Осторожно, дети: гидра технологического прогресса

До знакомства с теорией Томаса Куна или после такового никто не застрахован выдвинуть гипотезу об ограниченности воображения историческим моментом. Конечно, человек вряд ли прибегнет к наукоемким и специфичным словам «парадигма» или «эпистема». Он не будет иметь в виду ни устоявшуюся на его веку систему взглядов, ни глубинные знания эпохи. Возможно, разыгравшаяся фантазия, перебив говорящую память, даст футурологическое предсказание к вящему мечтанию – интуитивное, не подразумевающее методики выведения. В сознании фантазера может всплыть корабль современности, либо помчаться поезд прогресса. Кого-то скинут за борт, но некто успеет запрыгнуть на подножку.

Недавно со мной лично, хотя мероприятие было вполне публичным, поделились даже не прогнозом, а диагнозом настоящему, ну и в силу линейности общепринятого времени будущему. Причем я-то считаю, что современность не беременна грядущим, а скорее больна им. И человек, каким мы его знаем, а кто-то еще и любит, перерождаясь в каждое новое мгновение, в одно из ближайших исчезнет. Потому что он, оставленный нами в догадках о судьбе цивилизации и своих потомков, ко всем прочим антропологическим мутациям перестанет воображать и стариться. Для него вещь и символ вещи станут неразличимыми как для неандертальца, что, к слову сказать, уже наблюдается в культуре, а ход времени и вовсе будет упразднен ради вечности самих себя.

Рассказали же вот что. Маленькая девочка четырех лет от роду, не знающая в качестве игрушек ничего, кроме различных девайсов вроде iPad’а или iPhone’а, которые ее, наверное, по сей день развивают и образовывают по родительскому разумению, как-то раз упорно пыталась, распялив указательный и большой пальцы, расширить комнатное окно. Не вышло, и она чрезвычайно расстроилась. Видно, произошел сбой прошивки в головке у дитяти. Виртуальная Windows уступила реальному стеклопакету. Зал, умиляясь, как это принято рассказам о детях, от души смеялся: «ну не милашка ли?» Было похоже, что меня одного симптоматическая история ужаснула.

Хорошего, как и полезного, много не бывает. Девайсы же всегда по-хорошему полезны до той точки невозврата, в которой они переписывают набело наш культурный код, забыв позаботиться о восстановлении системы – вдруг кто-нибудь решит воспользоваться откатом. Кстати, по-русски я бы предпочел называть революционные и не очень технические устройства приблудами. Водилось когда-то между трудовым людом такое словцо. Точнее, знаете ли, отражает времяпрепровождение за ними. Тем паче, что отроки, которых трудно представить вне контекста сегодня, превращаются в блудных прямо на дому. Их открытость и восприимчивость, на поверку оказывающиеся файлом блокнота – раскрытым и пустым, как тот самый метафорический чистый лист, – позволяют заполнять сплошные пробелы подручным материалом. Таким образом, мы в своих детях претерпеваем почти что бедственное разорение: они не походят на родителей ни типом мышления, ни разновидностью восприятия, ни, конечно же, традицией мировоззрения.

Назревают вопросы: с чего сыр-бор? Где мы прощелкали и угодили в ловушку?

Любой среднеобразованный житель нашей страны когда-то не только на слух улавливал понятие индустриализации, но смыслил в ней больше, нежели полагал, ведь тот же обязательный детский багаж вмещал классиков приключенческой литературы XIX века. Символом «индустриальной» литературы из помянутого набора нужно по праву считать Жюля Верна, а не Эмиля Золя, потому как он был не заворожен, а насторожен доселе невиданными преобразованиями, вылившимися в ядовитое слово «прогресс», от бремени которого и обязательств перед которым мы еще не отделались. И если советский человек отдал бы предпочтение Верну, постсоветскому не претят морально-нравственные коллизии романов Золя.

Думая о все нарастающем темпе жизни – как цивилизационной, так и частной, – я нередко ловил себя на том, что упражняюсь в предвидении. Важно было расстаться с навязчивым желанием преодолеть хайдеггеровсую скуку, нагоняемую бездушной техникой и понять раз и навсегда, что в глобальной деревне пушкинская провинциальная скука невозможна. А предвидел я сочувственно лишь нарастание скорости, некую бешеную инерцию дурной бесконечности, закабалившей постиндустриального человека.

Часто мне попадались маленькие утешения – распиханные по самым немыслимым уголкам ободрительные записки. Так, например, в статье из журнала «Эсквайр» я прочитал мнение западного социолога, что на наших глазах рост населения Земли будет связан не с приростом, но со старением. Старение же – спасительный стоп-кран для всех нас, не чувствующих не то, чтобы страны под собой, но уже и рельсы – сведет достижения блистательного XX века к по-настоящему необходимому прожиточному минимуму. Должно быть, воцарится ритм классики, а не драм-энд-баса – воистину величественные старики нечета молодым балагурам.

Но этот пряник был слишком мягок, чтобы походить на правду. Она ведь черства, да и, скорее всего, приличествует кнуту. Это мы так воображаем себе уготованный нам старческий удел. Причем ключевое слово – «воображаем». Дети же, те, кому сейчас от двух до пяти, примкнут к авантюрным искателям вечной молодости, будучи погруженными в транслируемую 3D-реальность, и тем самым перевернут окончательно вверх тормашками нашу прозаическую действительность. Тут Эрик Берн вставил бы свои три копейки об инфантильном состоянии общества, которым проще управлять. И может быть, мы, пока еще раскрывающие створки окон с лязгом щеколд и конфликтующие раз по десять на дню с операционной системой на компьютере, последние, кто состарится? Не страшно быть последними из могикан, но хорошо было бы еще знать, что мир не сойдет полностью с ума и младое племя, отклонившись от курса в техногенный рай, пойдет по стопам стариков. Иначе, зачем этот ряд: семя, время, племя…?