Почему российский ОПК почти парализован?

1. Институты развития и восприятие будущего

Инновации – это образ будущего, изображенный в настоящее время с помощью доступных сегодня средств и понятий. Институты развития инноваций соответствуют тому уровню восприятия будущего, который существует в стране сегодня. Уровень восприятия зависит от состояния социально-психологического климата, уровня доверия к основным социальным и государственным институтам. Все согласны, что социально-психологический кризис в современной России опасно глубок, поэтому общество не в состоянии выработать понятный для большинства социальных групп образ будущего. Поэтому общество и не в состоянии пока построить работоспособную систему институтов развития инноваций.

Конечно, отдельные элитные группы прекрасно видят свое будущее в благополучной Европе и поэтому успешно вывезли сотни миллиардов долларов из России для его обеспечения. Они не верят в инновации и являются основным препятствием для развития соответствующих институтов. Они работают в рамках четко институционализированной системы координат: акции-доход-взятки-трансферты-оффшоры. Технологическим инновациям здесь нет места. Наоборот, они даже мешают вполне понятному и отлаженному механизму обеспечения собственного финансового будущего. Зачем тратиться на инновации сегодня в России, если они принесут неопределенные с точки зрения конкретных бенефициаров результаты в будущем? Возможно, эти инновации в будущем позволят резко вырваться вперед тем отраслям и предприятиям, которые являются технологически смежными и принадлежат другим собственникам. Например, Интернет, изобретенный в государственных оборонных лабораториях США и СССР, получил всестороннее развитие в принципиально иных сферах и принес многомиллиардные доходы юнцам от Google и Facebook, бесконечно далеким от военной службы.

Следовательно, выстраивая институты развития инноваций, общество должно ясно осознавать, что оно предпочитает будущее сегодняшнему, оно согласно с тем, что будущие поколения должны жить лучше чем сегодняшние, т.к. именно потомки получат все «дивиденды» от сегодняшних инноваций. Но поскольку некоторые отечественные олигархи всерьез верят в свою богоизбранность и намереваются жить вечно, они выделяют средства на финансирование только тех исследований в медицине и биотехнологиях, которые обещают им продление физического существования за разумные пределы человеческой жизни.

Применительно к военным инновациям предпочтение будущего с неопределенными бенефициарами является ключевой характеристикой. Действительно, зачем сегодня общество вкладывает ресурсы в военные исследования, отрывая их от текущего потребления? Только потому, что оно надеется на расширенное существование своих институтов, своей культуры, которые должны быть надежно защищены от внешних военных угроз. Оно рассчитывает, что будущее будет неизмеримо прекраснее, интереснее, чем «грешное» сегодняшнее. Если элитные группы действительно поступают в соответствии с такими ценностями, то оборонные инновации обеспечены. Если же элиты не видят сегодня привлекательный образ будущего, то рассчитывать на серьезные инновации не приходится. Также не приходится рассчитывать на выстраивание работоспособных институтов развития инноваций. Элиты будут заниматься конструированием мимикрирующих институтов, которые будут «обозначать» инновационную деятельность и отвлекать внимание от настоящего содержания соответствующей деятельности.

Напомним, что в институциональной теории институциональная мимикрия является частным случаем институциональных мутаций, под которыми понимается такое изменение содержания института, которое обеспечивается при минимальном изменении его внешней формы. При институциональной мимикрии институт может фактически полностью менять прежние целевые установки при их формальном сохранении. Таким образом, внешне он остается прежним институтом, в то время как на самом деле это уже совсем другой институт, то есть связь (и преемственность!) с прежним институтом остается чисто внешней. Как правило, мутировавшие институты и институты с развитым механизмом институциональной мимикрии являются неэффективными и выступают в качестве разновидности институциональных ловушекⁱ. Процесс институциональной мимикрии возникает как в ходе самостийного развития и эволюции институтов, так может возникнуть и в качестве одного из видов дисфункций трансплантируемых институтовⁱⁱ.

В другом исследовании, посвященном нецелевому использованию институтовⁱⁱⁱ, автор фактически также описывает феномен институциональной мимикрии, но делает акцент на субъективную сторону сознательного искажения экономическими агентами применяемых институтов ради извлечения собственной выгоды и в ущерб общественному благополучию, ради которого, собственно, внедряется соответствующий институт. Автором предлагается следующая типология нецелевого применения институтов, причем с оговоркой о неполноте предлагаемого деления (рис.1).

Рис.1. Нецелевое применение институтов.

В рамках первого типа злоупотребления институтами (эксплуатация информационной асимметрии) неразборчивые в средствах экономические агенты делают вид, что следуют правилам использования институтов, но на самом деле нарушают эти правила к собственной выгоде, пользуясь тем, что такие нарушения остаются безнаказанными. Во втором случае институты используются для оправдания деятельности, которая формально соответствует "букве" институтов, но никоим образом не отвечает их духу и замыслу. В третьем варианте институт используется для того, чтобы скрывать в его "тени" неблаговидную и, возможно, противозаконную деятельность. Наконец, в ситуации четвертого типа институт оказывается "захваченным" определенной группой интересов, которая превращает его из общественного блага в эксклюзивный источник ренты^iv.

В этой статье мы намерены показать, что инновационный процесс в ОПК затруднен в силу повсеместного развития мимикрирующих институтов. Фактически субъекты инновационного развития ОПК используют весь инструментарий нецелевого использования институтов. Все формальные установления, законы, приказы-указы, инструкции, распоряжения и пр., направленные, казалось бы, на ускорение инновационного процесса, «чудесным» образом превращаются в свою противоположность и служат для укрепления других «теневых» институтов.

Институциональная мимикрия, в свою очередь, является порождением глубокого духовного кризиса современной России, тотального неверия в будущее со стороны элиты, распространением постмодернистской идеологии и мировоззрения.

