, корректировать их после выработки будет по-прежнему крайне сложно, что сохранит поразительную негибкость позиции Евросоюза. Поскольку она вырабатывается без участия третьих стран (например, России), она, как правило, оказывается негибкой за наш счет.
Заранее принятые и не подлежащие корректировке решения затрудняют плодотворную дискуссию с представителями ЕС. Евробюрократ напоминает магнитофонную кассету с записью директивы и пространными рассуждениями о компромиссах, толерантности, взаимопонимании и других выхолощенных европейских ценностях. Демократия и компромиссы понимаются как безоговорочное подчинение требованиям евробюрократа, то есть как прямой и безапелляционный диктат. При этом европейцы не видят внутренней противоречивости нетерпимой проповеди толерантности и авторитарного навязывания демократии.
6. Идеологизация интересов и качество решений. Культурная и хозяйственная разнородность Евросоюза обуславливают, как и в Советском Союзе, необходимость высокой идеологизации системы управления, так как именно идеологизация создает систему сверхценностей, ради которых можно жертвовать текущими материальными и иными интересами.
Однако идеологизация чревата снижением качества решений, как мы видели на примере Советского Союза. Кроме того, в настоящее время основа этой идеологизации - европейские ценности и расширение сферы их применения, то есть расширение Евросоюза - сталкивается с двумя фундаментальными вызовами:
6.1. Противоречие между политическим равноправием его членов и различным уровнем их развития (как хозяйственного, так и культурного) ослаблено Лиссабонским договором за счет равноправия. Надежды же на быстрое «подтягивание» новых членов к лидерам оказались столь же беспочвенными, что и аналогичные надежды советской цивилизации. Таким образом, Евросоюз сделал шаг назад от равноправия, что представляется существенной эрозией европейских ценностей.
6.2. Кризис, по всей видимости, остановил расширение как Евросоюза, так и еврозоны: у развитых стран больше нет ресурсов для расширения, а страны-кандидаты не могут выполнять их требования. Исключения возможны, но они незначительны. «Восточное партнерство» - лишь паллиатив, способ привязки к себе элит стран-соседей и расчистки юридического пространства для экспансии европейского бизнеса.
Таким образом, Евросоюз, этот экспансионистский и направленный на неуклонное расширение проект, теперь из экстенсивного поневоле становится интенсивным, и это должно весьма скоро изменить весь его облик. Не стоит забывать, сколько прожил другой интеграционный, советский проект после того, как под давлением внешних обстоятельств отказался от территориальной экспансии. Ведь отказ от насаждения своих ценностей, от их экспансии сам собой, автоматически ставит вопрос об их справедливости и подрывает их, а с ними - и идентичность их носителей. В самом деле, отказ от насаждения своих ценностей автоматически означает признание их неуниверсальности, то есть неполноценности в современном мире.
7. Слабость европейской самоидентификации. Болезненной проблемой Евросоюза является слабость европейской самоидентификации даже на уровне элит, если, конечно, ориентироваться на стратегические решения, а не тосты и другие официальные заверения.
Неприятие континентальной Европой агрессии против Ирака в 2003 году создало для ее лидеров уникальную возможность освободиться от американской интеллектуальной опеки и начать самостоятельно определять свое развитие. Поразительно, что связанная с этой свободой ответственность смертельно напугала тогдашние европейские элиты, отвыкшие от нее, и их паническое возвращение под комфортный контроль «старшего брата» (которого можно всласть порицать и винить во всех смертных грехах, включая собственные ошибки) стало сутью «трансатлантического ренессанса».
8. Моральный плюрализм. Существенна для руководства Евросоюза, возможно, из-за его высокой идеологизации, и проблема морали. Переписывание истории, насаждение демократии в Афганистане и Ираке при толерантности к ее «дефициту» (по официальной формулировке) в Латвии и Эстонии, попустительство практике апартеида и государственной реанимации фашизма в некоторых членах Евросоюза, торговля людьми (продажа Милошевича за обещание 300 млн. долл. правительству Джинджича; без этой продажи они оба были бы живы), одобрение государственных переворотов под видом народного волеизъявления, все это глубоко аморально и в корне противоречит европейским ценностям в том виде, в котором мы привыкли их признавать.
