«Желание понять и желание почувствовать – две разные вещи». Художник Александр Белугин о живописи и истинных ценностях

Когда и как Вы впервые осознали себя художником?

В три года. Я это очень хорошо помню – мама дала мне в руки пластилин, я начал что-то лепить и у меня стало получаться. Чудо какое! И ещё я помню, что не проявлял интереса к обычным игрушкам, а мне намного больше нравилось делать свои собственные. Мой младший брат пытался делать также, но у него ничего не получалось – вроде и повторял все за мной, слушал внимательно, но не получалось и все тут! Он возвращался к своим обычным игрушкам, а я к пластилину. Мне очень нравилось то, что из пластилина я мог слепить все, чего хотел! Вот так и лепил, и продолжал делать игрушек все больше и больше. Конечно, это были машины, войска, танки, и была даже балерина из сказки Г.Х.Андерсена «Стойкий оловянный солдатик».

В 6 лет меня отвели первый раз в изостудию, дали мольберт, посадили перед натюрмортом с какой-то дранной, много раз стиранной серой тряпкой, кувшином, таким же драным и старым, желтое яблоко и лимон. Сидел, старался, нарисовал, и доволен, а мне говорят: «Плохо. Ну что же у тебя тряпка такая серая?» Я отвечаю: «Ну она же такая и есть серая». А они мне опять: «И яблоко желтое - и у тебя желтое. И лимон желтый. Вот смотри как другие делают». И тут я вижу, что другие на этой серой тряпке и синим, и красным и зеленым пятна расфуфыкали, и я думаю, как же так? Это же неправда! Говорю маме: "Не буду сюда ходить, они же с меня неправду требуют". И не ходил. Где-то во втором классе снова к ним пришел, потому что в школе были занятия изо, и первое, что я понял, это то, что чего-то не знаю и не умею, и мне нужно научиться рисовать так, как я не умею. И еще я понял, что моя правда не соответствует той правде, что все остальные люди видят. Очень четко осознал. И второе, с чем я столкнулся – что я умею делать то, что остальные люди не умеют делать. Но эти знания не были ни конфликтом, ни проблемой. И следующее, что я увидел, это то, что я рисую то, что вижу, а другие этого не воспринимают, не видят цвет так, как я вижу его - чистым, сочным, звонким цветом. Но тогда это было не осознано. И только потом уже, в художественном училище, мне сказали, что я прекрасный цветовик, очень хорошо чувствую цвет. 

А чему же тогда было у них учиться? То есть вы поверили, что делаете все неправильно?

Нет, я не поверил, но я стал учиться тому, как надо. Я понимал, что для общества, для тех авторитетных людей, которые занимаются искусством нужны какие-то другие знания, не мои знания и не мое видение, а какое-то другое. И сознательно я решил этому научиться. Тогда же я стал делать работы для себя со своим видением, в них я выкладывался, но эти свои рисунки я уже не показывал преподавателю, потому что знал, что ему это не понравится, а мне будет дико обидно. Потому что я уже не раз сталкивался, что именно тогда, когда полностью выкладываешь свою душу, это не нравится преподавателям. А когда делаешь то, что они просят и что нужно им, тогда ты молодец. 

А в чем же тогда суть творчества? В самом процессе или результате? И каком результате – когда для души или когда получаешь признание? Что радует?

Дело в том, что творчество в учебных заведениях, чаще всего понимают как кодекс определенных и противоречащих друг другу правил. Поэтому требуемый результат не радовал ни меня, ни тех самых людей, которые его спрашивают. Это система, в которой не может быть результата, потому что преподаватель находился в таких рамках, что не понимал природы творчества и требовал того, чего он сам не знал и не делал даже в своих собственных работах...

Еще эпизод из детства. Вот пришел я из школы, сидел, кушал и слушал радио, а там читают стихи: «У человека тело
одно, как одиночка …». И еще стих, и еще. А в это время на улице весна, ручьи и я в шоке от того, слышу. Как этот человек узнал, что внутри меня сейчас происходит? Как он еще это сумел сделать и рассказать? Как? Это меня поразило, я полностью сражен! А по радио говорят: «Поэт-переводчик Арсений Тарковский». О нем мало тогда кто говорил, но по радио он выступил. Я стал интересоваться, искать информацию о нем, а мне учителя в школе говорят, что нет такого поэта – Тарковский. Есть Багрицкий, Есенин, а Тарковского - ну нет такого. Больше я в школе к этому вопросу не возвращался, но его фамилию хорошо запомнил. Это была такая первая важная поэтическая встреча.

