«Всем что-то перепадет». Реформа РАН не спасла умирающую науку?

Реформа РАН

Так и жила РАН. Адаптировалась к реалиям новой России. И тут наступил 2013 год. И «пришла беда – откуда не ждали». Все развивалось стремительно, как в хорошем детективе. Поступавшие сообщения напоминали сводки с театра боевых действий.

27 июня 2013 года тогдашний руководитель Министерства образования и науки Дмитрий Ливанов представил предложение о коренной реформе РАН и двух других государственных академий – Российской Академии медицинских наук (РАМН) и Российской Академии сельскохозяйственных наук (РАСХН). Согласно этому предложению РАМН и РАСХН упразднялись и включались в состав РАН. Но главное состояло в том, что министерство предлагало создать специальное государственное агентство для управления всем имуществом этой «расширенной» РАН. А управлять там было чем. Это и земельные участки и здания. Пройдитесь по Ленинскому проспекту в Москве. От Октябрьской площади до площади Гагарина и далее до метро «Ленинские горы». Какие особняки! Какие территории! И все это было имуществом РАН, которое она унаследовала от АН СССР. И это только в Москве. Да и присоединяемые к РАН РАМН РАСХН много чего имели.

И тут началось! «Вставай страна ученая, вставай на смертный бой» Дело в том, что документ Минобрнауки был подготовлен «в тишине и в тайне». С научным сообществом он не обсуждался. Уже на следующий день после обнародования проекта реформы РАН президиумы Уральского и Сибирского отделений РАН собрались на экстренные заседания, итогом которых стали открытое письмо президенту Путину и Госдуме. Профсоюз работников РАН назвал планы реформирования РАН фактическим разгромом Академии. Депутат Государственной думы, вице-президент РАН, председатель Президиума Санкт-Петербургского научного центра РАН, Жорес Алферов – единственный наш нобелевский лауреат, живущий сейчас в России, написал открытое письмо в Госдуму в поддержку ученых, протестующих против реформы. Массовые митинги протеста – «траурные гуляния ученых» ― прошли в разных городах, в том числе в Москве у здания Госдумы и у президиума РАН.

Но уже 3 июля, всего через несколько дней после выступления Ливанова (27 июня), законопроект о реформировании РАН был принят Госдумой в первом чтении, а 5 июля – во втором. В общем, ребята сработали быстро.

Но РАН не сдавалась. Тогда же, 3 июля президент Путин встретился с президентом РАН Владимиром Фортовым. Выслушав мнение РАН, президент отметил, что справедливые аргументы есть у обеих сторон, но лучше принять решение и потом доработать его, чем бездействовать.

Затем Владимир Путин провел рабочие встречи с главами РАСХН и РАМН, академиком Евгением Примаковым и ректором МГУ Виктором Садовничим. Эти встречи в значительной мере повлияли на поправки, внесенные впоследствии в законопроект, который вернули в первое чтение.

Описывать дальнейшую хронику событий вряд ли имеет смысл. Отметим главное. Из законопроекта исключили пункт о возможном расформировании РАН, за академией оставили статус государственного бюджетного учреждения. Это означало, что РАН оставалась научной организацией, занимающейся фундаментальными исследованиями, а не превращалась в «клуб ученых».

18 сентября Госдума приняла закон о реформе РАН сразу во втором и третьем чтении.

Следующим важнейшим событием стало создание Федерального Агентства по управлению имуществом РАН (ФАНО РАН). Ему передавались в управление научные институты РАН за исключение Уральского, Сибирского и Дальневосточного отделений Академии. Впоследствии, по предложению Владимира Путина, было решено ввести годовой мораторий на распоряжение имуществом Академии и решение кадровых вопросов. Назначенный руководителем ФАНО Михаил Катюков, ранее работавший заместителем министра финансов РФ, изложил предложения своей организации о порядке финансирования РАН, переаттестации научных сотрудников, возможных сокращениях, слиянии отдельных институтов, порядке взаимодействия ФАНО с научным сообществом.