Проявлением морального кризиса Евросоюза является и априорная неравноправность сотрудничества с другими странами. Когда после 11 сентября 2001 года президент Путин в бундестаге на хорошем немецком языке предложил Евросоюзу пакт «энергия в обмен на технологии», официального ответа ему так и не последовало. Неофициально же России дали понять, что она от Евросоюза никуда не денется, ее энергия все равно будет работать на Европу, а свои технологии Евросоюз оставит себе как гарантию конкурентного преимущества над Россией.
Понимание диалога с нашей страной как диалога всадника с лошадью обусловлен, с одной стороны, выработавшейся за 1988-2003 годы привычкой к отсутствию у России каких бы то ни было национальных интересов, а с другой - пониманием того, что критически важная часть личных активов нашей «правящей тусовки» находится именно в юрисдикции стран Евросоюза. Однако такой диалог не способствует развитию сотрудничества, толкает Россию к Китаю (что для нас не может кончиться хорошо) и еще раз подтверждает, что всякая аморальность неминуемо подрывает жизнеспособность - как отдельных людей, так и сообществ наций.
9. Давление мирового кризиса. Мировой экономический кризис усугубляет проблемы Евросоюза. Неожиданно обнажилась недостаточная жизнеспособность даже относительно старых его членов: чего стоит одно только появление у фондовых аналитиков аббревиатуры «PIGS» - Португалия, Италия (иногда называют Ирландию), Греция и Испания! Даже в этих странах, получивших колоссальную поддержку и породивших огромные надежды, проблемы удается лишь несколько смягчать. Что же говорить о Восточной Европе?
В 2009 году только в Польше ожидается продолжение экономического роста (на 1,0%; поскольку это достигнуто девальвацией, отставания по ВВП на душу населения избежать не удалось). Во всех остальных странах Восточной Европы спад отчетливо сильнее, чем во Франции (-2,3%), однако они ниже германского (-5.3%, что, возможно, вызвано «бременем» Восточной Германии) в трех наиболее успешных странах - Чехии (-4,3%), Словакии и Словении (по -4,7%). В Болгарии и Венгрии спад ожидается в 6,5 и 6.7% (а в 2010 году - еще на 4,5% и 0.9%), в Румынии - 8,5%. Хуже всего положение в Прибалтике: в Эстонии ожидается снижение ВВП на 14,0% (после прошлогоднего его уменьшения на 3.6%, а в 2010 году - еще на 2.6%), в Латвии - на 18,0% (после прошлогоднего - на 4.6%, а в 2010 году ожидается спад на 4.0%), в Литве - на 18,5% (и в 2010 году ожидается спад также на 4,0%).
10. Отказ от помощи. Принципиален отказ развитых стран Евросоюза от существенной кризисной помощи новым членам. Он правилен: и на себя денег нет, а благополучие зависимых стран определяется состоянием развитых, поэтому для выживания возможно большего числа слабых в замкнутой системе надо помогать сильным.
Однако этот отказ зафиксировал разделение «единой Европы» на страны даже не двух, а четырех сортов:
· крупных доноров;
· развитых стран, обеспечивающих свои нужды (как правило, небольших);
· крупных получателей помощи;
· неразвитых стран, не имеющих политического влияния для получения значимой помощи.
Это крах основополагающей идеи Евросоюза об однородной, равно развитой и, соответственно, равно демократичной Европе.
***
Думаю, не только нам, но и самим европейцам исключительно важно понимать, что придет на смену этой идее.
Возможно, ассоциированные с Евросоюзом страны или новые его члены, принимаемые на принципиально новых условиях, станут «пятым сортом» стран Евросоюза?
В России практически отсутствует спокойный и взвешенный анализ евроинтеграции; обычно наблюдается просто ознакомительное описание передового европейского опыта (с отдельными, временными, кое где еще имеющимися недостатками), часто выполненное на еврогранты, либо в противовес этому - жесткие нападки со смакованием неудач. В одном случае беспристрастный анализ воспринимается как кощунство, в другом - как потакание стратегическому конкуренту. И то, и другое идеологизировано и политизировано, что мешает анализу.
Между тем необходимо широкое и беспристрастное изучение европейского опыта последних 20 лет, чтобы выяснить, что получилось, и какие надежды и почему не оправдались; надеюсь, сегодня мы начинаем эту работу.