А вторая такая встреча была, когда я увидел балет по телевизору. Какие красивые движения, жесты… Как это у них получалось так долго кружиться на одной ноге? Тут же я сделал из пластилина балерину из сказки про стойкого оловянного солдатика. При чем самое интересное, что телевизор был черно-белый, а я понимал, что и пачка, и пуанты у нее розовые и мешал цветной пластилин и делал розовую балерину. Но в этой истории меня еще и музыка Чайковского завораживала – фантастическая, мощная, манящая, это явление, целый мир, почти такой, каким я живу. И тут же я впервые разделил музыку и танец. 

И в этот же период я начал понимать, что внешний мир – школа, например, это тот мир, в котором всем что-то нужно, а у тебя нет четкого знания, что же именно им нужно. Но зато все другие четко знают, что ты "Должен". Моей правды там нет, а ту, что есть, надо каждый раз заново открывать, потому что нет стабильной константы, которая регулируются законами, которые ты выучил. Мало того, что они меняются все время, они еще и противоречат друг другу. То, что вчера было хорошо, сегодня плохо. И я понимал, что в этом хаосе мне плохо, а то, что мне хорошо, там не принимается, не считается хорошим, и все время этот хаос от меня чего-то требует, и железными, огромными буквами пишет на весь небосклон, закрывая солнце, «НУЖНО». Все! Ты должен! И все! Находясь там, в этом мире, ты чувствуешь себя мелким, ничтожным, и бултыхаешся в некоем сером, безликом пространстве. Но одновременно, здесь же, тут рядом, есть и солнечное пространство – это когда я пришел со школы и начинаю делать какие-то свои штучки, мне радостно жить, это счастье. Здесь все бесконфликтно и принимаются все мои затеи – захотел сделать воина с квадратной башкой, друзья приходят и кричат в полном в восторге: «Какой чудной!». И вот в этом сером я вдруг начинаю находить себе новое светлое солнечное пространство. 

Как только в мою жизнь вошла музыка – параллельно с ИЗО студией начал ходить в музыкальный кружок и играть на барабане, то столкнулся с совершенно другим миром, где нужно знать ноты, и то, как их еще между собой складывать. И тут я понял, что это четкое, железное знание, которое работает! Вот если есть три четверти, то это и есть три четверти и звучат они так, а это доля, и звучит она вот так. И когда ты точно берешь долю, учитель говорит: «Молодец! Попал! Точно, хорошо, правильно!». И вот тут знания давали точные результаты и у меня стало получаться. 

А когда пришло время выбирать профессию, Вам не хотелось рассмотреть другие направления – инженер, строитель, архитектор? Вам же нравилось изучать, как все устроено?

Я это отыграл в школе, когда участвовал в математических и физических олимпиадах, потому что учителя по этим предметам были прекрасные. Физика и математика у меня великолепно шли, но мне самому это было не интересно. Но из этого периода я понял, что надо принимать законы социализации, которые я все равно так до конца и не понял, так до конца и не социализировался. Сейчас я это понимаю как то, что социализироваться – это отойти от своего Я. Вот покажу на примере. Я сейчас занимаюсь рисованием индивидуально с девочкой, её мама просит видимый результат от каждого занятия. А девочка рисует как чувствует, приходит всегда с горящими глазами - раз мазнула, два мазнула и абсолютно счастлива! Однажды стал показывать технологию рисунка китайской живописи – как кисть держать, как нажим делать, как вести кисть по бумаге. И тогда получается реальный результат, который все видят, где цветок похож на цветок и восхищаются. Но это внешний, видимый результат, а есть более важный результат, который происходит внутри, и он долгий, его можно увидеть только через полгода, его надо ждать. А все хотят сразу, не готовы ждать полгода. И вот девочка сделала как надо, а радость из нее ушла. Спрашиваю: «Нравится цветок?». «Нет», — говорит с потухшими глазами. Тогда я ей предложил нарисовать то, что она и хотела, и она снова включилась, глаз загорелся и давай рисовать. Потом показываю эти два рисунка родителям – и цветок им нравится, он понятный, узнаваемый, а детский, искренний рисунок, в котором есть жизнь и энергетика этой девочки просвечивает – никакой реакции не вызывает.

