Мы имеем не так много свидетельств о событиях Великой отечественной войны, которые не подвергались бы сегодня идеологическому пересмотру. Против одних поднимаются блокадные книги, другие опровергаются еще недавно молчащими очевидцами и участниками. Книга нашей коллеги и замечательного автора Елены Логуновой , "Терезин - боль русского сердца ", нацеленная на историческую археологию столько же, сколько беллетристское осмысление на факты, больше преследует цель нагнетания эмоциональных эффектов. Именно поэтому "Терезин -боль русского сердца " документальная книга, ищущая правильную тональность в ответе на вопрос Достоевского: стоит ли слеза ребенка всех благ мира? Сегодня мы публикуем главы книги "Терезин - боль русского сердца " не для того , чтобы устроить тотальную ревизию, но чтобы всколыхнуть устоявшееся отношение к ужасам войны. Потому что, как не парадоксально, и его нужно беспрестанно формировать.
Глава 5
Путь над пропастью
«Русский русскому»
Русская поэтесса Вера Лурье, ученица Николая Гумилева и подруга Андрея Белого, добрая приятельница семьи Ильи Эренбурга, рецензент поэтических сборников Марины Цветаевой и Владимира Ходасевича, в конце долгой жизни написала воспоминания, в которых рассказывает не только о своем многолетнем знакомстве с известными поэтами, писателями, издателями, художниками, но и о войне. Ее Вера пережила в Берлине, куда переехала из Петербурга с матерью, Марией Павловной. Несмотря на русское имя-отчество, мама Веры была еврейкой. В 1944 году она оказалась в заключении в Терезинском гетто.
Вера регулярно отправляла матери посылки с продовольствием, но никогда не получала от нее писем. Когда уже после окончания войны берлинские родственники узников Терезина получили возможность узнать имена выживших в гетто, Вера не очень надеялась на добрую весть.
«Этот день мне хорошо запомнился, - вспоминает она. – Я попросила одну женщину из нашего дома пойти со мной. Путь от Халензее до Иранише-штрассе был длинным, особенно, если идти пешком. Общественный транспорт был полностью разрушен. Иногда мы останавливали машины с советскими солдатами, и они подвозили нас. В еврейской больнице в большой темной комнате было устроено бюро информации. За столом сидела пожилая женщина, перед ней была большая коробка, в которой стояли по алфавиту карточки оставшихся в живых в концлагере Терезин.
Люди подходили по очереди к столу. Я должна была долго ждать, и наконец моя очередь подошла. Я назвала имя моей матери, и женщина вынула из коробки карточки на букву «L». Она громко читала имена выживших. Её пальцы переворачивали карточки одну за другой, и стопка становилась всё тоньше. Это были ужасные минуты!
И вот она произнесла громко и внятно: «Фрау Мария Павловна Лурье!» [10]
Этой фразой воспоминания Веры заканчиваются, но рассказ не производит впечатления оборванного. Есть ощущение, что автор захлебнулся чувством, в сравнении с которым все остальное кажется мелким и незначительным.
Свои мемуары В.И. Лурье написала в 1887 году. Тогда ей было 86 лет. Вера не сочла нужным рассказать о сорока трех мирных годах, прошедших с того момента, когда ей объявили, что её мама выжила в Терезине. Можно представить, каким значительным она ощущала этот день!