Мое сообщение не претендует на окончательность; прошу рассматривать его как приглашение к необходимой всем нам дискуссии.
Символическому падению Берлинской стены исполняется 20 лет. Половина того времени, которое Моисей водил евреев по пустыне, - достойный срок для подведения хотя бы предварительных итогов. Значительная часть надежд на «возвращение Восточной Европы в Европу» не оправдалась, - и пора понимать, почему. С другой стороны, все надежды 20-летней давности, которые могли реализоваться, уже воплощены в жизнь, - и нам как соседям не только в географическом и хозяйственном, но и в культурном смысле важно понимать, что будет дальше.
Наши проблемы значительно глубже европейских, но Европа, как обычно, будет оказывать сильнейшее влияние на пути их развития и решения.
2. Зачем нужна Европа России? России это нужно не только потому, что Евросоюз наряду с США и Китаем - один из трех мировых «центров силы» и наш крупнейший торговый партнер, а нам важно, чтобы с ним было чем торговать (а сейчас грузоперевозки переориентируются на занятую работой, а не нравоучениями Юго-Восточную Азию). Нам важно понимать, будет ли вражда к России оставаться в Восточной Европе ключевым критерием демократизма, и будет ли Польша считать себя, когда ей придется выбирать, 27-м членом Евросоюза или 52-м штатом США.
Более важно, что в России жива идея Европы как средоточия, квинтэссенции цивилизованности и демократичности, как высшего выражения «свободы, равенства и братства». Россия вот уже 20 лет живет в условиях катастрофы, именуемой «либеральными реформами». В условиях быстрой варваризации мы отчаянно нуждаемся в том, чтобы нашему стремлению к цивилизованности и культуре было на что опереться не только в прошлом, в воспоминаниях о Советском Союзе, но и в настоящем, в Европе, - но вместо казавшихся незыблемыми европейских ценностей мы все чаще опираемся на воздух.
Европа со времен Древнего Рима и Карла Великого пережила много интеграционных проектов, и значение Евросоюза не столько в его актуальности, сколько в гуманности; прошлый общеевропейский проект был реализован Гитлером.
Европа нужна России именно как прививка гуманности, и неспособность выполнять эту функцию требует углубленного изучения еще одной угрозы нашей цивилизации. Европейская интеграция и расширение Евросоюза способствовали не решению, а усугублению его проблем.
3. Проблема дифференциации. Ключевая проблема Евросоюза - глубочайшая внутренняя дифференциация, связанная не только с уровнем развития экономик, но и с культурным фактором. Носители разных культур, даже таких близких, как французская и немецкая, по-разному реагируют на одни и те же управленческие воздействия, что затрудняет унификацию управления. Ситуация усугубилась в 2004 году, когда единая Европа расширилась, по сути дела, за пределы своих культурных границ.
Таблица 1. Динамика развития некоторых стран Евросоюза (душевой ВВП стран по отношению к уровню Франции)*.
| Cтрана |
1980 |
1985 |
1988 |
1992 |
1996 |
2003 |
2008 |
2009 |
| Франция |
100,0 |
100,0 |
100,0 |
100,0 |
100,0 |
100,0 |
100,0 |
100,0 |
| Германия |
83,6 |
84,7 |
89,3 |
106,3 |
109,6 |
99,1 |
97,2 |
93,7 |
| Словения |
Нд |
нд |
нд |
39,1 |
39,0 |
48,7 |
59,0 |
58,4 |
| Чехия |
35,6 |
44,4 |
32,0 |
12,9 |
22,2 |
30,0 |
45,1 |
43,2 |
| Словакия |
Нд |
нд |
нд |
11,2** |
14,5 |
20,7 |
38,3 |
38,8 |
| Эстония |
Нд |
нд |
нд |
5,1** |
12,2 |
24,3 |
38,1 |
32,1 |
| Венгрия |
16,1 |
19,6 |
15,3 |
15,0 |
16,1 |
27,8 |
33,7 |
29,4 |
| Латвия |
Нд |
нд |
нд |
2,4 |
8,5 |
16,0 |
32,5 |
25,4 |
| Литва |
Нд |
нд |
нд |
2,2 |
8,3 |
18,0 |
30,6 |
25,6 |
| Польша |
12,4 |
19,1 |
10,1 |
9,6 |
15,0 |
19,0 |
30,1 |
26,4 |
| Румыния |
16,0 |
21,2 |
14,5 |
3,5 |
5,8 |
9,1 |
20,2 |
17,8 |
| Болгария |
22,9 |
30,8 |
29,0 |
4,0 |
4,4 |
8,6 |
14,2 |
14,1 |
| Дифференциация |
2,9 |
2,3 |
3,2 |
4,3 |
5,0 |
3,5 |
3,2 |
3,1 |
** Данные за 1993 год.
*** Индекс дифференциации - разрыв в ВВП на душу населения между наиболее и наименее развитой из 5 стран Восточной Европы, существовавших в 80-е годы.
