Динамика человеческого капитала в трансформирующемся обществе – I

1. Достаточен ли человеческий капитал в России? Современный этап российской социально-экономической трансформации можно охарактеризовать как переплетение двух взаимосвязанных процессов – постсоциалистических преобразований, призванных сбросить с созданной в советский период индустриальной экономики сковывающие ее институты, и назревших постиндустриальных перемен, которыми охвачены уже не только передовые страны глобального мира, но и быстро прогрессирующие страны «догоняющего развития». От того, насколько удачно Россия сможет вписаться в постиндустриальный мир, зависит будущее страны. Неудовлетворенность сложившейся ситуацией, равно как и жизненная необходимость перемен с акцентом именно на требования постиндустриальной экономики у руководства страны вылились в выдвижение на передний план темы модернизации.

Идеей о жизненной необходимости для России модернизационного рывка была пронизана статья Президента РФ Д.Медведева «Россия, вперед!». Он, как, впрочем, и его предшественники, провозглашает: «В течение ближайших десятилетий Россия должна стать страной, благополучие которой обеспечивается не столько сырьевыми, сколько интеллектуальными ресурсами: «умной» экономикой, создающей уникальные знания, экспортом новейших технологий и продуктов инновационной деятельности». Речь в статье идет и о совершенствовании государственных институтов, и о развитии политической системы и демократии, и о важности гуманистических ценностей [16]. Но основной акцент делается на инструментальных и институциональных аспектах модернизации. В Послании Президента Федеральному Собранию 2009 г. эти инструментальные мотивы лишь усилились.

Собственно в таком (инструментальном и институциональном) ключе о модернизации у нас говорится давно. При этом за скобками остается важный вопрос: а кто, собственно, будет осуществлять этот модернизационный проект? На этот вопрос в своем кратком отзыве на статью Медведева с другого полюса нашей общественно-политической жизни попытался ответить М.Ходорковский: «... для осуществления модернизации необходим целый социальный слой – полноценный модернизационный класс... Суммируя и обобщая исторический опыт различных модернизаций, можно утверждать, что численность модернизационного класса должна составлять не менее 3% трудоспособного населения. То есть в нашем случае – не менее 2 млн. человек» [41].

По Ходорковскому, основу этого модернизационного класса могут составить: профессиональные инноваторы, ученые и инженеры 1960-1970-х гг. рождения, часть ученых и инженеров, покинувших страну в 1990-2000-х гг., а также молодые специалисты, стоящие сегодня перед выбором – уехать или остаться в России, и широкие слои гуманитарной интеллигенции. Думается, однако, наличие этого тонкого слоя модернизаторов – условие необходимое, но явно недостаточное. По сути, в любом обществе есть до 6% людей, нацеленных на принципиальные изменения и готовых их реализовывать в самых разных областях. Но от того, в какой среде они действуют (не только государственной, но и общественной), зависят удачи или провалы задуманных начинаний.

Сам Ходорковский, отмечая, что «модернизаторами России могут быть люди только созидательного, а не паразитически распределительного типа мышления», констатирует: «К сожалению, в последние годы элита и властная машина способствовали в основном возвышению последних и удалению первых» [41]. Однако он так и не поставил вопрос: смогут ли даже при наличии политической воли руководства эти «модернизаторы», составляющие 3% трудоспособного населения, реализовать свои проекты в среде, в массе своей минимум – равнодушной, а максимум – просто враждебной по отношению ко всем модернизационным проектам?

Более того, смогут ли найти эти лидеры модернизации рабочую силу того качества, которое позволит воплотить их инновационные идеи в жизнь? Не окажется ли дефицит рабочей силы новой квалификации препятствием для осуществления задуманного? Причем это – проблема именно глобального свойства, связанная с постиндустриальной трансформацией общества, для которой характерны крайне быстрые изменения. Например, Э.Тоффлер замечает: «... создание даже пяти миллионов рабочих мест (новой экономики – Н.П.) не решит проблему, если один миллион (имеющихся в настоящее время – Н.П.) безработных не обладает специфическими знаниями и квалификацией, необходимыми на новом рынке труда... То же происходит и с переподготовкой, поскольку к тому времени, когда человек овладевает новыми умениями, требования экономики могут снова измениться. Короче говоря, безработица в наукоемких экономиках отличается от безработицы «конвейерных» экономик: она носит структурный характер» [36, с.548].