Поэтому сейчас можно увидеть много студий, которые обещают за день научить рисовать. Сложнейший процесс творчества сводится к набору штампов и клише. В таких случаях Илья Репин говорил: "это срисовывание, а не рисунок". Это не жизнь, а изображение жизни, картинка. 

А что сейчас для Вас как для свободного художника важнее – процесс или результат? И кто вообще определяет этот результат?

Я очень много об этом думал и сейчас и когда был студентом. Да и любой художник это знает, когда ты работаешь, ты сталкиваешься с тем, что не ты хозяин положения. Но каждый очень хочет быть хозяином этого положения, очень хочется взять коня под уздцы и руководить этим процессом. И некоторые думают, что у них это получилось. Например, в музыке берут ставшую популярной песню и начинают разрабатывать ее в разных вариациях. А вдруг еще выстрелит? И у художников точно также - берется «нужная» форма или цвет. Самое популярное – это обнаженная женская модель, потому что речь идет о каких-то коренных вещах – мать, прародительница. И вот на этом зарабатываются деньги. А что-то истинное и главное плавно улетучивается и исчезает. Целостность исчезает, появляется дуальность в формате процесс-результат.

Но тогда уже искусство превращается в артель, производство.

Да, в производство. Потому что они поняли, что некоторые формы на людей действуют определенным образом. И все, человек создал иллюзию и поверил, что он уже стал хозяином. А что такое хозяин? Это Бог. И чувство, что я все могу. Но это ложное чувство, потому что для великих художников имеет значение другое – не то, что они могут яблоко нарисовать как никто другой, а то, что они честны перед самим собой.

А как художник решает, что он делает для публики, прекрасно осознавая какой результат ждет эта публика, а что он делает ради себя и никому не показывает? Получается, что в творчестве это разделено?

Нет, тут не разделено. Я уже давно понял, что есть троица. Картина – это и мое, и социальное, и синтез. И поэтому есть художники, которые только работают на запрос общества, а есть те, которые только выражают себя. Но есть и такие, которые совместили и то, и другое, и бесконфликтно работают. У них нет конфликта между его Я и его социальным Я. И поэтому то, что он делает востребовано обществом в данное время, но при этом он не врет самому себе.

А у каждого ли художника есть свой круг коллег, экспертов, критиков, который принимает тот искренний, интуитивно получившийся результат? И важна ли их оценка?

Да, конечно, такой круг всегда есть и это не только круг своих. И это очень важный момент. Когда ты начинаешь делать что-то действительно истинное, ты замечаешь, как коллеги по цеху начинают от тебя отворачиваться, игнорировать и просто молчать. То есть до этого у тебя была система поощрений-лайков, а тут – молчание. Значит, ты сделал что-то большее, чем эта система лайков, что-то хорошее... И с этого момента в твоей работе появилась какая-то совсем другая структура, и это очень важный момент. Когда-то в эпоху Возрождения такая картина у этого художника называлась шедевром, а шедевр – это картина, с которой ремесленный художник становился профессионалом, входил в профессию, и ему разрешалось открывать свои собственные мастерские. В Голландии, Италии в 15-16 веке художник должен был сделать шедевр, чтобы перестать быть учеником. Но сейчас ситуация перевернулась, как и перевернулась система истинных ценностей.

А что такое, по-вашему, истинные ценности?

Истинные ценности – это любовь человека к самому себе. К Человеку с большой буквы, а не к Эго.. Это конечно, условно, а безусловно к Богу, который есть в душе каждого человека. И когда он это чувствует и осознает, то появляется представление, что Я – это Мир - Цельный, Единый, Вечный и Нерушимый.

Но ведь многие люди так и живут, не познав собственной ценности.

Да, не познав. И мало того, общество еще и железно мотивирует на не познание собственного Я. В каждом обществе есть иерархия, социальная лестница. Но когда и у меня в душе Бог и у тебя, то какая тут может быть иерархия? И как взаимодействовать между собой, когда все боги, все творцы? Но вот кого мы называем гением? Того, кто максимально познал себя и свое Я, максимально близко к себе подошел, и почувствовал и увидел бога внутри себя. Кого-то сразу общество заметило и еще при жизни назвало гением, кого-то посмертно. Но попробуй нормально жить, сходить за хлебом, например, когда внутри себя ты чувствуешь Бога.