2. Современное состояние финансирования инновационной деятельности в ОПК

Структурная перестройка отечественной экономики предполагает модернизацию различных отраслей народного хозяйства, амортизированных на 50–70%, с использованием современных достижений научно-технического прогресса. Только такие модернизированные отрасли экономики способны воспринять инновации из нанотехнологий, биотехнологий, информатики, электроники и др. Для создания инновационной экономики необходимо затратить до 2020 года около ста триллионов рублей. Извечная надежда на оборонно-промышленный комплекс (ОПК) как источник новых технологий дополняется в последние годы резко возросшими объемами государственного оборонного заказа (ГОЗ). Для этого сейчас разрабатываются четвертая по счету Государственная программа вооружений на 2011–2020 годы и программа развития ОПК на 2011–2020 годы. Программа вооружений предусматривает ассигнования на приобретение оружия и военной техники за 10 лет для Вооруженных сил России в размере около 22 трлн. руб.

На ближайшие три года запланирован постоянный рост военных расходов России. По данным Министерства финансов РФ, в 2011 году они вырастут на 19,1% и составят 1,521 трлн. руб., в 2012-м вырастут на 9,2% и составят 1,661 трлн. руб., а в 2013 году возрастут на 26,6% – до 2,102 трлн. руб. Председатель комитета Государственной Думы по обороне Виктор Заварзин назвал расходы на закупку и ремонт вооружений на ближайшие три года: в 2011 году – 460 млрд. руб., в 2012-м – 596 млрд. руб., в 2013 году – 980 млрд. руб. Из этих денег на покупку нового вооружения будет тратиться в 2011 году – 64%, в 2012-м – 66%, в 2012 году – 70%.

Одновременно будут пересмотрены планы научных и конструкторских работ по созданию новых образцов вооружения. Некоторые НИОКР, что на протяжении длительного времени не дают результата, будут закрыты. В целом ассигнования по этой статье сократятся. В 2011 году они составят 27 млрд. руб., в 2012 году – 22 млрд. руб.^v

Сейчас, по данным Министерства обороны РФ, в российских Вооруженных силах не более 10% новых вооружений.

Однако даже с учетом значительного наращивания за последние годы расходов на научные исследования с учетом выделения огромных сумм на военные НИОКР доля затрат на НИР в ВВП России с трудом дотягивает до 1%, в то время как основные страны мира показывают совершенно другие результаты По мнению директора Института США и Канады РАН С.М.Рогова, у ведущих стран Запада расходы на НИОКР составляют 2–3% ВВП, в том числе у США – 2,7%, а у таких стран, как Япония, Швеция, Израиль, достигают 3,5–4,5% ВВП. Очень высокими темпами наращивает расходы на НИОКР Китай (1,7% ВВП). Ожидается, что в следующем десятилетии КНР догонит США по объему расходов на науку. Быстро растут расходы на НИОКР и в Индии. К 2012 году они достигнут 2% ВВП. Европейский союз поставил задачу увеличить расходы на НИОКР до 3% ВВП. Доля расходов России на оборонные НИОКР – 0,6% ВВП, на гражданскую науку – 0,4%^vi.

Финансирование потребностей Вооруженных Сил РФ осуществляется в рамках института долгосрочного финансового планирования – Государственной программы вооружений (ГПВ). Первая ГПВ на 1996–2005 годы была успешно провалена, как и все прочие государственные программы в силу хронической проблемы бюджетных дефицитов 90-х гг. Ее свернули в конце 1999 года с итогом выполнения в 20%. Затем появилась вторая ГПВ на 2001–2010 годы, нацеленная в основном на проведение НИОКР. Видимо, поэтому при ежегодном росте ассигнований на 20–30% закупки вооружения ограничивались единичными экземплярами.

Однако поток нефтедолларов пробудил амбиции или, что более верно, аппетиты потребителей бюджета. И была принята третья ГПВ на период с 2006 по 2015 год. На ее финансирование выделялось 4,939 млрд. руб. и 63% средств предназначалось на покупку новых образцов боевой техники. Эта программа предусматривала разработку новых образцов ВВТ практически по всей номенклатуре к концу 2010 – началу 2011 года. И планировалось с 2011–2012 годов начать переоснащение ими Вооруженных сил.

По результатам выполнения программных мероприятий завершена разработка и начаты закупки ряда современных образцов вооружения, военной и специальной техники (ВВСТ), в частности, таких как ракетный комплекс стратегического назначения «Ярс», атомных подводных лодок стратегического назначения типа «Юрий Долгорукий», самолетов Су-34, зенитных ракетных систем С-400, ракетных комплексов «Искандер-М». Выполнялись мероприятия по поддержанию в исправном состоянии существующего парка ВВСТ за счёт проведения ремонта и модернизации. Однако серьезные провалы при реализации оборонных НИОКР в рамках третьей ГПВ вынужден констатировать даже официальный орган Министерства обороны РФ: «Вместе с тем фактические объёмы финансирования в этот период были ниже плановых в основном в связи с экономическим кризисом. В этих условиях ситуацию с обеспеченностью войск техникой в рамках ГПВ-2015 переломить не удалось. Проблемные вопросы реализации ГПВ-2015 были учтены при формировании проекта очередной государственной программы вооружения на 2011-2020 годы»^vii.

В целом, объем и структура ГОЗа по направлениям затрат за последние годы представлена на рис.2.

Рис.2. Объем и структура Государственного оборонного заказа России, млрд. руб.
Источник: Андрей Фролов. Государственный оборонный заказ России// Военно-промышленный курьер. №49 (365), 19.12.2010.