Таким образом, успехи постиндустриальной модернизации во многом зависят от того, найдут ли инноваторы на существующем в стране рынке труда в достаточном количестве рабочую силу требуемой квалификации. Этот тезис можно выразить и через другую экономическую категорию: достаточен ли накопленный в стране человеческий капитал для осуществления преобразований того масштаба, который позволит сделать отечественную экономику подлинно инновационной. Причем проблема массового человеческого капитала страны затрагивает и отдельных его носителей (смогут ли они получить с него адекватный доход), и инноваторов разного уровня, которым необходим квалифицированный работник, способный «оживить» своим трудом инвестиции, вкладываемые в самые современные разработки. То есть инструментальный (и институциональный) подход к модернизации экономики имеет своим ограничителем наличный человеческий капитал.

2. Тотальная или локальная модернизация? Сторонники инструментального подхода к модернизации (именуемого также и «консервативной модернизацией») пытаются обойти это противоречие, предполагая, что модернизационный рывок можно успешно осуществить лишь на нескольких узких направлениях, в основном, как и прежде, ориентированных на обслуживание оборонных нужд, создав там эксклюзивные условия для тех, кого привлекут к подобным разработкам на некоем узком участке. Правда, в этом плане исключением из пяти объявленных приоритетов инновационного развития можно считать фармацевтическое производство. Хотя, если учесть катастрофическое положение в демографической сфере, напрямую влияющее на кризис призывной системы в армии, и это направление можно также отнести непосредственно к области «национальной безопасности».

Нельзя не отметить, хотя данное замечание выходит за рамки рассматриваемой темы, такой подход находится в русле зарубежных работ, посвященных активизации инновационной деятельности. Можно вспомнить и идеи Ф.Перру, по мнению которого развитие наиболее успешно идет в избранных узловых зонах, а лишь затем импульсы роста распространяются на окружающие объекты [49; 46]. А, скажем, Р.Флорида акцентирует внимание на создании особых креативных центров, где концентрируются высокотехнологичные производства. В качестве особых достоинств этих центров им отмечается выше среднего уровень разнообразия и низкий уровень социального капитала, а также политической активности. Ослабленные социальные связи в таких регионах оказываются, по его мнению, ключевым механизмом для мобилизации ресурсов, идей и информации как при поиске работы, так и при принятии решений различных проблем, запуске новых видов продукции и организации предприятий [39].

Правда, при взятии на вооружение этих идей стоит помнить, что их можно успешно применять в среде, где социальные, горизонтальные, связи уже весьма сильны, где сложившиеся социальные сети в такой степени пропитали все общественное пространство, что становятся сами собой разумеющимися. Об этом, в частности, говорит М.Грановеттер, отвечая на вопросы о рациональности решения, согласно которому наша Кремниевая долина должна базироваться рядом с бизнес-школой «Сколково». Он подчеркивает, что успех американской Кремниевой долины был обусловлен ее созданием (причем естественным – «снизу») рядом с университетами, занимающимися естественнонаучными и техническими исследованиями. Там «венчурные инвесторы уже были встроены в особую коммуникативную среду... социальную сеть, которая соединяла между собой ученых, инженеров и предпринимателей» [5, с.36]. В «Сколково» такой сети, создающей особый уровень доверия между инноваторами и призванными финансировать реализацию их идей бизнесменами нет.

Возможно, идеи, подобные выдвигаемым Флоридой (особенно в связи с акцентом на плодотворность концентрации в новых инновационных центрах человеческого и креативного капитала в ущерб более тесным социальным связям) кажутся «конструкторам» таких центров удачными не только в инструментальном, но и в политическом смысле слова. Однако при попытках реализации подобных идей нельзя не учитывать, что у нас социально-экономическая, политическая, правовая ситуация качественно отлична от той, которую мы наблюдаем в экономически развитых странах. Это различие чревато, как и в случаях перенесения к нам хорошо работающих на Западе институтов, получением иных результатов по сравнению с задуманными. (Правда, если задуманным является постидустриальная модернизация страны, а не просто технологический прорыв в узкой сфере, обусловленный, прежде всего, примитивно понимаемыми интересами национальной безопасности.) И проблема здесь, на мой взгляд, упирается в то, что попытка реформирования укоренившейся в советский период системы «власти-собственности» пока не увенчалась успехом. Произошло лишь институциональное переформатирование этой системы [20; 28; 22; 23].

