И в наше прозаичное время все-таки встречаются оригинальные, творческие личности. Среди них достойное место занимает композитор Алемдар Сабитович Караманов. Несмотря на его достижения и, в частности, выдающуюся ораторию «Херсонес», об этом человеке мало, что известно. Отчасти этот пробел заполняет интервью с лично знавшим его гелиомехаником Владимиром Нарманским.
«…Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой.
А вот у поэта – всемирный запой,
И мало ему конституций!
Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала, -
Я верю: то Бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!»
А. Блок, «Поэты».
Гении, как звёзды, всегда притягивают к себе других. Случается так, что сами эти звёзды часто остаются в гордом одиночестве. А.С.Караманов стал исключением из этого правила. В общем-то, справедливого, хотя и сурового. У него было много друзей. По крайней мере, сейчас так говорят, вкладывая в это явление особый смысл, отдающий коллективизмом, то есть прошлым. Но надо признать однозначно, друзья у Алемдара Сабитовича всё-таки были. Один из них – исследователь НИП «Гелиоритм» Владимир Нарманский, который был с гениальным композитором до последнего его дня.
С Владимиром Нарманским беседует писатель Александр Кулик.
Александр Кулик: Когда уходят великие люди, всегда находятся те, кто пытается примазаться к славе ушедших. Такова жизнь. Так было, есть и будет. Но вы, Владимир Яковлевич, не из тех, кто на каждом перекрёстке пытается сейчас кичиться своей дружбой с Карамановым. А, между тем, известно, что именно вы привезли священника в последний день пребывания Алемдара Сабитовича на нашей бренной земле, чтобы исповедать уходящего. Так ли это было?
Владимир Нарманский: Да, это было именно так. Вечером, 3 мая, мне позвонила его дочь Кристина, которая его очень любила; о ней Алемдар когда-то мне сказал: «Ты думаешь, самое ценное, что я оставлю после себя, это симфонии? Нет, это моя дочь, действительно – это чудо!». Женщин с такой внутренней красотой можно встретить только в романах Достоевского. По телефону Кристина сказала: «Папа срочно хочет вас видеть, он хочет сказать что-то очень важное, приезжайте». Я знал, что он лежит в реанимации 6-й больницы в Симферополе, где уже навещал его. По приезде я нашел его обессиленным, но удивительно спокойным – он сказал мне на ухо, чтобы не слышала Кристина: «Владимир – это конец, мне нужен православный священник…».
Созвонившись со знакомым священником, отцом Игорем, я привез его к постели умирающего Алемдара. Около него в последние минуты жизни находилась только Кристина. Алемдар был очень слаб, но пытался шутить. Пока отец Игорь готовился к выполнению обряда, мы с Алемдаром разговаривали: «Владимир, сейчас бы рюмку коньячку, закурить и поговорить, как прежде». «После выхода из больницы мы обязательно это сделаем», – несмотря на его состояние, в глубине души у меня теплилась надежда, что он поправится. Но что поделать, на все воля Божья, для меня эта утрата была действительно очень тяжелой.
А.К.: Я так понимаю, что отец Игорь – это православный священник? Разве Караманов, в жилах которого текла турецкая кровь, был христианином?
В.Н.: Да, он был православным христианином. В детстве он был крещен в православном Храме и до конца дней был православным, причём очень верующим человеком. Он знал Библию практически наизусть. Много размышлял о Боге, о библейских сюжетах. Отсюда, видимо, особый период в его творчестве, когда он работал над циклом духовной музыки. Спекуляции по поводу его принадлежности к католической церкви я услышал сразу после его смерти, при этом ссылались на ораторию «Месса Херсонесу». Я с уважением отношусь к любой концессии, но тот факт, что он обратился именно к Православию за несколько часов до смерти, не оставляет места для дискуссии на эту тему. Скромно или не скромно такое высказывание, но к пониманию духа Православия мы много лет шли рядом.