Воспоминания поэтессы завершают поэтические строки:
Стихотворение посвящено «Б.Н.Б.» - нетрудно расшифровать инициалы близкого друга поэтессы, Бориса Николаевича Бугаева, известного читателям под псевдонимом Андрей Белый. Однако само соседство этих строк с рассказом о Терезине позволяет трактовать посвящение гораздо шире, адресуя его и другим поэтам. Тем, чьи произведения поддерживали в узниках желание не просто выжить, а жить: осмысленно, результативно, с надеждой на лучшее будущее, пусть уже не для себя - для других…
Вальтер Эйзингер в Терезине переводил стихи русских поэтов по памяти. Этим объясняются некоторые его ошибки и неточности. Так, «Песня о Соколе» пересказана с отступлениями от текста и с нарушением ритма – возможно, поэтому в «Ведеме» имя Максима Горького зачеркнуто. Автором одного стихотворения Есенина переводчик назвал Лермонтова, а «Признание» Пушкина посчитал отрывком из его же романа «Евгений Онегин». Однако нам кажется, что это не имеет принципиального значения. Важно, что произведения, переведенные Вальтером Эйзингером с русского языка на чешский и опубликованные в «Ведеме» (и больше пока нигде и никогда!) образуют весьма стройную подборку.
Пожалуй, излишне комментировать выбор переводчика, цитирующего революционные строки Маяковского:
Безусловно, уместно и полезно было познакомить юных узников и с «Парусом» Лермонтова. Какое другое произведение лучше передает мятежный и свободолюбивый дух русской поэзии?
А вот «Листок» того же Лермонтова («Дубовый листок» у Эйзингера), соотнесенный с ситуацией, в которой находились переводчик-преподаватель и его воспитанники, звучит неожиданно актуально и поражает прямыми аналогиями:
У Эйзингера, в других случаях передающего авторский текст максимально точно, здесь в первой строфе море просто «широкое», а во второй – «черное», но с маленькой буквы. Мы склонны думать, что таким образом переводчик сознательно ушел от привязки к географии, подчеркнув символичность, которой не было у Лермонтова, так как она возникла именно в Терезине. В данном случае, широкое черное море, на самом краю которого растет одинокое дерево, воспринимается как бездна безвременья, сама смерть. Листок («дубовый», подчеркивает переводчик, словно акцентируя его инородность), «оторвался от ветки родимой», и непреодолимая сила жестокой бури влечет его – куда?
Вопрос, которым не могли не задаваться дети, у которых отняли родину, семью, саму уверенность в праве на жизнь.
А «цветущее и блистающее» дерево, к корням которого прижался гонимый бурей листок, - разве это не иносказательное описание «райского гетто» с его кабаре, оперными спектаклями и театральными постановками?
У Черного моря чинара стоит молодая;
С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская;
На ветвях зеленых качаются райские птицы;
Поют они песни про славу морской царь-девицы.
Высокая и раскидистая «младая чинара», корни которой «омывает холодное море», оказывается для гонимого бурей листка ненадежным и сугубо временным приютом. «Иди себе дальше». А дальше, увы, некуда…
«Дубовый листок» Лермонтова.
Подкупающе искренне и правдиво, чуть ли не как инструкция по психологическому выживанию в гетто, воспринимается переведенное Эйзингером для «Ведема» небольшое стихотворение Тютчева:
«Не рассуждай, не хлопочи…» Тютчева.
Вполне понятной тоской и печалью об ушедшем счастье дышит в Терезине есенинское:
Прцек – шутливое прозвище переводчика, профессора Вальтера Эйзингера.
На первый взгляд, в мрачной реальности гетто кажется совершенно неуместным лирический пейзаж Бальмонта:
Стихотворение Бальмонта в переводе Прцека – Эйзингера.
Однако, если рассматривать это стихотворение в общем ряду выполненных Эйзингером переводов, то «Тишина» Бальмонта органично сочетается и с есенинским «Вечером синим, вечером юным…», и с бунинским «Рассветом», и со стихотворением Фета:
Стихотворение Фета.
Мы находим, что эти произведения объединяет общая для них и актуальная для узников тема ночи как времени отдыха от тяжелой дневной работы, краткого периода тишины и покоя, дарующего иллюзию свободы.
«Отбой был в десять, но мы разговаривали до тех пор, пока не засыпали самые выносливые, - вспоминает один из шкидовцев «Единички». – Это было волшебное время, когда выключался свет, и мы говорили друг с другом с нар. Эйзингер был замечательный рассказчик, и мы могли слушать его часами» [33]. «Синее счастье! Лунные ночи!».