Практика постсоциалистических преобразований двух десятилетий свидетельствует о том, что институты, переносимые из развитой рыночной экономики в среду, где сохранилась прочная связка власти и собственности, начинают функционировать по-иному, нежели в породившей их среде. Более того, рядом с ними, часто как компенсаторные механизмы, зарождаются неформальные институты. В целом же институциональная среда, имманентная форме «власть-собственность», ориентирована, прежде всего, на поддержание монополии в той или иной сфере, на той или иной территории, причем монополии, опирающейся на силу властных институтов. И сама эта среда становится преградой для широкого распространения тех инноваций, которые могут быть созданы в эксклюзивных «точках роста». На этом споткнулась и советская экономика, которая так и не смогла создать каналов для быстрого распространения в гражданском производстве научных достижений, получаемых в институтах ВПК. Не говоря уже о том, что монополия ставит преграды на пути удешевления продукции, совершенствования производства и т.п.

Однако, по мнению идеолога такого подхода В.Суркова, целесообразно и уже предполагается осуществить повышение плотности «высокоинтеллектуального населения. Сбор лучших и лучшего в одном месте». Для них должны быть обеспечены особо комфортные условия: «Сверхсовременные архитектура и дизайн. Бытовой комфорт. Абсолютная безопасность и открытость… Особый налоговый режим. Снисходительность надзирающих органов – хотя бы на время. Немного беспорядка. Творческого, разумеется…» [33, с.5].

Не будем говорить о том, что признание необходимости создания для продуктивно работающих людей подобного рода «эксклюзивных условий» уже само по себе свидетельствует о серьезном нездоровье нашего общества, о несовершенстве его институциональной структуры. Не высказывается Сурков и о том, как на творческого человека будет воздействовать тот «порядок», господствующий вокруг его научной «резервации», от которого его милостиво собираются оградить. Ведь свобода творчества, если это подлинная свобода, не вписывается в рамки только своей отрасли знания. Она неизбежно требует своего расширения на все сферы окружающей жизни. (При этом не надо путать свободу и вседозволенность!) Не случайно в советские времена созданные по похожим мотивам «академгородки» становились очагами вольномыслия, в конце концов, подтолкнувшего систему к гибели.

Кроме того, на современном этапе развития экономики «ни одна сколько-нибудь крупная отрасль не может быть модернизирована вне системы процессов капитализации» [8, с.198]. Сегодня мы имеем дело с системой, пронизанной комплексом взаимосвязей, в которой должно быть естественным взаимопроникновение инновационных импульсов из одной части в другую. Этим, кстати, отличается быстрота распространения инноваций на смежные области, а затем шире – на всю экономику, в развитых странах. Для нашей же страны типичной была локализация инновационных результатов в месте их зарождения. И жесткий монополизм, и гипертрофия секретности мешали и по-прежнему мешают распространению инновационных импульсов.

И сегодня погружение «островка» инноваций в среду, ориентированную, прежде всего, на нефтегазовую и иную ренту сырьевого происхождения, вряд ли станет импульсом модернизационного прорыва; оно чревато лишь имитацией процесса: «Технологически отсталое производство не проявляет спроса на инновации высокого уровня (из-за комплементарности технологий и меньших издержек имитации), поэтому они не разрабатываются; отсутствие предложения в свою очередь тормозит формирование спроса. В частности, не предъявляется высокий спрос на человеческий капитал. Потенциальные инноваторы не реализуются, занимаются рутинной работой, уезжают за рубеж. Из-за отсутствия инноваторов фирмы не проявляют инновационной активности, поэтому технология производства остается отсталой… Описанное явление представляет собой, пожалуй, наиболее важный механизм так называемой ловушки (технологической) отсталости» [27, с.47].

То есть попытка решить проблемы инновационного прорыва путем сосредоточения всех ресурсов на узком, важном сегодня для государства участке не может привести к устранению технологической отсталости страны в целом. Сама подобная попытка стимулировать людей к инновационному прорыву свидетельствует о подмене понятий. Речь идет не о модернизации, предполагающей не отдельные технологические достижения, а глубокое преобразование не только экономики, а всего общества в соответствии с постиндустриальными императивами, а о мобилизации, нацеленной на успех в одной или нескольких критически важных для государства областях и концентрации на избранном направлении максимально возможных ресурсов.