А как однажды почувствовав это внутри себя это сохранить? Мы же не всегда в контакте со своим божественным Я? 

Оно-то всегда здесь с нами, а это мы не всегда с ним. Есть такой анекдот-притча. Человек умер и на Страшном суде ему говорят: «Ну давай посмотрим на твою жизнь: видишь, тут везде-везде рядом с тобой ангел-хранитель, видишь его следы?» Он смотрит и говорит: «Да, тут везде есть, и тут, и тут, а здесь - нет, только мои следы на песке. Почему здесь его не было со мной?» Ему отвечают: «Потому что там везде он шел рядом с тобой, а тут нес тебя на руках». То есть, в тот момент, когда человек меньше всего видит своего ангела хранителя, именно в этот момент он больше всего с ним. Есть такое парадоксальное правило в воспитании детей: надо проявить к ребенку максимум любви, терпения и сострадания именно в тот момент, когда он меньше всего этого заслуживает. Тогда человек не будет чувствовать себя покинутым в моменты своих трудных переживаний. Это даст ему чувство опоры да будущую жизнь. Опору в принятии его любым. Но не надо путать это с поощрением плохого поведения.

А как быть с внутренним критиком? Можно и нужно ли как-то с ним договариваться? 

Тот самый критик один – это наш здравый смысл. Вот пример. Человек начинает увлекаться духовными практиками, отождествляет себя со своим духовным Я, покидает общество и идет в монахи, а монахи его не принимают. Говорят: «Нет, ты эгоист». Он удивляется: «Почему это я эгоист?» А ему отвечают: «А ты любил в этой жизни кого-нибудь? Жену, детей, сотрудников по работе? Кого из них ты любил-то? По-настоящему?». И вот чтобы духовные задатки не превратились в ЭГО, для этого нужен здравый смысл. Или другая ситуация. Человек всем все раздает – рубашку последнюю снял, вещи свои раздал, машину продал, ходит в церковь и все только другим и раздает, и каждому встречному рассказывает об огромной важности духовной жизни, не материальной. И говорит это все заученными мертвыми фразами, потому что внутри себя он уже давно пустой, в нем нет любви. И ему не веришь. Конечно же, это крайние ситуации, но я хочу показать, что вот для этого и нужен здравый смысл, чтобы не увести человека куда-то не туда.

Вообще, я для себя я понял, что не в критике дело. Это про меру, мерило, а сейчас говорят «баланс». Мы говорим о некоем физическом равновесии, равенстве. Но кто установил сколько? Нигде же не сказано, сегодня совершить 18 душевных движений, 25 раз улыбнуться, 30 раз покаяться. Это прописывается только в некоторых тоталитарных практиках, которые и сейчас существуют, но, когда древние говорили «мера», они говорили о чувстве меры и чувстве баланса. 

Сейчас мы пришли к тому, что здравый смысл – это такой мудрый критик, который руководствуется чувством меры?

Да. Но иногда и он бывает формалистом. Говорит: «Так, тут ты соблюдал, и тут хорошо, да, ты все сделал правильно, хорошо, молодец. Так, все, я пошел». А ты – оп, и все, опять остаешься с самим собой и начинаешь думать. Критерий каждого – это чувство несчастья. Вот когда ты все делаешь хорошо, то просто чувствуешь счастье. Ни от чего, просто так, тебе просто хорошо. Совершенно неважно в какой профессии, какие дела ты делаешь. Любые дела можно делать и быть при этом счастливым. А можно не делать никаких дел вообще и тоже быть при этом счастливым. И оно так и есть. А иногда и нужно так все запустить, и этот будет очень важный период запустения перед тем, как вернуться к делам, чтобы снова освежить, оживить чувства. А чтобы чувство было живым, нам нужны очень простые, всем известные вещи, такие как сон, например. Ведь у каждого из нас есть абсолютная оболочка – это тело. Абсолютная машина. Безумно прочная, безумно выносливая колоссальная машина, которую нужно слушать. Именно она подсказывает нашему мозгу и сознанию, что у нас не так. Заболел? Это первый признак, что у тебя что-то не так, твоя машина начинает портиться. Мы начинаем ее реставрировать, восстанавливать. Чтобы к нему вновь вернулись чувства и механизм вновь заработал. Это происходит помимо сознательных усилий и воли. Это опять про то, что он, здравый смысл, все время есть, просто мы от него уходим. Он истинный, настоящий, правильный.