Данные показывают, что даже, несмотря на развертывание мирового финансового кризиса 2008 года, государство резко наращивает оборонные расходы, в том числе на НИОКР. Однако плачевные итоги разработки новых военных технологий в рамках третьей ГПВ оказались настолько разочаровывающими, что высшие лица государства провели в 2009-2010 гг. ряд серьезных совещаний по вопросам развития ОПК в «разносном» стиле, не стесняясь докапываться до системных причин провала. 26 октября 2009 года, президент РФ Дмитрий Медведев в подмосковном Реутове на совещании по вопросам развития ОПК давал нелицеприятные оценки оборонным исследованиям: «За последние годы в модернизацию и развитие оборонно-промышленного комплекса вкладывались большие средства... Результаты же пока, на мой взгляд, невысокие. К сожалению, продолжается политика латания дыр, цели опережающего технологического перевооружения отрасли не достигнуты... Все это сказывается на качестве техники, поставляемой в наши Вооруженные силы и на экспорт. Деньги тратятся на модернизацию устаревшего, а НИОКР тянутся подчас не годы, а десятилетия».

Сейчас, по данным Министерства обороны РФ, в российских Вооруженных силах не более 10% новых вооружений. Например, только 4% танков изготовлено после 2000 года. В сентябре 2009 года аудитор Счетной палаты России Николай Табачков объявил, что доля современного вооружения, поставляемого в армию, вообще составляет только 6%. Поэтому от закупки некоторых видов устаревающей военной техники отказались. Так, в 2011 году не предполагается заказа на танки.

Вызывает тревогу снижение качества продукции военного назначения (ПВН). Затраты на устранение дефектов в ходе производства, испытания и эксплуатации ПВН доходят до 50% от общего объема затрат на ее изготовление, в то время как в экономически развитых странах этот показатель не превышает 20%. Главная причина – износ основного оборудования, достигший 75%, и чрезвычайно низкий уровень перевооружения; темпы обновления оборудования составляют не более 1% в год при минимально необходимой потребности 8–10%.

Смягчение финансовых ограничений за последние 7 лет доказывает, что системные причины кризиса военных НИОКР имеют институциональную основу. Председатель Совета Федерации С.М.Миронов остроумно заметил в этой связи: «Кризис показал, что принцип "деньги есть – ума не надо" не работает». По его мнению, основные препятствия на пути развития отраслей ОПК видятся в отсутствии стратегического планирования и разомкнутости инновационного цикла. "В результате мы сами закладываем отставание, иногда на десятки лет, в концептуальных подходах развития оборонных отраслей»^viii.

Попытаемся выделить и классифицировать основные институты, препятствующие развертыванию инновационного процесса в ОПК.

3. ОПК как симулякр

Сегодня, по истечении 20-летнего периода реформ системы управления всего ОПК и его инновационно-технологической компоненты в частности, можно констатировать, что стройной системы институтов так и не создано, несмотря на определенный прогресс в середине 2000-х годов, когда власть попыталась воссоздать некоторые управленческие структуры, аналогичные советским. Система управления ОПК в России пересматривалась уже шесть раз^ix. В результате уровень этого управления снизился от заместителя председателя правительства Российской Федерации до руководителя департамента Министерства промышленности и энергетики Российской Федерации.

Прежде всего, несмотря на огромное обилие государственных структур по управлению ОПК, непрерывное повышение значимости оборонной промышленности в течение 2000-х годов, сопровождаемое огромным ростом ГОЗа, набившую оскомину цитируемость ОПК как такового, само понятие «оборонно-промышленный комплекс» в России, как ни странно, еще не институционализировано. Так, в российском законодательстве отсутствует понятие "оборонно-промышленный комплекс". Ни в законодательных актах, ни в государственных стандартах не определены такие термины, как "комплекс", "промышленность", "отрасль". Следовательно, ОПК с одной стороны (содержательной), существует, а с другой (формальной) – его вовсе нет. С одной стороны, вся чиновничья рать с пеной у рта может разглагольствовать о великом значении ОПК для обороны и промышленности страны, о высочайшем технологическом потенциале, сокрытом в недрах «оборонки», а с другой – они не несут ни малейшей ответственности за развитие ОПК как такового и его высокотехнологичного потенциала, в частности. «Помилуйте, - скажут они, - и где же Вы видели этот самый ОПК? В нормативных актах, инструкциях нет такового. Как же можем мы за него отвечать? У нас есть подведомственные предприятия разной формы собственности, с разной долей участия государства, у нас есть государственные корпорации, есть даже ассоциации и концерны, в отношении которых нам спущены понятные управляющие инструменты. А что такое ОПК мы не знаем и управлять им не можем, ведь он не существует».

Получается, что ОПК существует в нашем понятийном институциональном пространстве в качестве своеобразного симулякра. Если симулякр как таковой в философии постмодернизма означает изображение без оригинала, репрезентация чего-то, что на самом деле не существует, то в отношении ОПК псевдоуправляющая элита в полном соответствии с постмодернистским мировоззрением выбрала именно подобный подход: все используют понятийный образ ОПК, закрепленный в научно-публицистической фразеологии, но отказываются признавать его в качестве реального объекта управления.

Симулякр в одном из контекстов определяется в качестве ‘точной копии, оригинал которой никогда не существовал’. В этом своем качестве симулякр служит особым средством общения, основанном на реконструировании в ходе коммуникации вербальных партнеров сугубо коннотативных^x смыслов высказывания. В этом контексте постмодернистский философ Батай постулирует ‘открытость существования’ в отличие от ‘замкнутого существования’, предполагающего ‘понятийный язык’ и основанного на задаваемых им идентичностях. Понятие характеризуется константным значением, носителем знания о котором может быть индивидуальный субъект. В противоположность этому, актуализация значения симулякра может быть осуществлена лишь в процедурах общения: условно говоря, если понятие являет собой скалярный феномен, то симулякр — векторное явление, направленное в ходе коммуникации от адресанта к адресату (адресатам)^xi.