Однако, как показывает наша собственная история, развитие мобилизационного типа, будучи оторванным от развития других отраслей экономики, от удовлетворения потребностей общества в целом, в итоге приводило к резким перекосам в структуре экономики. Причем последствия перекосов советского периода, возникших именно благодаря мобилизационным подходам к модернизации, не преодолены нашей экономикой до сих пор.

Сегодня нормой становится не единичный акт внедрения какого-то новшества, не концентрация всех сил в одной или нескольких областях, а «целенаправленная система мероприятий по разработке, внедрению, освоению, диффузии и коммерциализации новшеств» [10, с.9]. Пропагандируемые сегодня властью модернизационные устремления связываются с отраслями так называемых высоких технологий, с желанием прорыва на узком участке. Однако, как отмечают специалисты по управлению инновационной деятельностью, «практика отвергла такой узкий подход, доказав, что не может быть отраслей, производств и компаний, которые не используют новые знания в изготовлении продукции, оказании услуг и методах управления. Инновационные процессы – непременное условие развития всех сфер деятельности (курсив мой – Н.П.) в эпоху технологической и информационной революции» [10, с.17]. При этом важно учитывать, что «рынок есть объектно-субъектная система. Поэтому его пространство включает и неэкономическую социальную и культурную среду, а система отношений все больше и больше приобретает черты коммуникативной практики» [9, с.26], что современная экономическая система «должна обладать высокой мерой сложности в связи с позицией субъектной структуры по отношению к объектной» [9, с.255].

Поэтому для подлинной модернизации явно недостаточно опоры на узкую группу «инноваторов» (пусть и составляющую до 3% населения, как мечтает Ходорковский; по модели Суркова их число должно быть, очевидно, меньше). Важно, чтобы большинство трудоспособного населения (в случае, если будут созданы соответствующие институциональные условия, каковых пока нет) оказалось бы в состоянии ответить на модернизационные вызовы, то есть чтобы накопленные ими образовательные, социальные, культурные навыки сложились в человеческий капитал, адекватный требованиям современной экономики. Это делает исследование его количества и прежде всего качества одной из наиболее актуальных проблем в рамках анализа социально-экономической трансформации современного российского общества.

3. Что такое человеческий капитал? Однако такое исследование сразу же сталкивается с проблемой расплывчатости самого определения понятия «человеческий капитал». На различия в подходах к его определению в зависимости от задач разных исследователей указывает, в частности, И.Соболева. Она выделяет и общие нейтральные определения, акцентирующие внимание на знаниях и компетенциях индивидов, и дефиниции с акцентом на рыночные категории (производительные качества человека), и определения с упором на тему человеческого капитала как искусственно воспроизводимого и наращиваемого ресурса, и т.д. [32].

Во многом такие различия, на мой взгляд, обусловлены конкретными задачами каждого исследования: тем, делает ли ученый упор на качественных или количественных характеристиках человеческого капитала, либо на потребностях классификации разных типов капитала, участвующих в производстве, и т.п. Наиболее четкую классификацию различных форм капиталов и их взаимной конвертации, в которую вписан и человеческий капитал, можно найти в работе В.Радаева. Прежде всего, им подчеркиваются такие свойства капитала, относящиеся и к человеческому капиталу, как то, что это – ограниченный ресурс, способный к накоплению, обладающий ликвидностью, т.е. способный принимать денежную форму, а также способностью к конвертации, воспроизводством в процессе кругооборота форм капиталов и к производству новой добавочной стоимости [29, с.6-7].

В его схеме выделены такие формы капиталов, как экономический, административный, политический, символический, социальный, культурный, человеческий, физический. Также определены аспекты, позволяющие заниматься исследованием и измерением этих типов капитала: инкорпорированное состояние, диспозиции, способности, объективированное состояние, институционализированное состояние, стратификационные системы, в которые вписывается та или иная форма капитала, способы передачи капитала и способы его измерения [29, с.8].