Источник: МВФ, октябрь 2009.
Подтягивание восточноевропейских экономик к уровню развитых членов Евросоюза в 1992-2008 годах, наиболее концентрированно выраженное в таблице, впечатляет. Однако нельзя не обратить внимание на следующие важные аспекты:
3.1. Несмотря на значительные темпы подтягивания, рубеж в половину французского уровня по ВВП на душу населения пересекла лишь Словения, причем она вплотную приблизилась к этому уровню еще в 2003 году. Отставание остальных стран, хотя и сокращалось до кризиса, остается качественным, а не количественным. Эти страны по-прежнему не столько «Европа», сколько «Восточная Европа» в традиционном понимании этих терминов.
3.2. Неуклонность подтягивания к уровню «старой Европы» во многом обусловлена катастрофой конца 80-х - начала 90-х годов. Лишь Венгрия превысила свой «относительный» уровень 1980 года уже в 1996 году, то есть через 16 лет, и уверенно наращивает показатели. Чехия превысила свой «относительный» уровень 1985 года (то есть почти накануне рыночных реформ) лишь в 2008 году, а в 2009 из-за кризиса вновь «провалилась» ниже него. Румыния приблизилась к нему лишь в 2008 году, но потом вновь отступила, Польша достигла его лишь в 2003 году, через 18 лет, а Болгария, похоже, не достигнет в ближайшее десятилетие.
3.3. Сохраняется неравномерность развития стран Восточной Европы, хотя аутсайдеры частично сменились (место Польши заняла Болгария, Румыния осталась на предпоследнем месте). Разрыв в ВВП на душу населения между наиболее и наименее развитой из 5 стран Восточной Европы (без Прибалтики, Словакии и Словении) снижался, но после страшного роста в результате катастрофы 1992 года и последующего выхода на основе разных экономических моделей он лишь в 2008 году достиг уровня 1988 года (когда уже началась рыночная дестабилизация Польши), а и в 2009 году, снизившись благодаря кризису, оставался выше уровня 1980-1985 годов (существенно, что в социалистическое время эта дифференциация также заметно снижалась).
3.4. Как показывает кризис 2009 года, прогресс стран Восточной Европы носит неустойчивый характер: кроме Словакии (обладающей мощной нефтеперерабатывающей и химической промышленностью при малом населении, что выводит ее из общего ряда), все они (включая, насколько можно понять, территорию бывшей ГДР) пострадали относительно более сильно, чем взятая за «точку отсчета» Франция. При этом регресс был незначительным в наиболее (Словения и Чехия) и наименее (Болгария) развитых странах; остальные отступили весьма существенно.
Большая уязвимость стран Восточной Европы, как и все перечисленное, обусловлено самой моделью европейской интеграции, которую мы сейчас рассмотрим, но пока зафиксируем главное: глубокая внутренняя дифференциация Евросоюза, хотя и снижается, все же остается его фундаментальной особенностью и в обозримом будущем будет носить качественный, а не количественный характер.
4. Изъяны модели европейской интеграции. Сохранение разрыва в уровне развития и хроническая потребность новых членов Евросоюза в помощи предопределены самой экономической моделью евроинтеграции.
Ориентация Евросоюза на внутренний рынок, а не на экспорт, - следствие рационального стремления к устойчивому развитию, защищенному от внешних шоков, воспроизводящее экономические модели Советского Союза и Китая. Однако для новых членов это обернулось требованием переориентации внешней торговли на внутренний рынок Евросоюза, что, наряду с кризисом, способствовало разрыву торговых связей с Россией.