Вся политическая и военно-промышленная элита России в своем «вербальном общении» с той или иной драматической напряженностью выстраивают симулякр-вектор ОПК в качестве коннотативного средства сохранения своих привилегий и полномочий по управлению другими, вполне реальными «скалярными феноменами», т.е. пакетами акций оборонных предприятий, бюджетными ассигнованиями на выполнение ГОЗ, правами на обслуживание банковских счетов, куда поступают средства от ГОЗ, и т.д. Все пекутся о благополучии мифического симулякра ОПК, а реально работают на благополучие гораздо более понятных «структур».

Вот хороший пример. Деятельность различных структур, занимающихся разработкой различных видов военной продукции, не скоординирована с Федеральным законом от 26 сентября 2002 года №127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)». Данный закон смягчил требования к стратегическим предприятиям ОПК в части признаков несостоятельности и установил увеличенный перечень мероприятий, направленных на предупреждение их банкротства. Однако и этот закон требует ряда изменений. Особенно это относится к порядку предоставления государственных гарантий по обязательствам стратегических предприятий в период их финансового оздоровления, ограничению прав кредиторов по распоряжению имуществом должника, прав собственника мобилизационных (резервных) производственных мощностей. Для полноценного развития ОПК необходимо, чтобы в скорректированном законе было прописано право инициирования банкротства стратегического предприятия только правительству Российской Федерации либо возбуждалось дело о банкротстве после снятия с предприятия стратегического статуса. Таким образом, ОПК и инновации в нашем хозяйственно-юридическом пространстве рассматриваются как симулякры, обеспечивающие некое информационное прикрытие деятельности по признанию предприятий банкротами для перераспределения активов и финансовых потоков в целях обогащения конкретных структур и их акционеров.

Что такое ОПК как экономический институт? Очевидно, это система отношений между основными социальными группами общества по поводу производства и потребления результатов деятельности ОПК – чистых общественных благ, направленных на обеспечение внешней военной безопасности общества. В системе этих институтов явственно выделяются субъекты спроса и предложения. Нами уже давно было предложено в методологических целях оперировать двумя понятиями, конституирующими ОПК. Так, было предложено закрепить в научном обороте термин "военно-промышленная база" для характеристики взаимосвязанной цепочки военно-ориентированных отраслей, комплекса подрядных и субподрядных отношений между заказчиками и производителями оружия; а также понятие "система оборонных закупок" для обозначения механизма государственного управления военным сектором экономики, систему финансово-экономических и организационно-административных мер, направленных на обеспечение закупок военной продукции и услуг^xii.

Предложение обеспечивают промышленные и иные предприятия и дополнительные лоббистские институты (ассоциации, научные учреждения, коммерческие банки и пр.). Но ядром этой системы является совокупность предприятий, взаимосвязанных в рамках технологической цепочки. Зарубежные (в первую очередь американские) специалисты по военно-экономическим проблемам уже довольно долгое время сходятся на мнении об уникальном характере хозяйственных и технологических связей в военной промышленности. Не случайно термин "defense industrial base" (оборонно-промышленная база) наиболее распространен в теоретической и политической литературе Запада.

Но отечественные реалии показывают, что ОПК в качестве военно-промышленной базы фактически не существует, и тем самым, является настоящим симулякром. Причина заключается в том, что за пореформенный период технологическая кооперация как институт оказалась разрушенной и вытесненной более «жизнеспособными», т.е. нацеленными на текущее выживание, институтами. Производство любой конечной (финишной) военной продукции обеспечивается огромным количеством предприятий, поставляющих отдельные узлы и детали. Общее количество многоэтажной кооперации может составлять сотни и даже тысячи поставщиков. В процессе хаотичной приватизации и последующего приспособления под текущие запросы рынка (вернее, встраивания в неуправляемый рынок после всеобщей либерализации) многие предприятия-субподрядчики стали отказываться от оборонных поставок, предпочитая им более надежные источники доходов.

Большинство предприятий-комплектаторов оборонки стали частными, для них гособоронзаказ перестал быть доминирующим. Как отмечает директор научно-исследовательского института «Гермес» Илья Варавин, производители комплектующих для оборонки, получив госзаказ, отодвигают его на второй план, выполняя в первую очередь более прибыльные коммерческие заказы. А производители комплектующих, оставшиеся в госсобственности, зачастую находятся на грани банкротства». «Завод —конечное звено в достаточно длинной цепочке, — объясняет пресс-секретарь Уралвагонзавода Борис Минеев. — А вот состояние дел у комплектаторов, которые обеспечивают нас необходимыми запчастями и изделиями, далеко не везде блестяще. В ходе 15−летних реформ мы потеряли не только технологии и квалифицированных специалистов, мы потеряли целые предприятия. В этом вся проблема»^xiii.

«Оборонный промышленный комплекс России давно уже можно назвать таковым лишь формально, — говорит военный эксперт Александр Гольц. — Система субконтрактинга в большинстве своем была разрушена, и поэтому многие заводы, занимающиеся конечной сборкой продукции, были вынуждены организовывать у себя выпуск комплектующих, что привело к росту их стоимости^xiv.

Мы сегодня МиГ-29, который выпускал Советский Союз, сделать не можем, – рассказывает бывший замминистра обороны РФ по вооружениям Анатолий Ситнов. – Потому что магниево-литиевые баки, которые там использовались, уже никто варить не может. Советский Союз делал МиГ-29 сварной, а теперь он идет клепаный — значит, стал тяжелее. Многое из того, что делалось в Союзе, и даже до 2000 года, уже потеряно. Потому что вся структура оборонно-промышленного комплекса развалена.