Предложенной В.Радаевым схеме нельзя отказать в четкости и инструментальности. Она открывает возможности создания системы измерения и сопоставления разных форм капиталов. На ее основе строятся, например, социологические исследования человеческого капитала современной России. Так, Н.Тихонова, положившая в основу своей методики положение, согласно которому как актив некий ресурс «может рассматриваться только тогда, когда он реально используется и оказывает положительное воздействие на положение его владельца в социуме, которое может быть эмпирически замерено, а… как капитал актив можно рассматривать, когда он приносит добавочную стоимость (прибыль)» [34, с.224-225].

Согласно ее измерениям, «около 60% населения России не имеет квалификационного ресурса в том объеме, когда он начинает выступать в качестве актива, и лишь 18% имеют рабочую силу того качества, которое позволяет рассматривать ее как реальный актив, а не просто как некоторый квалификационный ресурс» [34, с.237-238]. В результате исследования установлено, что «63% обладателей максимально развитого человеческого капитала… оказались в… выборке в составе трех высших страт и ни один из них не попал в состав бедных» [34, с.249].

То есть строгий подход к выделению в России квалификационного ресурса того качества, когда он способен выступить как актив – основа человеческого капитала высокого качества, выявляет узость слоя его носителей. Такие данные входят в известное противоречие с разрабатываемым по международным стандартам показателям Индекса развития человеческого потенциала (Human Development Index) как индикатора измерения человеческого капитала, учитывающего показатели грамотности, охваченности образованием, ВВП на душу населения и ожидаемой продолжительности жизни. Например, согласно замерам 2007/2008 гг., Россия занимает 67-е место из более чем 170 государств [48], оказавшись в конце первой группы стран с высоким уровнем развития человеческого потенциала. Ее соседи здесь – Босния и Герцеговина и Албания (66-е и 68-е место, соответственно). Причем на 67-е место страну «вывел» показатель, относящийся, скорее, к физическому капиталу – ожидаемая продолжительность жизни: здесь мы опустились на 119-е место. В то время как по другим компонентам Индекса Россия оказывается в гораздо более благоприятном положении: по ВВП на душу населения она стоит на 58-м месте, а по показателям, призванным отражать квалификационные характеристики, ситуация еще лучше: по доле грамотного населения в возрасте старше 15 лет у России 10-е место, а по показателям доступности образования – 31-е [19, с.365-367].

Правда, сравнение значения этого Индекса в разных регионах России показывает, что более высок он «в финансовых центрах и богатых нефтедобывающих районах. Это означает, что только 26% населения России живет в развитых регионах, где значение этого индекса выше среднего, тогда как 68% населения живет в регионах, которые сильно отстают от среднероссийских показателей» [19, с.367].

Думается, корни отмеченного противоречия кроются в разных подходах к трактовке понятия "человеческий капитал". Так, Тихонова считает, что о человеческом капитале можно рассуждать лишь после преодоления его носителем достаточно высокого порога в накоплении знаний, умений, квалификации, позволяющем ему рассчитывать на высокую денежную отдачу от этого ресурса. Такая позиция имеет право на существование, особенно в условиях, когда актуальной становится проблема достижения квалификации, соответствующей требованиям информационного общества. В то же время определение человеческого капитала, данное Радаевым, позволяет рассматривать в качестве такового и квалификационные ресурсы гораздо более низкого уровня, соответственно, способные приносить их носителям незначительный доход. Точно так же, как по отношению к деньгам, отнюдь не объем средств, а определенные свойства превращают их в денежный капитал. Индекс развития человеческого потенциала построен таким образом, что охватывает квалификационные ресурсы разного качества, а не только наиболее высокого, ориентированного на потребности информационного общества.

В целом же эти и многие другие попытки измерения человеческого капитала, опирающиеся на те или иные инструментальные схемы, при всей их важности и полезности при анализе отдельных конкретных аспектов темы, все же огрубляют анализ в качественном отношении. Отсюда и значительный разброс в оценках, а также возможности различных интерпретаций полученных данных. В частности, разделение культурного и человеческого капиталов позволяет упростить измерение человеческого капитала, ограничившись показателями уровня образования. (Не говоря уж о том, что сами обобщенные показатели, характеризующие образование, также весьма грубо обрисовывают сложившуюся ситуацию в этой сфере.) Однако при этом за скобками остаются многие аспекты, относимые к культурному капиталу, по сути своей являющиеся базисом тех индикаторов, которые отражают качество человеческого капитала. Ведь в зависимости от того, на какую общекультурную базу «ложатся» приобретаемые тем или иным индивидом знания либо в образовательных учреждениях, либо в форме самообразования, во многом зависит качество усвоения материала, способность свободно им оперировать, в том числе предлагать нетривиальные решения встающих перед ним проблем. То есть отдача от образования будет различной при разном уровне культурного капитала у получающих его лиц. То же можно сказать и о социальном, и о символическом, и о физическом капиталах. (Кстати, Тихонова при расчетах совокупных ресурсов россиян выходит за рамки человеческого капитала в узком смысле, закономерно вторгаясь в смежные области.)