Пушкин в «Ведеме» представлен двумя переводными произведениями. Одно из них – ситуативно оправданное стихотворение «Птичка»:
Другое пушкинское восьмистишие, переведенное Эйзингером для «Ведема», – это жемчужина русской любовной лирики, знаменитое «Я вас любил…»:
Знаменитое стихотворение Пушкина переводчик ошибочно счел отрывком из «Евгения Онегина».
О ком думал Вальтер Эйзингер, переводя это стихотворение? Может быть, о своей жене Вере, которую он встретил в гетто в 1942 году и очень скоро потерял?
…В июле 2009-го мы ищем в Терезине библиотеку. Она находится совсем рядом со зданием бывшего блока L 417, но, к сожалению, закрыта. Мы переезжаем в соседний городок Либоховице и, почтительно подождав, пока нам уступят дорогу важная птица-павлин и неспешно выслеживающий его двухлетний охотник за перьями, заходим в библиотеку.
На стенах висят рисунки маленьких читателей – красочные, веселые, они не похожи на те картинки, которые рисовали дети в гетто. Мы спрашиваем библиотекаря, какие произведения русской литературы имеются в каталоге, и в качестве ответа нам организуют небольшую экскурсию по лабиринту между книжными стеллажами. Пушкин на полках есть, стихотворение «Я вас любил…» мы находим в трех разных изданиях. Однако перевода Вальтера Эйзингера среди них нет. До сих пор шедевры русской поэзии в переводе Эйзингера можно найти только на страницах журнала «Ведем», который, в свою очередь, лишь однажды – причем, в самиздате – был опубликован на чешском языке и никогда еще не выходил на русском.
Что касается произведений самих юных авторов «Ведема», то некоторые из них по просьбе историка Елены Макаровой перевела на русский язык поэтесса Инна Лиснянская. Еще несколько стихотворений из секретного журнала терезинских шкидовцев мы переводим сами, своим интернациональным коллективом.
Бумага пожелтела, чернила выцвели, строчки на листах, исписанных с обеих сторон, перепутались в тугой клубок. Продираясь сквозь помарки, опечатки, с трудом восстанавливая неразборчиво написанные фрагменты текста, мы следуем за извивами путеводной ниточки к сердцу. «Лег над пропастью русский путь…».
Сделаем еще один шаг в следующей главе.
Глава 6
Терезин и Вестерборк
из письма
Мы идем по вечернему Терезину молча, переговариваясь сугубо по делу: увеселительной прогулкой это никак не назовешь. То и дело случаются пугающие моменты узнавания. У плотины, где красивым каскадом низвергается вода, открывается вид на мост, за которым во времена гетто начинались «свободные земли». Сумерки съедают краски, и реальная картинка очень напоминает нам выразительный детский рисунок из журнала «Ведем». Его автор рисовал не с натуры, а по памяти: по этому мосту мальчишек из L 417 водили на сельскохозяйственные работы. Знать бы, сколько раз юный художник прошел этой дорогой?
За этим мостом начинались «свободные земли».
Пугающе узнаваемы и массивные, в ребристых выступах фальш-колонн, стены бывшей казармы. Мы видели их на черно-белой фотографии из архива United States Holocaust Memorial Museum. Снимок 1944-го года запечатлел прибытие в Терезин очередного транспорта. Сейчас лето, но вечер довольно прохладный, так что те женщины и мужчины в шляпах и легких пальто, которых фотограф снял на фоне этих самых стен теплой зимой 65 лет назад, кажется, ушли отсюда совсем недавно. Да, да, мы видели, как они торопились, как в спешке подхватывали и роняли свои баулы, как оступались на рельсах, размахивали пледами… Таким было «Прибытие транспорта с евреями из Нидерландов в гетто города Терезин (Терезиенштадт) в феврале 1944-го года».
И о Голландии мы сейчас вспомнили вовсе не случайно, а в продолжение темы «русского следа».