А.К.: Когда вы познакомились с Карамановым, он был уже верующим человеком? Кстати, когда произошло это знакомство? Каково было ваше первое впечатление о Караманове?
В.Н.: Я помню, нас познакомил Борис Владимирский где-то в самом конце 80-х годов прошлого века. Сейчас вспоминаю, что Караманов был в то время в очень тяжелом материальном положении. Одет он был бедно, обувь скверная. Осталось в памяти, что в день нашего знакомства Караманов выглядел подавленным. Эта первая встреча произошла у меня в холостяцком доме и большого впечатления на меня он не произвел. Гости принесли бутылку крымского портвейна, и мы ее выпили за знакомство. Значительно позже я понял, что это знакомство в определенном смысле было знаковым событием в моей жизни. Но, признаюсь, тогда всё выглядело очень и очень буднично. К классической музыке я относился равнодушно (на концерте обязательно засыпал). Скажу откровенно, в то время, к моему стыду, я не знал, что рядом живет и работает великий композитор.
А.К.: Говорят, Алемдар Сабитович любил выпить?
В.Н.: Ну, разве это главное?! Как сказал А.Блок в стихотворении «Поэты»: «Читатель и друг! Ты думаешь, что может быть хуже твоих ежедневных бессильных потуг, твоей обывательской лужи?» Подобных примеров можно приводить много. Пушкин любил вино, водился такой грех и за самим Блоком… Творческих людей с тонкой душевной организацией судить с точки зрения нас, обывателей, просто не допустимо! У них всегда «горе от ума», им очень больно видеть равнодушие действительности и они понимают свое бессилие перед ней. Эпиграфом к этому интервью я бы полностью привел стихотворение А.Блока «Поэты», оно написано о нем; Алемдар по состоянию души был поэтом. Он очень любил компанию друзей, чего грех таить, любил и женщин. Он очень тонко ценил собеседника и если чувствовал духовное родство, раскрывался полностью, без остатка. А вино, это просто прелюдия, повод. В жизни любого человека, а тем более творческого, случаются ситуации, когда хочется напиться, и разве у вас, писателей, такого не бывает? И, в конце концов, если бы Караманов беспросыпно пил, он не создал бы того, что послужило для Альфреда Шнитке основанием сказать, что Караманов – гений.
У Караманова была очень нелегкая жизнь. С первой женой он расстался где-то в 60-е годы, затем была вторая жена, третья… Все эти разрывы просто так не проходят. Но я бы не сказал, что он заливал своё горе вином. При его трудном, я бы сказал, нищенском материальном положении, он находил в себе силы творить, быть жизнерадостным, интересоваться живописью, наукой, театром. Как-то мы остановились у театральной афиши, на которой не было ни одной классической постановки, какие-то новые пьесы, из названий которых «торчали уши» похоти, секса. Он обратил внимание на это и заговорил о значении искусства, что в последнее время оно измельчало и уже не воспитывает, а развращает. Он был всесторонне одарённым человеком, впрочем, все гении всесторонне одарены. Алемдар, например, хорошо знал творчество Достоевского, Пушкина. Причём многие произведения Пушкина он знал наизусть.
Алемдар рассказывал, что к Богу он пришел в молодые годы, когда жил в Подмосковье, в Троицке, там он жил рядом со Свято-Троицкой Сергиевой лаврой. В 60-е годы отношение к вере у него стало очень серьёзным. Тогда в Москве у него возникли большие проблемы в Союзе композиторов СССР, где его не только не поняли, но и постарались подальше задвинуть. Никто не взял во внимание, что он к тому времени написал массу произведений, в том числе «Лунное море», а так же музыку к знаменитому фильму «Обыкновенный фашизм» Михаила Роома. За одну только эту музыку ему смело можно было дать Государственную премию. Но не дали. Причина – его духовная музыка, которую материалисты и атеисты, естественно, понимать не хотели. Вот с этим «багажом» Караманов и приехал на родину, в Крым. Здесь он продолжает работать, причём Библия, трансформированная в его сознании, рождала всё новые и новые симфонии…
А.К.: Как работал Караманов? Как он сочинял музыку? У него ведь не было даже кабинета.