Конечно, во всей этой истории главным и определяющим моментом являлось создание ФАНО, передача ему возможности распоряжаться всем имуществом РАН и регулировать денежные потоки. Для чиновников РАН это было крайне болезненным ударом.

Основной их претензией было то, что в новых условиях фактическое управление РАН переходило к людям, ничего не понимающим в науке. Однако, тут все непросто. Дело в том, что при старой системе распределение финансирования во многом определялось связями и личными контактами директором институтов и руководством Академии. Это был многолетний и отлаженный механизм. После создания ФАНО он рухнул. И тогда было непонятно, что его заменит, и как оно будет работать.

Если говорить объективно, то главная проблема состоит в крайней сложности выбора объективных критериев эффективности работы тех или иных институтов и отдельных коллективов. А ведь в условиях дефицита финансовых средств, основную поддержку должны получать наиболее перспективные научные направления, конкурентоспособные на мировом уровне и имеющие приоритетное значение для страны. Это не значит, что всех остальных надо увольнять. Нет, пусть работают. Но за меньшие деньги.

А что у них

И здесь возникает очень сложная проблема, суть которой можно сформулировать одной известной фразой: «А судьи кто?». Необходимо иметь экспертные советы, которые могли бы объективно оценивать деятельность тех или иных коллективов. Так, в Германии «Общество Макса Планка», включающее в себя 80 научно-исследовательских институтов и организаций с общим кадровым составом более 20 тыс. сотрудников, как и наша РАН, находится на бюджетном финансировании. Оно имеет в собственности все свое имущество, обладает автономией в выборе направлений научных исследований. Эта автономия ограничена лишь центральным органом Общества (Сенатом), куда входят (внимание!) 22 ведущих ученых, 10 политиков и государственных чиновников, 7 представителей общественных организаций и профсоюзов, 6 представителей финансовых организаций, 4 представителя бизнеса. Такой состав исключает возможность лоббирования заинтересованными людьми «своих» проектов. Нам бы так! Не случайно время от времени у нас раздаются призывы включать в экспертные советы зарубежных ученых, которые не имеют в России каких-либо интересов и потому способны дать объективную оценку тем или иным проектам. Только нужно ли это все зарубежным ученым?

Хотя такого рода опыт у нас был. В уже далеком 1994 году, когда Джордж Сорос из собственных средств (фонд Сороса) раздавал гранты российским ученым. Так вот, для получения гранта было необходимо получить 5 рецензий на представленный проект от зарубежных ученых.

Вообще, в разных странах финансирование и управление наукой происходит по-разному. Не вдаваясь в детали, можно отметить лишь следующее. Пожалуй, основным принципом организации этой работы является отсутствие жесткой централизации в управлении финансовыми потоками (за исключением Китая, но это особая история) и стремление к максимальной открытости и прозрачности.

Так, в той же Германии, помимо упомянутого уже «Общества Макса Планка», действуют еще три аналогичных государственных организации, Союз Академий, включающий, помимо прочего, восемь региональных академий.

Или возьмем США. Там фундаментальной наукой занимаются в государственных исследовательских центрах и институтах, университетах, исследовательских подразделениях крупных корпораций. В целом, по государственным каналам финансируется от 50 до 60% фундаментальных исследований. Характерно то, что на долю Национального научного фонда – основного федерального агентства, занимающегося поддержкой фундаментальной науки, приходится около 20% всех средств, выделяемых на эти цели бюджетом. То есть государственное финансирование сильно диверсифицировано.

Если же говорить о науке в целом, то на долю госбюджета приходится примерно 27% всех средств, а 67% дает частный сектор. При этом 17% всего консолидированного научного бюджета приходится на фундаментальную науку, 22% – на прикладную, а остальное – на разработку конечного продукта (61%)! А мы все удивляемся слабому внедрению наших научных результатов в промышленное производство.