После оккупации Нидерландов нацистской Германией в десяти километрах к северу от города Вестерборк в голландской провинции Дренте был создан концентрационный лагерь, имеющий определенное сходство с чешским Терезином. Изначально он был создан нидерландскими властями с благой целью предоставления убежища беженцам – евреям и цыганам, которые покинули Германию и оккупированные территории. В 50 бараках и множестве самодельных построек в октябре 1939 года разместилось свыше 2 000 беженцев, полагавших, что первоначальные неудобства продлятся недолго, и вскоре они смогут вернуться к нормальной жизни. Однако в конце 1941 – начале 1942 года лагерь для беженцев был переоборудован в концлагерь.
Как и Терезин, Вестерборк стал транзитным лагерем-гетто, где размещались нидерландские цыгане и евреи. При этом надо иметь в виду, что по нацистским правилам евреем считались все те, у кого евреями были хотя бы одна бабушка или дедушка. Поэтому по данным переписи, проведенной нацистами, в 1941 году в этой стране было 154 887 лиц еврейской национальности, а в 1947 таковыми признали себя только 14 346. Большинство узников Вестерборка, так же, как заключенных Терезина, депортировали в Освенцим: 57 800 человек были вывезены в лагерь уничтожения 65-ю железнодорожными составами.
С 7 августа по 3 сентября 1944 года, до депортации в Освенцим, в Вестерборке содержалась Анна Франк, дневниковые записи которой известны всему миру. В 1942 – 1943 году в Вестерборке находилась и юная нидерландка Этти Хиллесум, впоследствии также погибшая в Освенциме. Дневники, которые она вела, переведены на многие языки мира, но никогда не издавались в России. Однако «русский след» виден и в них!
Эстер (Этти) Хиллесум родилась в 1914 году в голландском городке Хильверсуме. Ее мать была родом из Одессы, поэтому Этти владела русским языком, хорошо знала русскую литературу и даже преподавала ее школьникам. В Амстердамском университете она изучала психологию и славянские языки. Многочисленные исследователи жизни и творчества Эстер отмечают, что на ее внутренний мир оказало большое влияние творчество Рильке.
В свою очередь, немецкий (австрийский) поэт и философ Райнер Мария Рильке чрезвычайно интересовался русской литературой. Впервые посетив Россию в 1899 году, он познакомился со Львом Толстым, в 1900, повторно путешествуя по России, встретился и подружился с Борисом Пастернаком, с которым затем переписывался. Рильке сочинил несколько стихотворений на русском языке, интенсивно изучал русскую литературу – Толстого, Достоевского, Чехова, переводил с русского на немецкий «Слово о полку Игореве», стихи С.Дрожжина и З.Гиппиус. В 1907 году жил на Капри и дружески общался с Горьким, на протяжении многих лет активно переписывался с М.Цветаевой, которая впоследствии посвятила его памяти свою поэму «Новогоднее» и очерк «Твоя смерть».
Рильке называл Россию своей духовной родиной. «Более того, именно в России, «братской стране», Рильке пытался преодолеть своё ощущение «отсутствия», воспринимая себя православным человеком, причастным к русскому «богу» и «народу». Именно в России, где он хотел пустить корни, поэт – впервые в жизни! – перестал себя чувствовать бесприютным скитальцем. По этой причине он и видел в России свои духовные истоки и «незыблемые опоры» [1].
Молодая голландская учительница, бакалавр славистики и поклонница творчества Рильке, узница концлагеря Вестерборк Эстер Хиллесум духовно существовала в той же культурной среде, что и преподаватель гимназии в Брно, учитель чешской словесности и большой знаток русской литературы, заключенный концлагеря Терезин Вальтер Эйзингер. Жизненная ситуация, в которой они оказались, практически аналогична. Тот же транзитный лагерь, те же обманутые надежды, те же дикие контрасты: страшные транспорты «на восток» утром и кабаре по вечерам…
Удивительно ли, что записи в дневниках Этти Хиллесум, представляющие собой не бытописание мучительного существования в гетто, а философские раздумья об устройстве мира, о Боге и смысле человеческой жизни, чуть ли не дословно совпадают с рассуждениями воспитанников Эйзингера – юных узников Терезина?