В.Н.: Уникальность Караманова ещё и в том, что он сочинял, как правило, на ногах, то есть не за инструментом. Конечно, я не могу утверждать, что это было правилом, но был свидетелем, когда именно после загородных прогулок в окрестные лес и степь, он дома садился за фортепиано. У него даже не было своего рояля, о казенное, но очень приличное фортепиано, взятое им как бы напрокат в музыкальном училище. Я хорошо помню вечера, когда мы с друзьями собирались у него. Говорили о каких-то заоблачных, космических вещах. Он играл свои знаменитые фантазии, которые генерировал тут же, за инструментом, и их, к сожалению, никто не записывал. На этом фортепиано Алемдар написал большую часть своих произведений, музыки к фильмам, симфоний и не только. Балет «Блистающий мир», который с успехом шел по всей нашей тогда необъятной стране, впервые был поставлен на сцене нашего Украинского музыкального театра, где с большим вниманием к Алемдару и его произведениям отнёсся Николай Антоненко. Да, этот инструмент знает очень многое, но, к большому сожалению, сегодня он молчит. Все в прошлом и горько думать, что этого нельзя вернуть хотя бы на один вечер.
А.К.: Итак, вы познакомились. Какие были интересные моменты в ваших отношениях дальше? Говорят, вы оказывали ему помощь?
В.Н.: Было видно невооруженным глазом, что Караманов живет бедно. Он писал музыку к фильмам, естественно, у него в России наверняка были какие-то гонорары. Я не знаю. Это ведь был период развала Союза, трудное для всех время. Возможно, из России Караманову не доходили деньги. Друзья, и не только я, конечно, каждый по своим возможностям, ему помогали.
А.К.: Скажите, а какой он был в быту, в обыкновенной жизни?
В.Н.: Он был абсолютно равнодушным к своему быту, но в жизни Алемдар знал себе цену и скромностью в самооценках не отличался. Он говорил, что является непревзойденным симфонистом. Даже кощунствовал, говоря, что в начале Сотворения мира было не «слово», а музыка. А ещё он был в хорошем смысле большой чудак, вернее, большой ребенок – фантазер.
А.К.: Например?
В.Н.: Он, скажем, собирал камни как космические раритеты. Однажды, когда мы с ним прогуливались за городом, он вдруг поднял с земли камень, погладил его и сказал: «Посмотри, какой он тёплый». Я взял камень в руку. Камень как камень, ничего особенного, таких камней вокруг были десятки. И никакой особой теплоты я не почувствовал. Просто тяжелый камень, килограммов на пять потянет. «Эх ты!» – осуждающе вздохнул Караманов, и мы пошли дальше. В квартире Алемдара было много таких камней, которые заполняли все свободное пространство. «Они помогают мне работать, – пояснил Алемдар. – Камни отдают мне свою энергию, благодаря которой я творю…»
С этими камнями было непросто. Один крупный камень он даже пытался потащить с собой в Англию, где были запланированы его концерты. Слава Богу, мне в последний момент в Киеве удалось со скандалом забрать этот камень, иначе не знаю, чем бы всё это кончилось в аэропорту.
А.К.: У него было определённое отношение к Космосу?
В.Н.: Да, именное своё, определённое, я даже сейчас до конца не понимаю истинного его отношения к Космосу, это был одному ему понятный космизм. Алемдара интересовала астрономия, астрофизика. У него были свои идеи, как он говорил, «гипотэзы». Он мог часами размышлять вслух, что такое «чёрные дыры», «тёмные материи», «нейтронные звёзды»… Он сам говорил: «Я – человек космоса». Не зря сейчас многие музыковеды говорят, что музыка Караманова космическая.