Поскольку высокотехнологичная продукция новых членов, как правило, была неконкурентоспособна на внутреннем рынке Евросоюза, их европейская ориентация способствовала деиндустриализации этих стран. «Гиперконкуренция» со стороны европейских фирм вела к массовой безработице и деквалификации рабочей силы, вытеснению населения в сектора с высокой самоэксплуатацией (мелкую торговлю, малый бизнес и сельское хозяйство), а также к его миграции в развитые страны Евросоюза, где оно существенно «испортило» рынок труда. Кроме того, чрезмерное «измельчение» бизнеса объективно снижает национальную конкурентоспособность.
Экономики Восточной Европы (в первую очередь банковские системы, оставшиеся слабыми) перешли под контроль глобальных корпораций «старой» Европы, которые сохранили промышленность, как правило, там, где имелась высококвалифицированная рабочая сила (до присоединения к Евросоюзу осуществился также перенос экологически вредных производств). В странах с менее квалифицированной рабочей силой (Румыния, Болгария, страны Прибалтики) произошла подлинная промышленная катастрофа. При этом квалифицированные работники при открытии границ бежали (в 2007-2008 годах из Румынии уехало 20-30% экономически активного населения, т.е. 2-3 млн. чел.), создав дефицит рабочей силы и повысив стоимость оставшихся, что во многом лишило соответствующие страны преимущества дешевизны квалифицированной рабочей силы. Подготовка же ее почти прекратилась.
Сохраненная промышленность в значительной степени занимается сборкой продукции, в том числе ориентированной на экспорт на емкие рынки России и Украины.
Возникла двухсекторная экономика, характерная для колоний.
Принципиально важно, что западный капитал, как правило, не создавал новые, но использовал существующие в Восточной Европе и созданные до него ресурсы, придавая модернизации «рефлективный» характер.
Добавленная стоимость выводится в страны базирования глобальных корпораций, что обусловливает парадоксальное сочетание экспортной ориентации (в Румынии 85% инвестиционного импорта идет на обеспечение экспорта) с хроническим дефицитом текущего платежного баланса (во многом за счет высоких инвестиционных доходов).
Президент Чехии Клаус признал, что вступление Чехии в Евросоюз превратило ее в «объект выкачивания денег». Это касается всех стран Восточной Европы: их сальдо текущих операций платежного баланса еще до начало кризиса было намного хуже, чем в 1990 году, последнем году существования социалистической системы. Для примера: в Болгарии оно снизилось с -8,3% ВВП в 1990 до -25,5% ВВП в последнем предкризисном 2008 году, в Чехии - с 0 до -3,1, в Венгрии - с +1,1 до -8,4, в Польше с +1,9 до -5,5, в Румынии с -4,7 до -12,4; за 1992-2008 годы оно снизилось в Словении с +5,8 до -5,5, Литве с +5,3 до -11,6, в Латвии с -0,3 до -12,6; за 1993-2008 годы в Эстонии с +1,2 до -9,3, в Словакии с -4,9 до -6,5.
Отрицательное сальдо текущего платежного баланса некоторое время может поддерживаться притоком иностранных инвестиций, однако при хроническом характере означает «жизнь в долг» с высокой зависимостью от внешних шоков и рисками девальваций либо, если они невозможны (например, из-за вступления в зону евро), ухудшения социальной защиты.
При этом структурные фонды Евросоюза обусловливают выделение средств жесткими условиями, которым сложно соответствовать. Так, в 2007 году Румыния могла получить 2 млрд. евро, но смогла использовать лишь 400 млн. евро из фонда рыболовства. В то же время ее взнос в бюджет Евросоюза составил 1,1 млрд. евро (1,8% ВВП), то есть Румыния стала не бенефициаром, а донором Евросоюза, и возникли опасения закрепления этого положения.
Во всей Восточной Европе мы видим массовую скупку активов, в ходе которой западные корпорации становятся хозяевами не только банковских систем, но и всей экономики, а через нее - и всей политики стран Восточной Европы. Показателен провал попытки выработать стратегию развития экономики Румынии: выяснилось, что ее будущее зависит исключительно от корпораций «старой» Европы. Если это суверенитет, то что такое зависимость? И где тот суверенитет, который от нас требуют признавать?
Развитые страны (в том числе в рамках Восточного партнерства) действуют (возможно, бессознательно) по принципу «Возьмите наши стандарты, а мы возьмем ваши ресурсы и уничтожим то, чем вы можете конкурировать с нами». В целом это напоминает не справедливую, но неоколониальную модель сотрудничества.