За время, пока гособоронзаказ был минимальным, многие предприятия, производившие комплектующие для военной техники, обанкротились или провели конверсию. Представитель Уральского оптико-механического завода Николай Ракович отмечает: «Большая проблема в том, чтобы произвести то, что мы разработали. У нас порядка сотни поставщиков. Из-за того, что долгое время госзаказ был таким низким, сейчас далеко не все из них в состоянии произвести и поставить нам комплектующие. В итоге нам приходится самостоятельно осваивать производство десятков видов комплектующих. Простой пример: один московский завод подвел нас с телевизионными системами — больше он их делать не может. Мы создали лабораторию, кое-что изменили, теперь делаем сами, но на это ушли время и деньги».

«Было большим упущением размыкать технологические цепочки, — отмечает вице-президент Ассоциации «Лига содействия оборонным предприятиям» Владимир Рубанов. — Сегодня, когда мы собираемся делать новую машину, выясняется, что у нас есть заводы, собирающие самолеты и двигатели, но нет подшипников и микросхем. И если ситуация с гособоронзаказом не будет исправлена, уже в этом году исчезнет возможность производить ряд важных видов оружия для армии, которое, вероятно, тогда придется импортировать. Я вижу только один выход: ставку нужно делать не на экспорт. Мы должны заниматься массовой модернизацией. Потому что если мы на самом деле начнем модернизировать свои вооруженные силы, экспорт пойдет на порядок лучше. Но для того, чтобы заниматься модернизацией, нужны свои КБ, исследовательские институты, а с этим большая проблема»^xv.

Таким образом, ОПК, понимаемый в содержательном смысле как военно-промышленная база или система технологической кооперации предприятий, не существует, он подменен другим понятием – «сообщество предприятий, производящих конечную военную продукцию». ОПК в таком смысле заведомо менее эффективен с точки зрения производства существующих образцов вооружений, но особенно бесперспективен в плане развития инноваций, поскольку последние требуют сознательного принесения в жертву текущих интересов и доходов во имя будущих перспектив.

В отношении инноваций в ОПК понятие «симулякр» также весьма применимо. Вроде бы все понимают, что такое инновации и для чего они нужны, но никто в бюрократической пирамиде не видит реальных механизмов управления инновациями и никто не несет ответственности за их результаты.

Так, работая над законом о гособоронзаказе на 2011 год, Военно-промышленная комиссия и Министерство обороны (два самых могущественных органа в управлении ОПК) не могут согласовать позиции об источниках финансирования научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ (НИОКР).

«Министерство обороны заявляет, что им нужно сконцентрировать средства на закупки вооружений и военной техники. Кто при этом будет создавать научно-технический задел, непонятно», – рассказывал Путилин. По его утверждению, в Минобороны стоят насмерть и говорят, что их интересует только закупка вооружений и военной техники. А в результате общий объем финансирования НИОКР, например, истребителя пятого поколения получился с таким вот долевым участием: министерство промышленности и торговли – около 80%, министерство обороны – только 20%. Военное ведомство требует себе все больше и больше денег, но совершенно не хочет нести полностью бремя затрат на решение всего комплекса задач по перевооружению. Так на что именно они просят тогда дополнительные средства?^xvi

В ходе проведенного Комитетом Государственной Думы по промышленности 6 декабря 2010 года заседания круглого стола «О законодательном обеспечении развития оборонно-промышленного комплекса Российской Федерации» отмечалось, что проводимое в настоящее время Минобороны России снижение объёмов финансирования НИОКР из федерального бюджета приводит к тому, что приоритетные с точки зрения национальной безопасности разработки предприятия вынуждены осуществлять их из собственных средств. При этом предлагаемые предприятиями образцы вооружений и военной техники, созданные предприятиями в ходе самостоятельных НИОКР, оказываются невостребованными в силу отсутствия со стороны заказчика чётких требований по параметрам и характеристикам перспективных изделий на начальной стадии^xvii.

Таким образом, во всей империи ОПК не существует института развития инноваций. Фактически, это признал Президент РФ Дмитрий Медведев 22 сентября 2010 г. на Раменском приборостроительном заводе в ходе заседания Комиссии по модернизации и технологическому развитию России. Он отметил, что в стране «отсутствует эффективная структура, которая бы занималась заказом так называемых прорывных исследований и разработок в интересах обороны и безопасности, в том числе перспективных исследований, пусть даже весьма и весьма рисковых», аналогичная американскому агентству DARPA. И поставил вопрос о создании подобной организации, поскольку такой структуры нет, даже, несмотря на обилие различного рода агентств, ведомств, госкомпаний и так далее^xviii.

4. Экспортная направленность ОПК дестимулирует инновации

Еще одним важным фактором, препятствующим развитию инноваций в ОПК, является избыточная экспортная направленность его деятельности. Российский военно-промышленный комплекс идет по «особому пути» и не равняется на остальные страны мира. В отличие от аналогичных сегментов западных стран, он имеет ярко выраженную экспортную направленность. В США, например, производят 75% вооружения для себя, а остальное — за границу. Россия наоборот: себе — 20%, на экспорт — 80%. Бронетанковое вооружение идет в Индию: за последние четыре года эта страна закупила 570 танков, а Россия только 120. Аналогичная ситуация и в оснащении вертолетной техникой: мы получили 30 новых машин, а 150 появились в Азии и Африке. Если говорить о военно-морском флоте, то вся наша промышленность работает на Индию и Китай.