Между тем современная модернизирующаяся экономика все больший акцент делает на неосязаемых активах, к которым относится и человеческий капитал. В мире «развернулась конкуренция за активы творческого капитала». Говорят даже о становлении «творческой цивилизации», к императивам которой «в первую очередь относится транспрофессионализм как источник ключевых конкурентных преимуществ» [38, с.52].

Подобные выказывания еще больше ведут к расплывчатости представлений о человеческом капитале. Эту расплывчатость не смягчают попытки разделения разных сфер «творческого капитала» в зависимости от областей творчества: индивидуальное творчество связывается с человеческим капиталом, социальное – с социальным капиталом, культурное – с культурным капиталом, моральное – с репутационным капиталом, духовное творчество – с интеллектуальным капиталом [38, с.52]. Нетрудно увидеть: такое разделение весьма условно, и все эти подвиды творческого капитала столь тесно переплетены, что выделение одного из них не может быть абсолютно чистым. Например, как отделить индивидуальное, культурное и духовное творчество, и как они могут быть реализованы в приемлемом для общества виде при отсутствии моральных установок?

Впрочем, эта расплывчатость в выделении человеческого капитала отмечалась уже родоначальниками самого этого понятия. Так, для Г.Беккера в человеческом капитале важны не только полученные индивидом знания и производственные навыки, но и мотивация. В качестве выгод, получаемых от человеческого капитала, он упоминает не только более высокие заработки, но и «культурные и прочие неденежные блага» [2, с.592]. Более того, по Беккеру, «один из способов инвестирования в человеческий капитал – улучшение физического и эмоционального состояния человека», причем «эмоциональное состояние все больше начинает рассматриваться как важная детерминанта заработков» [2, с.84]. Такие замечания основоположника теории человеческого капитала расширяют его рамки далеко за пределы образовательной и культурной сфер, вводя в анализ возможность воздействия столь зыбкой и расплывчатой сферы, как эмоции.

На неопределенность границ человеческого капитала в отличие от традиционных элементов капитала указывает и Дж.Коулман, отмечающий: «Если физический капитал полностью осязаем, будучи воплощенным в очевидных материальных формах, то человеческий капитал менее осязаем» [13, с.126]. При этом «человеческий капитал создается путем внутренней трансформации самих индивидов, вызываемой их навыками и способностями» [13, с.126]. То есть в этом определении к элементу, обусловленному теми или иными формами обучения (навыками) добавляется и фактор способностей, который является производным и от наследственных качеств, и от культурного капитала, причем накопленного не только самим индивидом, но и полученным от предшествующих поколений его семьи.

Более того, можно согласиться с тем, что накопленный индивидом запас человеческого капитала – общий результат потока событий, произошедших в ходе всей его жизни [50, с.4]. Важно также, что «причудливая комбинация целевых и неосознанных инвестиций наблюдается при накоплении так называемого культурного капитала внутри семьи. Во многих случаях оно не сопряжено с какими бы то ни было специальными усилиями. Однако именно усвоенный в ранний период жизни запас навыков и компетенций вр многом определяет успешность, продолжительность и темпы дальнейшего накопления человеческого капитала в процессе формального образования и трудовой деятельности» [32, с.26].

Подводя итоги рассмотрения трактовок категории «человеческий капитал» в отечественной и зарубежной литературе, Р.Нуреев выделяет два аспекта в понимании человеческого капитала:

• человеческий капитал как запас, т.е. специфическая форма капитала, воплощенная в самом человеке; это имеющийся у человека запас здоровья, знаний, навыков, способностей, мотиваций, которые содействуют росту производительности его труда и приносят ему доход в форме заработной платы или ренты, выделяя в его структуре природные способности, общую культуру и специальные знания, приобретенные способности, навыки и опыт, а также умение применить их в нужный момент и в нужном месте;
• человеческий капитал как поток доходов, обусловленных вложениями в этот ресурс [19, с. 358].