В этом плане интересно сравнить размышления Хиллесум со стихотворением «Вопросы и ответы», написанным одним из «шкидовцев» терезинского Блока L 417 – Ганушем Гахенбургом:
Е. Логуновой и С.Левицкого)
Оригинал стихотворения Гануша Гахенбурга в «Ведеме».
Запись в дневнике Этти, датированная 10 июня 1942 года, воспринимается как реплика на заданную тему: «Я думаю, что есть много вопросов, посылаемых небу и не находящих у него ответа, которые каждый должен решать сам» [28].
Как Бог мог допустить такие вещи, как Освенцим, Этти тоже не понимает, но также, как Гануш, не снимает ответственности за судьбу человека с него самого, и, обращаясь к богу, пишет: «Именно это единственное становится мне всё яснее и яснее: что Ты не можешь помочь нам, но что мы должны помочь Тебе, и, поступая так, мы в конечном счете помогаем себе самим… Я не требую от тебя никакого ответа; но Ты сам позже призовешь к ответу нас». [37]
Стройный диалог образуют рассуждения Эстер Хиллесум и поэтические строки другого терезинского мальчишки – Зденека Оренштайна. После войны под именем Зденек Орнест он стал известным в Чехословакии актером театра и кино. А журнал «Ведем» сохранил псевдоним: Орче.
В стихотворении «С тобой, мама!» Орче выразительно рисует картину реальной жизни в гетто и отчаянно мечтает о лучшем мире:
Е. Логуновой и С.Левицкого)
Стихотворение Зденека Орнеста «С тобой, мама».
«Этот мир полон диссонансов, - грустно замечает Эстер 29 мая 1942 года. – Можно сказать, он главным образом диссонирует!» [28]. Подобно тому, как в последней строфе стихотворения Орче отчетливо угадывается печальный намек на то, что освобождение от страданий может наступить уже за последней чертой, в дневнике Эстер переплетаются надежда и тоска. В записи от 24 апреля 1942 года мы читаем: «Мир, безусловно, для каждого когда-либо погибает, но все исчезнувшие существуют» [28]. Это утверждение отчетливо перекликается с толстовским: «Истинная жизнь человеческая происходит вне пространства и времени (…) Только отрекаясь от того, что погибнет и должно погибнуть, от нашей животной личности, мы получаем нашу истинную жизнь, которая не погибает и не может погибнуть» [18].
И еще одну реплику Эстер хочется привести в качестве яркого примера общего для произведений юных узников философского отношения к реальному кошмару: «Знание есть сила, но только мудрость свободна» [28]. Как тут не вспомнить вновь пятнадцатилетнего редактора «Ведема» Петра Гинца с его «Прогулками по Терезину» - исчерпывающе информативными, шокирующими детальностью и одновременно помогающими подняться над естественным страхом! «Только мудрость свободна».
Парадоксальным образом обретенная в условиях тотальной несвободы, мудрость юных узников подразумевает и справедливость, и сочувствие к ближнему, и даже отсутствие ненависти к конкретному врагу. Эстер Хиллесум отнюдь не считает таковым весь народ Германии, разграничивая понятия «немец» и «фашист»: «И даже если есть только один достойный немец среди этой банды варваров, его одного довольно, чтобы не изливать свою ненависть на весь народ» [28].