5. Различие интересов и политика компромиссов. Внутренняя дифференциация оборачивается различием интересов членов Евросоюза, которое превращает все значимые решения в плоды сложнейших многоуровневых компромиссов. Вступление в силу Лиссабонского договора облегчит этот процесс (введя формальный критерий достаточности поддержки при принятии решений), но одновременно обострит внутреннюю напряженность в Евросоюзе, так как некоторые страны часто будут оказываться в меньшинстве, а малые страны станут заметно менее значимыми.
Однако многоуровневый компромисс как основной инструмент выработки решений сохранится. А значит, корректировать их после выработки будет по-прежнему крайне сложно, что сохранит поразительную негибкость позиции Евросоюза. Поскольку она вырабатывается без участия третьих стран (например, России), она, как правило, оказывается негибкой за наш счет.
Заранее принятые и не подлежащие корректировке решения затрудняют плодотворную дискуссию с представителями ЕС. Евробюрократ напоминает магнитофонную кассету с записью директивы и пространными рассуждениями о компромиссах, толерантности, взаимопонимании и других выхолощенных европейских ценностях. Демократия и компромиссы понимаются как безоговорочное подчинение требованиям евробюрократа, то есть как прямой и безапелляционный диктат. При этом европейцы не видят внутренней противоречивости нетерпимой проповеди толерантности и авторитарного навязывания демократии.
6. Идеологизация интересов и качество решений. Культурная и хозяйственная разнородность Евросоюза обуславливают, как и в Советском Союзе, необходимость высокой идеологизации системы управления, так как именно идеологизация создает систему сверхценностей, ради которых можно жертвовать текущими материальными и иными интересами.
Однако идеологизация чревата снижением качества решений, как мы видели на примере Советского Союза. Кроме того, в настоящее время основа этой идеологизации - европейские ценности и расширение сферы их применения, то есть расширение Евросоюза - сталкивается с двумя фундаментальными вызовами:
6.1. Противоречие между политическим равноправием его членов и различным уровнем их развития (как хозяйственного, так и культурного) ослаблено Лиссабонским договором за счет равноправия. Надежды же на быстрое «подтягивание» новых членов к лидерам оказались столь же беспочвенными, что и аналогичные надежды советской цивилизации. Таким образом, Евросоюз сделал шаг назад от равноправия, что представляется существенной эрозией европейских ценностей.
6.2. Кризис, по всей видимости, остановил расширение как Евросоюза, так и еврозоны: у развитых стран больше нет ресурсов для расширения, а страны-кандидаты не могут выполнять их требования. Исключения возможны, но они незначительны. «Восточное партнерство» - лишь паллиатив, способ привязки к себе элит стран-соседей и расчистки юридического пространства для экспансии европейского бизнеса.
Таким образом, Евросоюз, этот экспансионистский и направленный на неуклонное расширение проект, теперь из экстенсивного поневоле становится интенсивным, и это должно весьма скоро изменить весь его облик. Не стоит забывать, сколько прожил другой интеграционный, советский проект после того, как под давлением внешних обстоятельств отказался от территориальной экспансии. Ведь отказ от насаждения своих ценностей, от их экспансии сам собой, автоматически ставит вопрос об их справедливости и подрывает их, а с ними - и идентичность их носителей. В самом деле, отказ от насаждения своих ценностей автоматически означает признание их неуниверсальности, то есть неполноценности в современном мире.
7. Слабость европейской самоидентификации. Болезненной проблемой Евросоюза является слабость европейской самоидентификации даже на уровне элит, если, конечно, ориентироваться на стратегические решения, а не тосты и другие официальные заверения.
Неприятие континентальной Европой агрессии против Ирака в 2003 году создало для ее лидеров уникальную возможность освободиться от американской интеллектуальной опеки и начать самостоятельно определять свое развитие. Поразительно, что связанная с этой свободой ответственность смертельно напугала тогдашние европейские элиты, отвыкшие от нее, и их паническое возвращение под комфортный контроль «старшего брата» (которого можно всласть порицать и винить во всех смертных грехах, включая собственные ошибки) стало сутью «трансатлантического ренессанса».