А если бы мы смогли заглянуть внутрь творческой личности и можно ли было бы понять, где возникает это желание – творить, созидать?

По большому счету, все происходит с позиций ЭГО. И всегда личность работает либо на свое Эго, либо на чужое. И в обоих случаях личность теряет себя. Эго превращается в Я. А личность – это не Я. Это некая троичность взаимодействия Я-Не Я- и третье, которое люди привыкли это называть Богом или божественным началом. Никто не знает, что это такое. Но самое странное, что столько, сколько человечество существует, оно пытается понять, но так и не находит, вернее, находит, дает много определений, но эти определения – это пустые структуры, которые созданы как красивые дизайнерские объекты, но пустые внутри. В них нет живой плоти, живой крови, что есть только в живых людях. И тут опять парадокс. Поль Верлен сказал: «Ох, эти поэты и художники, они всю жизнь хотят быть не людьми, не человеками, хотят поступать бесчеловечно». Под этим словом «бесчеловечно» имел ввиду, что они хотят быть Богом, не людьми.

Но они же созидать хотят, творить…

…как Бог. Тут ключевое слово «как». Либо ты «как», либо ты – он. Это разные вещи. Когда как – это имитация. Когда Он – ты не можешь сказать, не можешь себя назвать, это страшно. Тут же мгновенная кара. 

И как же Вы себя определяете?

Тут или – или, я в пространстве между этими или-или. Это сложно определить, но я думаю, что есть некая константа, которая руководит мной. Потому что я всегда говорю – не я пишу картину, а картина пишет меня. Мне сообщается нечто и это нечто руководит и моим сознанием, и моим процессом. Зачем это нужно я тоже не понимаю, потому что с позиции здравого смысла занимаюсь полной ерундой - перевожу краски, из красок делаю имитацию моих чувств, моей жизни. Я понимаю, что это имитация жизни, это не сама жизнь. Женщина, которую я нарисовал — это неживая, нарисованная женщина. Да, она честится жизнью, в ней есть жизнь, да, она живет по каким-то тем законам, которые вроде бы считаются божественными, которые я даже вижу в этом мире, но все это я говорю с условностью, как вроде бы. Потому что я создал опять очередную вот такую пустышку, такую конструкцию, которая есть имитация жизни. Но если говорить с позиции современного искусства – то эта имитация жизни и есть сама жизнь. Каким образом художники ушли в то, что пытаются делать подобие жизни? Вот как было раньше? Например, Поль Сезанн, почитав своего любимого Овидия, подошел бы к горе Экс, поставил бы свой мольберт, почувствовал бы внутри себя какие-то чувства. И чтобы он изобразил? Справа и слева дерево, гору Экс, этюдник, разумеется, он бы не изобразил. А современный художник думает так: «Я не буду как Поль Сезанн тратить годы, чтобы научиться рисовать гору Экс, и не буду ее рисовать, а возьму и сделаю гору Экс. Возьму трактор, найду себе хорошего спонсора, и мы сделаем гору Экс. Закажу дизайнерам сделать подобие деревьев и сделаю полную конструкцию – с этюдником и мольбертом». А зрителя, который приходит на выставку заставляют читать Овидия и он должен, подойдя к этюднику, якобы пережить те же чувства, которые пережил Сезанн, когда увидел гору Экс. Зритель должен пережить эти чувства!

И зритель переживает эти чувства?

Чаще всего нет.

А какой Ваш идеальный зритель?

Мой зритель совершенно разный и в социальном и в профессиональном плане. И еще я для себя заметил, что я художник для художников, причем не для всех. Есть те, которые понимают мои работы, а есть такие, что просят меня посмотреть на их работы, что-то подсказать и бывают очень удивлены, что я действительно им что-то советую и понимаю их работы. Но эти же самые художники, как это ни странно, не понимают мои работы! А есть те, которые действительно открывают для себя что-то, о чем раньше никогда и не думали. 