К слову сказать, и в Терезине не было неприятия немецкой культуры. Одни узники читали другим лекции, в том числе, и по немецкой классической литературе, а в театре с успехом ставили спектакли по произведениям Шиллера и Лессинга. Молодые терезинские поэты П.Кин, Г.Кафка, Г.Кольбейн писали по-немецки, и Г.Г.Адлер, выступая 3 июля 1943 года с лекцией по случаю 60-летия со дня рождения Франца Кафки, говорил о Терезине как о последнем прибежище представителей немецкоязычной лирики Пражской школы. Мы располагаем фотокопией архивного документа, который свидетельствует, что только в октябре 1942 года в гетто 6 раз прошел вечер поэзии Гейне, и вел его известный чешский драматург Зденек Елинек [35].
Показателен и следующий отрывок из дневника Хиллесум:
«Рано утром в среду мы пришли целой группой в помещение гестапо, и события наших жизней в этот момент были совершенно одинаковыми. Мы все находились в одной комнате: чиновники, засевшие за своими столами, и допрашиваемые ими. Все эти люди отличались только внутренним отношением к ситуации». Далее Эстер рассказывает о том, что раздраженный и злобный гестаповец, третировавший евреев, показался ей «более достойным сострадания, чем те, на кого он орал, да и тех последних можно было пожалеть лишь потому, что они боялись». «Я вовсе не отважная, но меня не покидало чувство, что передо мной люди, и не оставляло желание понять, насколько возможно поведение каждого из них. Именно это придало сегодняшнему дню его историческое значение: не быть пассивной жертвой рычащего гестаповца, но испытывать к нему сострадание». И в заключение: «Преступна система, которая использует таких людей»! [28]
Тут хочется процитировать бывшего узника терезинской Малой крепости Мирослава Гертлера, запись разговора с которым сохранилась в архиве Чешского радио. Он попал в Терезин из пражского гестапо, откуда был отправлен большой эшелон смерти – в нем были, в основном, чехи, русские, немцы и итальянцы. «За нами надзирали не терезинские эсесовцы, а мальчики Гитлер-югенд, обучавшиеся в то время в разведовательной школе в Литомержицах, - вспоминает Гертлер. - Там мы особенно хорошо узнали нацистскую молодежь. Когда им хотелось пострелять в заключенных, выбирали кого попало. Несчастные должны были убегать в направлении Литомержиц, а молодые нацисты открывали огонь по живым мишеням» [44]. Эти юнцы из Гитлер-югенд были ровесниками терезинских «шкидовцев»! Преступна система, которая воспитывает таких людей.
Простое сопоставление дат в дневнике Этти позволяет установить, что ее человеколюбивая философия не потерпела крах даже тогда, когда под откос пошла вся нормальная жизнь. Слова, приведенные выше, хронологически предваряет запись 1939 года: «Только после того, как человек нашел мир в самом себе, только после того, как он выкорчевал и победил в себе всю ненависть против собратьев любой расы или национальности и преобразовал ее во что-то, что больше не является ненавистью, но, напротив, несет в себе свет любви, - только тогда может установиться мир. Неужели я слишком многого прошу?» [28].
Не это ли глубокое христианское чувство составляет суть народной души у Толстого с его Платоном Каратаевым – «олицетворением русского»?
Мы находим, что у Этти Хиллесум каратаевская вера в жизнь, основанная на бескорыстной любви к земному миру, дополняется философией Рильке, который в своих воспоминаниях о визите в Ясную Поляну писал: «Если радостные говорят: Он есть, печальные чувствуют: Он был, художник улыбается: Он будет» [16]. Он – это Бог или, что будет точнее в данном случае, тот самый идеальный мир, который творят в своей фантазии юные узники: «мир, где светло и чисто, где правит правда»…
Дороги в этот лучший мир не знают даже великие – вспомним к случаю строки Рильке:
Двенадцатилетний заключенный Франтишек Бас в Терезине сочинил проникновенное стихотворение:
«Каждый из нас идет узкой тропкой, но над нами распахнуто всё небо» [28], - написала в своем дневнике узница Вестерборка Эдит Хиллесум.
А Йозеф-«Пепек» Тауссиг, звезда терезинского кабаре, писатель и литературный критик, читавший шкидовцам «Единички» блестящие лекции о Гоголе, уже находясь в Освенциме, при генеральной уборке перед Рождеством нашел в бараке спрятанный кем-то томик Рильке.