Первые итоги

Но вернемся в Россию. С начала реформы РАН прошло почти четыре года. Каковы первые итоги начатых преобразований? Количественные характеристики, прямо скажем, не впечатляют. Так если в 2011 году доля публикаций отечественных ученых в ведущих западных научных журналах составляла всего 1,86%, а Россия по этому показателю занимала 16-е место в мире, то сейчас она выросла до 2,48% (14-15 места).

Ну да ладно. «Лиха беда начало». Принесла ли реформа  какие-то положительные результаты? Да!

Во-первых, пришли в норму отношения РАН и ФАНО. С появлением последней никакой трагедии не произошло. Каждая организация занимается своим делом и, кажется, они неплохо научились взаимодействовать друг с другом. В академических кругах поговаривают, что РАН вполне устраивает роль «головы», определяющей перспективные направления научных исследований, оставляя за ФАНО решение всех финансовых и организационных проблем.

Углубляется сотрудничество академической и университетской науки. Оно, конечно, было всегда, но носило локальный характер. Сейчас ситуация меняется. Не так давно состоялось совместное заседание Совета Российского Союза Ректоров и РАН, на котором обсуждались основные направления сотрудничества российских университетов и Академии наук. Было решено совместно определять наиболее востребованные и прорывные научные направления, готовить соответствующих специалистов, вести совместные исследования. Ведь и сегодня около ста университетов России имеют соглашения с РАН, около семидесяти ведут активную научную деятельность совместно с институтами РАН. Так ректор МГУ Виктор Садовничий отметил: «Если говорить о сотрудничестве МГУ и РАН, то можно привести такую цифру: 255 членов РАН работают в МГУ». И добавил, что сотрудничество университетов и Академии еще недостаточно эффективно.

Что дальше

В июле этого года правительство РФ утвердило план реализации Стратегии научно-технологического развития России. В документе говорится, что «подписанный план включает в себя мероприятия, рассчитанные на 2017-2019 годы. В их число входит разработка и утверждение государственной программы «Научно-технологическое развитие Российской Федерации», в состав которой войдут программа фундаментальных исследований и комплексные научно-технологические программы по приоритетным направлениям, определенным Стратегией. Для разработки таких программ будут создаваться советы по приоритетным направлениям».

Особое внимание уделяется налаживанию тесного взаимодействия между наукой и технологиями, внедрению в экономику самых современных инноваций. Также отмечается необходимость привлечения бизнеса к развитию и финансированию перспективных научных проектов (вспомним Америку, о которой мы писали выше). Предлагается целый ряд мер по созданию, поддержке научных организаций и частных технологических компаний, в том числе в рамках «дорожных карт» Национальной технологической инициативы.

Не забыта и молодежь. Стратегия включает в себя меры по обеспечению доступа молодых ученых к российским и международным программам онлайн-обучения, разработке программ развития технологического предпринимательства студентов и молодых ученых, поддержке детского и молодежного научно-технологического творчества.

Не забыты поддержка сетевых форм организации науки и инновационной деятельности, снятие административных барьеров для научных организаций, развитие центров коллективного пользования уникальными установками и центрами экспериментального производства.

Про международное сотрудничество тоже не забыли.

Будет ли реализована «Стратегии научно-технологического развития России», или она превратиться в очередную красивую бумажку? Жизнь покажет. Но радует то, что в этом документе объедены все компоненты, необходимые для превращения России в одну из ведущих технологических держав мира.

А что же РАН?

В Стратегии нет конкретики, а только обозначены основные направления государственной политики. РАН, руководствуясь положениями Стратегии и действуя в рамках своей компетенции, утвердило 57 приоритетных программ в области фундаментальной науки с их детальным обоснованием, включая необходимые объемы финансирования. Кто и сколько получит – пока не ясно. Но будем надеяться, что всем что-то перепадет. И этого хватит на то, чтобы реализовать принятые программы.

Потенциал у нас все еще есть. И мы многое сможем сделать, если будем разумно распоряжаться имеющимися ресурсами.