Я уже перешел на другую стадию миропонимания. Так, например, несколько лет назад я ушел от понятия «образ» и стал делать безОбразное искусство. И я с удивлением обнаруживаю, что есть в мире и другие художники, которые так же не похожи друг на друга как и греческие Боги, но которые двигаются в одном, созвучном мне направлении. Чтобы это пояснить, я сошлюсь на классика. Как сказал Гегель в 19 веке, первое, что хочет показать художник – это красота. Он хочет показать красоту. И первое, что он видит – пейзаж, природа. Второе – животное, лошадь. Форма более совершенная. А что красивее, чем лошадь – человек, женщина. И это финиш? Более красивого ничего нет? Человек ли вершина творчества? В эпоху Возрождения так и было – человек мера всех вещей. Но Гегель сказал, что есть более совершенное, чем сам человек – это символ человека. И художник-символист – тот, кто уже прошел все стадии изображения природы, лошади, человека и начал придумывать символы природы, лошади и человека, творить свой мир этих символов. И Гегель снова задается вопросом, все ли это? Нет, есть вещи еще выше, это следующая стадия – абстрагирование. В переводе с греческого абстракция – это глубокое осмысление, анализ. Это тогда, когда человек, автор, понимает, что мир – это нечто единое, единство, об этом говорили все великие умы человечества. Мир – это единство. Потому что мир состоит атомов, я и вы, и между нами атомы. И истинный художник тоже осознает и показывает это единство и не делит изображение на отдельные предметы.

Что же тогда он рисует? Атомы?

Нет, есть один неразделимый предмет. Один. Имя ему Б-О-Г. Само-понимающий, само-созерцающий, само-моделирующий себя. 

Расскажите немного о метафизическом направлении в живописи. Можно ли его рассматривать как следующий уровень после абстракции?

Нет, это как раз и есть символический уровень. Вот когда-то в 90-е мы с группой художников «Колесо» увлекались метафизической живописью, метасимволизмом. Мы все знаем художников – символистов, философию символистов, которая возникла на рубеже веков, а метасимволизм – это концентрация символизма. И концентрация, и взгляд сквозь призму некоего божественного, не из этого измерения. Но это скорее эксперимент, больше задача рассудка, разума, сделать и посмотреть – а что будет? Это скорее аналитическая работа, похожая на деятельность ученого: взять земную оболочку и вынуть из нее содержание, или наоборот – оставить только содержание, а оболочку убрать.

Как тренировать свое зрительское восприятие, чтобы получать что-то новое от посещения выставок и переходить на новый зрительский уровень? Можно ли как-то поработать со своими чувствами, чтобы уйти не в раздражении от того, что ничего не понял, а наоборот, расширить свой опыт восприятия? Как найти смысл в том, что ты видишь, что-то непонятное, непривычное? 

Нужно что-то сделать. Все зависит от человека. Чаще всего мы ничего не делаем для того, чтобы понять. Ведь проще всего наклеить ярлык «Это плохо» и уйти. «Я этого не понимаю». Желание понять и желание почувствовать это две очень разные вещи. Вначале идет чувство – например, раздражение. С этого начинается понимание – а в чем причина моего раздражения? Понять, что да, есть эта картина. И если, не поняв этого, в этот момент ты уйдешь с выставки, то ты не уйдешь от своего раздражения, а потащишь его за собой и всем будешь рассказывать. А если в этот момент раздражения, ты себя поймаешь, остановишь и спросишь: «А что стоит за этим раздражением у меня?» И самое интересное, когда он разберется в причинах своего раздражения, то в этот же момент поймет и картину, и причину своего собственного непонимания. 

Получается, что к современному искусству можно относиться как к очень хорошему тренажеру для работы со своими чувствами?

Так уже философы в начале 20 века это заметили, что да, так и есть. Приходит художник, садится перед зрителем – а вы думайте. И искусство уже перешло из внешней формы в глубоко внутреннюю. Но художники тоже ведь люди, и как все хотят выпендриться. Но все равно, какими бы мы не были, «человеку нужен человек». Мы все ищем человека, хотим человека, любим человека. И эта любовь у нас непоколебима. Это тотальная любовь. 

Интервью взяла Марта К