Все это свидетельствует о сложности категории «человеческий капитал», о недостаточности для оценки кроящегося за ней явления сугубо инструментальных, качественных характеристик, например сводящимся к тем или иным индикаторам образовательного уровня населения страны. Такой подход чреват и нестыковками разных способов измерения человеческого капитала, и несовпадением ряда результатов с реальностью. Так, вряд ли сегодня для постиндустриального мира может быть признан содержательным такой индикатор, как уровень грамотности населения. Россия, будучи по этому компоненту Индекса развития человеческого потенциала на 10-м месте, да и на вполне приличном 31-м месте по уровню охвата образованием, тем не менее, ощущает острую нужду в кадрах новой квалификации, способных адекватно ответить на вызовы новой экономики. Индикаторы же, включенные в данный индекс, совсем не отражают этой острой проблемы. Поэтому прежде чем приступить к поиску количественных индикаторов человеческого капитала, надо более четко обрисовать качественную сторону явления. Это позволило бы уточнить и акценты количественного анализа.

Продолжение статьи следует.

1. Авраамова Е.М. Направления вертикальной мобильности молодых специалистов// Общественные науки и современность. 2009. № 6.
2. Беккер Г.С. Человеческое поведение. Экономический подход. М., 2003.
3. Бляхман Л.С., Шкаратан О.И. НТР, рабочий класс, интеллигенция. М., Политиздат, 1973.
4. Брагинская Н. Мировая безвестность: Ольга Фрейденберг об античном романе// Национальная гуманитарная наука в мировом контексте: опыт России и Польши. М., Изд. Дом ГУ ВШЭ, 2010.
5. Грановеттер М., Докучаев Д. Не прекращаются споры по поводу проекта российского инновационного центра… // The New Times. 2010. № 12.
6. Гудков Л. Условия воспроизводства «советского человека»// Вестник общественного мнения. 2009. № 2.
7. Дилигенский Г.Г. Российские архетипы и современность// Куда идет Россия? Общее и особенное в современном развитии/ Под ред. Т.И.Заславской. М., 1997.
8. Евстигнеева Л.П., Евстигнеев Р.Н. Экономика как синергетическая система. М., URSS, 2010.
9. Евстигнеева Л.П., Евстигнеев Р.Н. Экономическая трансформация как процесс становления рыночной экономики// Концептуальные проблемы рыночной трансформации в России. М., ИЭ РАН, 2009.
10. Зинов В.Г., Лебедева Т.Я., Цыганов С.А. Инновационное развитие компании: управление интеллектуальными ресурсами. М., Издательство «Дело» АНХ. 2009.
11. Зубаревич Н.В. Города как центры модернизации экономики и человеческого капитала // Общественные науки и современность. 2010. № 5.
12. Капелюшников Р.И. Записки об отечественном человеческом капитале. Препринт WP3/2008/01. М., Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008.
13. Коулман Дж. Капитал социальный и человеческий// Общественные науки и современность. 2001. № 3.
14. Курчевская И. Пять случаев из истории польской социологии, многое говорящих о ее идентичности// Национальная гуманитарная наука в мировом контексте: опыт России и Польши. М., Изд. Дом ГУ ВШЭ, 2010.
15. Лихачев Д.С. Культура как целостная среда// Лихачев Д.С. Избранные труды по русской и мировой культуре. СПб, СПбГУП, 2006.
16. Медведев Д. Россия, вперед!// Известия. 2009. 11 сентября.
17. Народное хозяйство СССР в 1987 г. Статистический ежегодник. М., «Финансы и статистика», 1988.
18. Новицкая-Ежова А. Традиции польской гуманитаристики: бремя или шанс?// Национальная гуманитарная наука в мировом контексте: опыт России и Польши. М., Изд. Дом ГУ ВШЭ, 2010.
19. Нуреев Р.М. Россия: особенности институционального развития. М., Издательство НОРМА, 2009.
20. Нуреев Р.М., Рунов А.Б. Назад к частной собственности или вперед к частной собственности?// Общественные науки и современность. 2002. №5.