8. Моральный плюрализм. Существенна для руководства Евросоюза, возможно, из-за его высокой идеологизации, и проблема морали. Переписывание истории, насаждение демократии в Афганистане и Ираке при толерантности к ее «дефициту» (по официальной формулировке) в Латвии и Эстонии, попустительство практике апартеида и государственной реанимации фашизма в некоторых членах Евросоюза, торговля людьми (продажа Милошевича за обещание 300 млн. долл. правительству Джинджича; без этой продажи они оба были бы живы), одобрение государственных переворотов под видом народного волеизъявления, все это глубоко аморально и в корне противоречит европейским ценностям в том виде, в котором мы привыкли их признавать.
Проявлением морального кризиса Евросоюза является и априорная неравноправность сотрудничества с другими странами. Когда после 11 сентября 2001 года президент Путин в бундестаге на хорошем немецком языке предложил Евросоюзу пакт «энергия в обмен на технологии», официального ответа ему так и не последовало. Неофициально же России дали понять, что она от Евросоюза никуда не денется, ее энергия все равно будет работать на Европу, а свои технологии Евросоюз оставит себе как гарантию конкурентного преимущества над Россией.
Понимание диалога с нашей страной как диалога всадника с лошадью обусловлен, с одной стороны, выработавшейся за 1988-2003 годы привычкой к отсутствию у России каких бы то ни было национальных интересов, а с другой - пониманием того, что критически важная часть личных активов нашей «правящей тусовки» находится именно в юрисдикции стран Евросоюза. Однако такой диалог не способствует развитию сотрудничества, толкает Россию к Китаю (что для нас не может кончиться хорошо) и еще раз подтверждает, что всякая аморальность неминуемо подрывает жизнеспособность - как отдельных людей, так и сообществ наций.
9. Давление мирового кризиса. Мировой экономический кризис усугубляет проблемы Евросоюза. Неожиданно обнажилась недостаточная жизнеспособность даже относительно старых его членов: чего стоит одно только появление у фондовых аналитиков аббревиатуры «PIGS» - Португалия, Италия (иногда называют Ирландию), Греция и Испания! Даже в этих странах, получивших колоссальную поддержку и породивших огромные надежды, проблемы удается лишь несколько смягчать. Что же говорить о Восточной Европе?
В 2009 году только в Польше ожидается продолжение экономического роста (на 1,0%; поскольку это достигнуто девальвацией, отставания по ВВП на душу населения избежать не удалось). Во всех остальных странах Восточной Европы спад отчетливо сильнее, чем во Франции (-2,3%), однако они ниже германского (-5.3%, что, возможно, вызвано «бременем» Восточной Германии) в трех наиболее успешных странах - Чехии (-4,3%), Словакии и Словении (по -4,7%). В Болгарии и Венгрии спад ожидается в 6,5 и 6.7% (а в 2010 году - еще на 4,5% и 0.9%), в Румынии - 8,5%. Хуже всего положение в Прибалтике: в Эстонии ожидается снижение ВВП на 14,0% (после прошлогоднего его уменьшения на 3.6%, а в 2010 году - еще на 2.6%), в Латвии - на 18,0% (после прошлогоднего - на 4.6%, а в 2010 году ожидается спад на 4.0%), в Литве - на 18,5% (и в 2010 году ожидается спад также на 4,0%).
10. Отказ от помощи. Принципиален отказ развитых стран Евросоюза от существенной кризисной помощи новым членам. Он правилен: и на себя денег нет, а благополучие зависимых стран определяется состоянием развитых, поэтому для выживания возможно большего числа слабых в замкнутой системе надо помогать сильным.
Однако этот отказ зафиксировал разделение «единой Европы» на страны даже не двух, а четырех сортов:
· крупных доноров;
· развитых стран, обеспечивающих свои нужды (как правило, небольших);
· крупных получателей помощи;
· неразвитых стран, не имеющих политического влияния для получения значимой помощи.
Это крах основополагающей идеи Евросоюза об однородной, равно развитой и, соответственно, равно демократичной Европе.
***
Думаю, не только нам, но и самим европейцам исключительно важно понимать, что придет на смену этой идее.
Возможно, ассоциированные с Евросоюзом страны или новые его члены, принимаемые на принципиально новых условиях, станут «пятым сортом» стран Евросоюза?
Написать комментарий