Такая переориентация помогла в 90−е годы выжить заводам, которые имели хороший советский технологический задел в сфере тех типов вооружения и военной техники, которые пользуются высоким спросом на мировом рынке. Но со стратегической точки зрения она нанесла ущерб ОПК. Предприятия оказались привязаны к советским по происхождению образцам и не заинтересованы в создании принципиально новых. Более того, успешная внешнеэкономическая деятельность повысила лоббистские возможности предприятий ОПК, что в отсутствие у руководства страны внятной концепции военного строительства позволило навязывать выпуск морально устаревших образцов не только на экспорт, но и для Вооруженных сил РФ^xix.

На этом примере мы снова видим как мощная институционализированная система экспортной деятельности вчистую переиграла «недоинституционализированную» систему инновационной деятельности. Почему? Потому что общество тяжело больно предпочтением текущих материальных интересов духовным интересам будущего.

5. Институт лоббизма против института инноваций

ОПК является чуть ли не идеальной площадкой для развития институтов лоббизма. Поскольку оборонные инновации принципиально не могут быть подвержены широкой общественной экспертизе, принятие решений о развитии тех или иных военных технологий принимает ограниченный круг экспертов, на которых не могут не воздействовать мощные лоббистские структуры. История развития военных инноваций, в том числе в нашей стране, изобилует примерами того как определялась судьба целых направлений военно-технического прогресса под воздействием субъективных решений лоббистских структур. Один из таких примеров содержит недавняя российская история с торможением принятия на вооружение вертолета «Черная Акула».

Вертолеты Ка-50 и Ка-52 , «Черные акулы» — разработка КБ «Камова» - самая большая страшилка российской армии на протяжении последних 20 лет. Их ставят на вооружение с 1990 года и с того же года «закупают». В феврале 2009 г. для одного из этих вертолетов эта эпопея закончилась: ОАО «Арсеньевская авиационная компания “Прогресс”» сняло Ка-50 с производства из-за отсутствия заказов.

Бедственное положение «Камовы» — во многом результат фактически проигранной лоббистской войны с конструкторским бюро М.Л.Миля. И хотя сейчас оба предприятия объединяются в единый холдинг «Вертолеты России», их представители не могут удержаться от ударов друг другу чуть ниже пояса.

«Мы «Милю» не нужны, — отмечает представитель КБ «Камова». — У них свои вертолеты. Простые, понятные, массовые. Зачем им конкуренты? Наш вертолет уникален и стоит в два раза дороже любого российского истребителя. Он сядет на пятачке восемь на девять метров, нас сложнее подбить, и еще мы не горим — у нас корпус сделан из композитного материала, а когда в «Ми» попадает граната, то плавится алюминий, который, как шрапнель, убивает и ранит экипаж и десант. Мы летаем во всех плоскостях и в горах дадим сто очков вперед любому милевскому вертолету. Но такой вертолет армии не нужен. Они привыкли к этим «транспортным сараям». Их проще обслуживать, ими проще управлять, и вообще они привыкли воевать на них, привыкли, хотя гибнут и разбиваются постоянно...»

«Этот лоббизм вообще гробит всякие перспективы наших вооруженных сил, — соглашается заведующий аналитическим отделом Института политического и военного анализа Александр Храмчихин. — Потому что лучшими лоббистами являются те, кто работает на экспорт. Они способны производить хорошо отработанное старое советское железо — танки, самолеты и тому подобное, электронику на которые ставят, как правило, уже иностранную. А потом эти же образцы с помощью лоббистских усилий впариваются и российской армии. Тот же Ка-50 еще в конце советской эпохи выиграл конкурс у Ми-28. В 1995 году указом Ельцина он был принят на вооружение. И почему теперь Ми-28 внезапно стал лучше, чем Ка-50, не знает никто. Никаких объяснений этому, кроме откровенного лоббизма, я привести не могу».^xx

Таким образом, мы видим, как, безусловно, технологически передовой вертолет КБ «Камова» отклоняется министерством обороны из-за того, что во всей цепочке оборонных инноваций нет настоящих институтов, ответственных за действенные результаты НИОКР. Зато хорошо отлаженные институты лоббизма исправно выполняют функцию мимикрии инноваций и служат механизмом перераспределения доходов от финансирования будущего в пользу финансирования настоящего. В данном случае, очевидно, что средства, затраченные на финансирование НИОКР в военном вертолетостроении, поступали на приоритетное развитие вертолетов марки «Ми», далеко отставших по совокупному технологическому уровню от «Ка». Безусловно, вертолетчики «Миля» произвели некоторые улучшающие инновации, но их результат окажется гораздо меньше, чем если бы эти же средства были бы направлены на развитие «Ка». Вертолеты «Ми» - это вертолеты сегодняшнего дня, «Ка» - будущего. Поскольку вся система управления военными инновациями фактически не является таковыми, а представляет собой институциональную мимикрию, то под видом развития будущего лоббисты продлевают существование настоящего. Для этого они осуществляют псевдоинновации и затем отчитываются по всей вертикальной структуре управления ОПК.

О лоббизме при выборе поставщиков оружия упоминают и представители других заводов.