21. Образование и общество: готова ли Россия инвестировать в свое будущее? Доклад Общественной палаты РФ (2007)// Российское образование: тенденции и вызовы. М., Издательство «Дело» АНХ, 2009
22. Плискевич Н.М. «Власть-собственность» в современной России: происхождение и перспективы мутации// Мир России. 2006, № 3.
23. Плискевич Н.М. Мутации «власти-собственности»: проблемы и перспективы (научный доклад). М., Институт экономики РАН, 2007.
24. Плискевич Н.М. Система низких зарплат – институциональная ловушка// Социальная политика в контексте «нормативной теории государства»/ Под общей ред. Проф. А.Я.Рубинштейна. М., ИЭ РАН, 2009.
25. Плискевич Н.М. «Система низких зарплат» - институциональная ловушка постсоциалистической экономики// Журнал Новой экономической Ассоциации. 2010. №5.
26. Полетаев А. К вопросу о российском вкладе в мировую экономическую науку// Национальная гуманитарная наука в мировом контексте: опыт России и Польши. М., Изд. Дом ГУ ВШЭ, 2010.
27. Полтерович В.М. Проблема формирования национальной инновационной системы// Х Международная научная конференция по проблемам развития экономики и общества. В 3 кн. Кн.2. М., Изд. дом ГУ ВШЭ, 2010.
28. Права собственности, приватизация и национализация в России. М., Новое литературное обозрение, 2009.
29. Радаев В.В. Понятие капитала, формы капиталов и их конвертация// Общественные науки и современность. 2003. № 2.
30. Россия в Европе. По материалам международного проекта «Европейское социальное исследование». М., Academia,2009.
31. Сарнов Б. Сталин и писатели. Кн.2. М., «Эксмо», 2008.
32. Соболева И.В. Парадоксы измерения человеческого капитала. М., Институт экономики РАН, 2009.
33. Сурков В. Чудо возможно// Ведомости. 2010. 15 февраля.
34. Тихонова Н.Е. Социальная стратификация в современной России: опыт эмпирического анализа. М., Институт социологии РАН, 2007.
35. Тихонова Н.Е. Факторы социальной стратификации в условиях перехода к рыночной экономике. М., РОССПЭН, 1999.
36. Тоффлер Э, Тоффлер Х. Революционное богатство. Как оно будет создано и как оно изменит нашу жизнь. М., АСТ МОСКВА: Профиздат, 2008.
37. Улюкаев А. «Восьмидесятники»// «Итоги», 2010, 22 марта.
38. Фетисов А.В. Управление культурами. М., Издательство «Дело» АНХ, 2010.
39. Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. М., ИД «Классика – ХХI», 2005.
40. Харрисон Л. Главная истина либерализма, М., Новое издательство, 2008.
41. Ходорковский М. Поколение М// Ведомости. 2009. 21 октября.
42. Хоцкуба З. Несколько мыслей о состоянии польской экономической науки и о ее международной позиции// Национальная гуманитарная наука в мировом контексте: опыт России и Польши. М., Изд. Дом ГУ ВШЭ, 2010.
43. Шкаратан О.И. и коллектив. Социально-экономическое неравенство и его воспроизводство в современной России. М., «ОЛМА Медиа Групп», 2009.
44. Шкаратан О.И., Ястребов Г.А. Социокультурная преемственность в российской семье (Опыт эмпирического исследования)// Общественные науки и современность. 2010. № 1.
45. Экономика переходного периода. Очерки экономической политики посткоммунистической России. Экономический рост. 2000–2007. М., Издательство «Дело» АНХ, 2008.
46. Chomage: complexite de l’analyse et profit des strategies. Association des amis de Francois Perroux. Lyon, 1986.
47. Goldtorpe J. Occupational Sociology, Yes: Class Analysis, No: Comment on Grusky and Weeden’s Research Agenda// Acta Sociologica. 2002/ Vol. 45 N 3.
48. Human Development Report. 2007/2008.
49. Perroux F. Pour un philosophie du nouveau developpemen. Paris, Aubier Presses de l’UNESCO, 1981.
50. Stroombergen A., Rose D., Nana G. Review of the Statistical Measurement of Human Capital. Statistics New Zealand. Wellington, 2002.