Признание теракта. Какую роль в сближении России с Западом сыграло крушение А321

Теперь официально заявлено: 244 человека на борту российского аэробуса А321, летевшего 31 октября из Египта в Санкт-Петербург, как и 129 человек в Париже стали жертвами исламского террора. Как известно, в первые часы после трагедий ответственность за теракты в обоих случаях взяла на себя запрещенная в России организация «Исламское государство» (ИГИЛ). Примечательно, что сразу после крушения самолета А321, который через двадцать четыре минуты полета распался в воздухе над Синайским полуостровом, прозвучала версия о взрывном устройстве на борту. Но она встретила явное неприятие у российских властей, настоятельно призывавших дождаться результатов официального расследования.

В следующие дни западная пресса приводила все больше доказательств этой версии, основываясь на утечках из спецслужб («утками» и «вбросами» называл их пресс-секретарь президента Дмитрий Песков). Наконец, 5 ноября состоялся телефонный разговор президента Владимира Путина и премьер-министра Великобритании Дэвида Кэмерона. Закончился он довольно любопытно: Кэмерон поделился заключением национальной разведки о том, что случившееся – теракт и речь идет о бомбе в салоне или багажном отсеке самолета. Путин же отверг прямые намеки британского коллеги и попросил оперировать лишь официальной информацией. Но уже на саммите «Большой двадцатки» в Анталье, который проходил 15-16 ноября, он был благодарен Кэмерону за его наводку (по данным источника «Ведомостей», Путин к тому моменту уже знал о следах взрывчатки на обломках А321, но журналистам сказал, что окончание расследования близится).

Признание крупнейшей авиационной катастрофы в истории современной России террористическим актом, вполне вероятно ставшим местью за военную операцию российских Военно-воздушных сил в Сирии, должно было означать одно – мгновенную реакцию и удары по ИГИЛ. Так поступила Франция: в ответ на серию терактов в столице 13 ноября уже 16-го числа французские военные при поддержке США наносили авиационные удары по Ракке, известной как «столица» ИГИЛ. Но с 31 октября по 17 ноября Россия пребывала в нерешительности. Еще 10 ноября глава администрации президента Сергей Иванов открыто сомневался, что итоги расследования по А321 будут подведены до конца года. А значит, и никаких ответных шагов, «отмщения» и оперативных выводов ожидать не следовало.

Но во вторник, 17 ноября, через день после французских бомбежек Россия запустила по той же Ракке крылатые ракеты с подлодки в Средиземном море. Министр обороны Сергей Шойгу доложил об использовании против ИГИЛ стратегических ракетоносцев Ту-160 и Ту-95МС и увеличении боевых вылетов вдвое – с 50-60 до 120 в день. Незадолго до эффектной пальбы по ИГИЛ телевидение показало трансляцию доклада главы Федеральной службы безопасности (ФСБ) Александра Бортникова, в котором он рассказал о самодельной бомбе мощностью до 1 кг в тротиловом эквиваленте, сработавшей на борту А321. «Можно однозначно сказать, что это террористический акт», – резюмировал глава ФСБ, не дожидаясь результатов официального расследования, к которому прежде отсылали власти.

Что же мешало Москве сразу объявить трагедию А321 терактом и уже в первых числах ноября реагировать на него соответствующим образом, утюжа ракетами ИГИЛ?

В первую очередь препятствием было отсутствие четких договоренностей с Западом по Сирии. Заявленная цель российской военной операции в стране, охваченной гражданской войной, всегда звучала как борьба с ИГИЛ. Однако Москва с самого начала не скрывала, что прикрывает опального президента Башара Асада, укрепляет его позиции и отказывается немедленно отправить «диктатора» и «палача», как его называли на Западе, в отставку. Западные партнеры не раз упрекали Россию в концентрации авиаударов по умеренной оппозиции, воюющей с правительственными войсками, и почти полном игнорировании ИГИЛ. Все вместе не способствовало возникновению доверия, и вступить в антитеррористическую коалицию с Россией никто не спешил. Хотя Путин предложил объединить усилия еще на юбилейной Генассамблее ООН в сентябре.

Постепенно стало понятно, что даже с поддержкой России Асад в лучшем случае удержит подконтрольную территорию. Но перейти в наступление на оппозицию, развить успех и отвоевать занятые районы на северо-западе, юго-востоке и в центральной части страны – на это наземных сил у сирийского режима нет, и вряд ли что-то изменится в ближайшее время. Москве срочно нужен было найти выход из этого тупикового положения. Еще до кровавых событий в Париже Россия согласилась договариваться по принципиальным вопросам.

В субботу, 14 ноября, участники диалога по урегулированию ситуации в Сирии пришли к следующему: в течение шести месяцев режим Асада и умеренная оппозиция должны вступить в переговоры (исключение составят террористические организации ИГИЛ и «Фронт ан-Нусра»), прекратить военные действия, закрепиться на своих позициях и сформировать переходное правительство. Затем предполагается подготовить новую Конституцию страны, что означает существенное изменение системы управления, и наконец, через 18 месяцев провести общенациональные выборы. В Вене Россия взяла на себя обязательства по поддержке и выполнению этого плана.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что на следующей день в Анталье на открывшемся саммите G20 Путин был «самой востребованной фигурой», как его охарактеризовала западная пресса. Был бы он таковой без принципиальной договоренности о политическом решении сирийского вопроса? Вряд ли.

Но произошли и трагические события в Париже. Теракты в одной из западноевропейских столиц предоставили Москве окно возможностей. Настало время назвать вещи своими именами и заявить, что крушение А321 не что иное, как террористический акт. Тем самым Россия признала себя пострадавшей стороной, такой же жертвой ИГИЛ, как и Франция. Что называется из пешки в дамки – от изгоя, за которого Запад принимал Россию еще год назад, в «конструктивные партнеры» (по выражению президента США Барака Обамы). Именно такую траекторию проделала Москва за год, если смотреть на историю саммитов «Большой двадцатки».

Террористический акт в отношении России со стороны ИГИЛ – еще одна гарантия того, что Россия будет наносить удары по правильным «плохим парням», а не по оппозиции Асаду. Но мировая угроза терроризма это еще и основа политической площадки для взаимодействия Москвы и Запада: жертвы терактов Россия и Франция уже договорились координировать действия в Сирии. До формирования антиигиловской коалиции остается рукой подать, а там и выход не только из сирийского тупика, но и из экономической изоляции (иностранные инвесторы уже почувствовали потепление и присматриваются к российским активам в надежде на снятие санкций). Впрочем, во время неформальных переговоров на саммите G20 Обама, лично выразивший соболезнования по поводу крушения А321, дал понять Путину, что никакой привязки кампания в Сирии к противоречиям по Украине иметь не будет.

Таким образом, промежуточные итоги военной операции в Сирии показали, что Москве все-таки удается достичь ее скрытой цели – принуждение Запада к сотрудничеству, но ценой провала официальной цели – обеспечения национальной безопасности России, которая исходит от ИГИЛ. Признание себя жертвой терактов, которые с большой степенью вероятности стали ответом на вмешательство в сирийский конфликт, обещание «найти и покарать» террористов, причастных к катастрофе – свидетельствуют именно об этом.

В этом свете долгожданное признание правды – того, что А321 взорвали террористы – помогает существенно сблизить позиции с Западом, который заполучил рычаг давления на Асада в лице России и к своей выгоде (переложив львиную долю ответственности) признал, что путь к миру в Сирии лежит через Москву. Но это признание российских властей, знавших о теракте задолго до 17 ноября, негативно сказывается на обществе, которое снова должно жить в постоянном страхе перед террором.