«Нас просто не пускают делать ракеты для самолетов и ПВО, — рассказывает замгенконструктора ОКБ «Новатор» Вячеслав Горбаренко. — В Генштабе уже давно сложились лоббистские структуры, и их деятельность приобрела сис¬темный характер. Офицеры, которые служат в Москве при штабах, в 50 лет выходят в отставку. Им надо думать, чем они будут жить дальше. Поэтому они становятся лоббистами тех или иных предприятий. В результате на вооружение и в производство попадают не самые лучшие изделия. После одного из конкурсов, который мы проиграли, ко мне подошли и прямо сказали: «Ну, куда вы лезете со своими ракетами? Делаете их для ВМФ — вот и делайте! Что из того, что ваши лучше? Что же теперь — все КБ “Факел” (традиционный поставщик ВВС и ПВО) нужно закрыть и распустить?»^xxi

6. Финансово-бюрократическая система против оборонных инноваций

Вряд ли кто-то будет отрицать, что финансовая система современной России представляет собой весьма дееспособный институт, особенно на фоне развала прочих институтов государственного управления. Во главе Минфина России долгие годы стоит дважды «лучший министр финансов Восточной Европы» А.Кудрин. Под его руководством Минфин перераспределил в свою пользу многие полномочия и ресурсы от других ведомств. Финансовая логика объяснения экономических событий доминирует в официальном политико-экономическом пространстве. Чего стоит только пресловутый институт «стабфонда», основная идея существования которого состоит в стабилизации потребления населения во времени. Подобным образом директор колхоза решает, какие корма закупать и как их хранить, чтобы обеспечить стабильный прокорм своему поголовью скота в период времени до его забоя на мясо.

Поэтому в системе институтов финансового управления ГОЗом интересы развития инноваций стоят на последнем месте после удовлетворения организационно-бюрократических интересов финансового аппарата.

Прежде всего, на госпрограммы вооружений в последние 10 лет средства поступали не в полном объеме. «Недофинансирование государственного оборонного заказа за 2001–2010 годы составило около 600 миллиардов рублей. На разнице между реально существующей инфляцией и официально устанавливаемыми дефляторами Минобороны недополучило еще около 300 миллиардов рублей», – заявил Фролов на парламентских слушаниях. Да и график поступления средств военных не устраивает. Основная доля финансирования – до 70% – приходилась обычно на вторую пятилетку госпрограммы вооружений, вместо того чтобы направить эти средства на начальном этапе, в чем нуждается прежде всего промышленность^xxii.

Депутат С.Савицкая так объясняет недофинансирование ОПК: «Как объясняют в Минобороны, они перечисляют деньги на предприятие, но через Министерство финансов, которое уже и должно перечислять деньги! Минобороны само не может перечислять. Так вот, Минфин как занимался торпедированием оборонного заказа, начиная с 1992 года, так и продолжает этим заниматься. Чиновники Минфина были основными, кто способствовал снижению боеготовности армии. Платежки могут лежать в Минфине неделями, потом сто раз исправляться – идет искусственное затягивание контракта, и это было всегда. Я думаю, что там есть система откатов, как была, так и есть, в том числе, в оборонном заказе. Я знаю, что гонцы с заводов все время там толкаются. Таким образом, замедляется перевод денег предприятиям, таким образом, Алексей Кудрин борется с инфляцией, снижая денежную массу. Совершенно порочная практика, и отыгрывается он все время на оборонном заказе. Все эти годы они проводили политику прямого недофинансирования армии».

Заводы находятся на грани остановки, потому что все эти годы действовала порочная практика жизни в кредит, созданная, кстати, Министерством финансов. Минфин систематически начинал финансировать оборонный заказ чуть ли не с третьего квартала года. Основная масса денег приходила чуть ли не в декабре. И предприятия понимали, что деньги им рано или поздно перечислят, и брали кредиты. Почему люди и не оставались без работы, и не было такой ситуации. Банки давали кредиты, потому что предприятия предъявляли свой договор с государством, это как гарантия. Сейчас кредитов никто не дает, а предприятия привыкли так работать. И мирились с этим, и молчали в тряпочку, и чуть ли не откаты в Минфине давали за то, чтобы им перечислили средства; эта цепочка так и крутилась. В итоге банки были при марже, предприятия худо-бедно работали, людям платили из кредитных денег, чиновники решали свои проблемы – откаты и борьба с инфляцией. Ведь если ты деньги отдашь в декабре, то инфляция аукнется через два месяца, и показатели за год останутся приличными^xxiii.

Данный пример прекрасно иллюстрирует, как финансово-бухгалтерская подсистема обеспечения ГОЗа работает на реализацию совершенно иных задач, за которыми стоят реальные институты, в отличие от мимикрирующего института ОПК.

7. Коррупция как самый важный институт

Рассуждать о коррупции в современной России можно применительно к любому социально-экономическому феномену, тем более к такому институту-симулякру, как оборонные инновации. Коррупция – самый реальный и жизнеспособный институт современности, поскольку эта форма поведения в самом концентрированном виде выражает пренебрежение к интересам будущего и «уважение» к интересам настоящего. Коррупционер в сфере военных инноваций цинично перераспределяет будущие выгоды всего общества в пользу текущих личных или клановых интересов узкой группы лиц.

Институты-мимикрии современного ГОЗа в России, особенно в сфере инноваций, прекрасно соответствуют реальным коррупционным институтам. Участники коррупционного процесса под видом института инноваций выстроили многоступенчатую систему присвоения общественных ресурсов.

Действующая сегодня нормативная база фактически узаконивает такое положение дел, когда опытно-конструкторские работы ведутся порой десятилетиями, объемы их финансирования вырастают в десятки раз, сроки исполнения контрактов бесконечно продлеваются. А на выходе получается «золотая» по стоимости продукция, которая уже морально устарела и в принципе не нужна. В совокупности же со злоупотреблениями и многочисленными «распилами» ситуация и того хуже. Более того, заказчики и контрагенты «конструируют» госконтракты так, что порой даже не несут ответственности за невыполнение обязательств.

Поэтому, по мнению главного военного прокурора, необходимо внесение изменений в федеральные законы «О государственном оборонном заказе» и «О размещении заказов на поставки товаров, выполнение работ, оказание услуг для государственных и муниципальных нужд». Сегодня они не в полной мере раскрывают требования к участникам размещения заказов для нужд обороны, критерии и методику их оценки. В результате в выполнении заказов подчас участвуют посредники, не имеющие производственных мощностей, финансовых и трудовых ресурсов. Нередко, искусственно занижая цену, они выигрывают заказ, который фактически не могут исполнить. Законодательный кордон исключит возможность участия таких фирм-«прокладок» в тендерах, а стало быть, и увод денег из реального сектора.