Сам же он мог абсолютно серьёзно сказать, что музыка его – божественная и сравнить себя с богом в музыке, в чем потом искренне раскаялся. В этом проявлялись его сущность, его характер и планка в творчестве, которую он ставил бесконечно высоко.
А.К.: Караманов написал на ваши стихи несколько романсов?
В.Н.: Да, я подобрал к своим стихам нехитрые мелодии и под гитару их напевал. На одной из посиделок Алемдар предложил: «Давай, я напишу на твои стихи музыку». И написал. Мне романсы не понравились, это было совсем иное музыкальное прочтение, которое мне было не понятно, и я ему сказал об этом честно. Он не обиделся. «Давай, – говорит, – я напишу так, как ты поешь». И написал. Так и родились романсы, которые и сейчас исполняются в двух вариантах. Мы ведь с ним не только романсы писали. Мы сделали «Херсонес», над которым работали год или полтора. Это была чрезвычайно интересная работа. В то время, я уже хорошо понимал величину Караманова-композитора и, трезво оценивая свои возможности в поэзии, тянулся за Алемдаром, который был похож на мощный локомотив. Это был очень интересный период в моей жизни. Какая у него музыка! Для этой музыки нужна была и соответствующая поэзия. Недавно прослушал запись «Херсонеса». Самооценка, конечно, штука сложная, но мне кажется, что Алемдара своей поэзией я не подвел.
А.К.: Так все-таки, «Месса Херсонесу» или «Херсонес».
В.Н.: Мы понимали, что «месса» – это католицизм. В тот период у Караманова была некая тяга к католической церкви. Видите ли, в конце 80-х, начале 90-х, при развале СССР, все бросились зарабатывать деньги. Могу ответить однозначно, что в основе его метаний был протест против засилья бизнеса в нашей церкви. Подобное в нашем Православии бывало и раньше. Можно привести пример подобных метаний у выдающегося русского философа – Владимира Соловьева. Но, как правило, у всех это было временно, мимолетно, и, в конце концов, эти люди искренне раскаивались перед смертью. Конечно, в современном православии очень много проблем создается балластом, который и раньше был среди служителей. Сейчас это хорошо видно по коммерциализации наших храмов, которые превратились в магазины. Именно это отталкивает прихожан. А что первым делом сделал Господь, войдя в Иерусалимский храм? Он выгнал торговцев! И сейчас их нужно выгнать и все наладится. Самое главное, что есть у нас в Православии Господь, а у католиков Его место занял грешный человек – папа.
Вот и Алемдар, будучи прихожанином церкви всех Святых на Старом симферопольском кладбище, обращал внимание на всякие мелочи недобросовестных служителей. Он с горечью говорил, что священники, к его большому сожалению, стремятся к обогащению, к деньгам, а вера у них стоит на втором плане. По этим причинам он обратил внимание на внешнюю сторону католической церкви, которая выглядит очень привлекательно... Но такое легкомысленное отношение к Православию у него было временным.
Во время работы над «Мессой Херсонесу», которая была сделана, по его предложению, как мистерия, ни он, ни я, по легкомыслию и недопониманию, не делили христианскую церковь на конфессии. А название «месса» – это моя вина, я соблазнился созвучием слов «месса Херсонесу». По прошествию многих лет, 19 января 2004 года (есть запись в партитуре), мы решили, что католическая «месса» и колыбель православия на Руси – «Херсонес», это ярко выраженные противоположности. И в оригинале партитуры, которая хранится у меня, Алемдар своей рукой написал – оратория «Херсонес». При этом я внес единственное изменение в первую строку текста. В первом варианте это звучало – «Останови торжественная месса». Во втором и окончательном варианте это звучит как обращение к Богородице от всей нашей многострадальной Руси: «Останови Небесная Принцесса».
В заключении скажу – не важно, какими мы приходим в этот мир, а важно, какими из него уходим, и что после себя оставляем. Я уверен, что Караманов оставил ценности, которые будут жить вечно.
Написать комментарий