По признанию самих же чиновников Минобороны, до 50% выделяемых на закупку вооружения и военной техники средств разворовывается. Практикуется несколько схем: произвольное жонглирование ценами, подставные фирмы, учреждаемые при оборонных предприятиях, и коррупционные смычки между руководителями предприятий и генералами. В итоге, ежегодно увеличиваемые средства на госпрограмму вооружений влияют только на величину откатов. Если ранее речь шла о 10—15%, то сегодня на откаты уходит порядка 35—40% выделяемых средств.

Но «осведомленный источник» в Минобороны считает, что коррупционная картина выглядит еще мрачнее: зря расходуется, возможно, не менее 50% средств, выделяемых на закупки вооружений. А это только за этот год – более 200 млрд. рублей! При этом многие вооружения, например, беспилотные летательные аппараты, разрабатываются почти 10 лет, однако их качество не устраивает военных^xxiv.

В этой ситуации показателен пример российских беспилотников. Согласно нынешней доктрине национальной безопасности беспилотные аппараты будут закупаться в Израиле. При этом на разработку и испытание отечественных беспилотников было выделено свыше 5 млрд. руб. Встает логичный вопрос о расходовании этих средств и том результате, который был в итоге получен. Как признает главный редактор журнал «Национальная оборона» Игорь Коротченко, «Они частично они ушли в "откаты", частично были разворованы, потому что, к сожалению, система Гособоронзаказа коррумпирована. И это – главная проблема. Ее сегодня предстоит решать руководству Министерства обороны и Генерального штаба, который сегодня не может получить от российской промышленности по ряду позиций конкурентную технику, и в том числе это касается, конечно, беспилотников»^xxv.

8. Выводы и предложения

Итак, вся система институтов продвижения инноваций в ОПК России подвержена болезни мимикрии. Участники инновационного процесса заинтересованы в сохранении внешней оболочки соответствующего института, выхолащивая подлинную сущность инноваций. Поведение этих агентов инноваций подчинено действию более мощных, но менее зримых «теневых» институтов, банальная суть которых сводится к извлечению статусной административной ренты.

Оборонные инновации представляют собой в существующем в России институциональном формате чуть ли не идеальную площадку для развития институциональной мимикрии. Поскольку наше общество отличается удивительным пренебрежением общественных благ в пользу частных, то оборонные инновации, выражающие подлинные общественные ценности оказываются институционально десубъективированными. Вся система институтов бизнес- и административных элит вплоть до первого лица государства фактически имитирует инновационную политику, увлеченно играет в инновационно-бюрократические игры с апофеозными моментами в виде судьбоносных решений на очередном заседании президентской Комиссии по модернизации с ритуальными закланиями провинившихся чиновников. Например, на последнем заседании Комиссии 31 января 2011 года президент освободил от должности президента ОАК Алексея Федорова и приказал подготовить предложения по дисциплинарной ответственности руководителей госкомпаний, которые не занимаются НИОКР^xxvi.

Преодоление институциональной мимикрии и нецелевого использования институтов является трудноразрешимой задачей вообще и практически неразрешимой в рамках сложившегося в России институционального формата, главным содержанием которого является конвертирование ценностей будущего в выгоды сегодняшнего дня. Нужно определенно сказать, что в рамках мировоззрения существующей институционально-экономической науки выход из тупика институциональной мимикрии просто невозможен. Не случайно, автор упоминавшейся статьи о нецелевом использовании институтов приходит к следующему мрачному выводу: «Предотвращение нецелевого использования институтов представляет собой трудную задачу, не имеющую очевидных и универсальных решений. При нехватке социального капитала защита института от злоупотреблений силами общества едва ли возможна, и поэтому жертвы нецелевого использования не всегда способны добиться от власти действенных мер по предотвращению подобных посягательств.... Паллиативным решением может быть анализ риска нецелевого применения институтов при их проектировании, с тем чтобы новые институты, насколько это возможно, не зависели от сохраняющихся пробелов и дефектов институциональной среды и были бы изолированы от возможных злоупотреблений»^xxvii.

При этом, очевидно, сам автор понимает практическую ничтожность значения «анализа риска нецелевого применения институтов при их проектировании». Кто и как будет заниматься этим анализом риска? Просвещенные либералы и государственники из «Единой России» и их интеллектуальная обслуга? Но они сами являются главными бенефициарами нецелевого использования институтов. Организационная и политическая монополия «партии власти» снимает все вопросы относительно стимулов к борьбе с мимикрией и симулякрами. Ровно наоборот, этот властный истеблишмент построил всю систему и пожинает бешеные дивиденды от своего рентоориентированного поведения.

Современные видные институционалисты признают, что вытянуть «царство институциональных ловушек» из своего беспросветного существования может лишь мощный импульс быстрого и устойчивого экономического роста, который основан на массовом внедрении новых технологий и способен сломать вслед за устоявшейся технологической и саму институциональную систему общества. Однако, если институциональные ловушки настолько сильны и всеобъемлющи, то выстроить систему институтов, содействующих такому росту, они принципиально не захотят. Наоборот, представители элиты станут всячески препятствовать политике роста и компрометировать его «теориями» «перегрева экономики». Для перехода к инновационному росту нужен революционный слом сложившейся системы институтов. Придти он может только извне, в виде радикального пересмотра «правил игры». Нам этот импульс видится только в виде перехода к новой экономической автаркии^xxviii. Все прочие мягкие варианты «имплантации» эффективных институтов инноваций и роста себя уже достаточно скомпрометировали.