По этой книге через забор, разделяющий мужской лагерь и женский, Тауссиг с выражением читал заключенным «Песнь о любви и смерти».
Это было его последнее публичное выступление.
Вместо послесловия
Дореволюционный энциклопедический словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона определял Терезин исключительно как «баварский дамский орден, учрежденный королевой Терезией в 1827 году». «Знак ордена — золотой крест, покрытый светло-голубой эмалью; в середине на белом щитке внутри рутового венка золотая буква Т. Носят его на левой стороне груди, на белой ленте с светло-голубыми каймами».
Вторая мировая война напрочь избавила нас от ассоциации Терезина с этой очаровательной вещицей. Ныне названию чешского городка синонимичны слова «концлагерь» и «гетто».
Очень странно, что о Терезине активно заговорили так поздно – уже на рубеже двадцать первого века. Выплыли из забвения творения терезинских композиторов, появились исторические материалы и социологические исследования по теме «райского гетто», открылись выставки рисунков узников Терезина… Трагическая история вскрылась как-то вдруг, словно вулкан. И как-то вдруг, словно вулканическая лава, каменно застыла в универсально одобренной трактовке: «Терезин – это страшная трагедия и великая боль еврейского народа».
Разумеется, это так! Не вызывает сомнений и не оспаривается.
Но разве не трагична, разве не болезненна эта тема для других народов? Для Чехии, Германии, Австрии, Голландии, Дании, Словакии, Венгрии, Югославии, откуда тысячами и десятками тысяч вывезли в Терезин людей, многие из которых и евреями-то были лишь по одному из родителей? И для России, с которой культурную элиту Европы, определившую «феномен Терезина», соединяло множество связей? Мы попытались найти и показали читателю лишь некоторые из этих нитей. И особо хотели подчеркнуть, какую живительную силу имела для узников русская литература - воспетое Ахматовой «Великое русское слово».
Матвей Гейзер, бывший малолетний узник гетто, со слов своей мамы рассказывает: «Когда мы жили в гетто, я с трудом засыпал, видимо, мой детский мозг не справлялся с негативом, впитанным за день, он будоражил страхи. Однажды мама допоздна пыталась убаюкать меня. Стоило закрыть глаза, виделась колымага Авраама-Ице, заваленная трупами. Ни сказки, ни моя любимая колыбельная «Ойф дем припечек», под которую обычно сладко засыпал, на этот раз не имели надо мной власти. И вдруг услышал мамин голос, звучавший на непонятном языке: русского я тогда еще не знал. Но мелодичность стиха почувствовал. Зачарованный ею, готов был слушать еще и еще! Закончив читать, мама пересказала мне на идиш стихотворение Маршака о несчастной обезьянке, привезенной матросами из жарких стран:
А мы – люди. Раса, национальность, веро-исповедание, конечно, имеют значение, но есть человеческие категории более высокого порядка: гуманизм, толерантность, культура мира и ненасилия. И основа для них – способность к состраданию.
Вот горькие слова немецкого пастора Мартина Нимеллера, узник нацистских лагерей: «Сначала они пришли за евреями. Я молчал – я не был евреем. Затем они пришли за коммунистами. Я молчал – я не был коммунистом, Затем они пришли за профсоюзными работниками. Я молчал – я не был профсоюзным работником. Потом они пришли за мной – не осталось никого, кто мог бы помочь мне».
Напомним: трагическая история Терезина как крепости-тюрьмы началась с того, что он стал концлагерем для русских. «Я молчал – я не был русским»…
Конечно, любой, самый честный учебник истории – не более чем версия реальных событий. Он состоит из фактов, отобранных по тому или иному принципу и объединенных той или иной концепцией. Мы ни в коем случае не претендуем на обобщение того, что известно о Терезине сегодня, наоборот: мы подчеркиваем, что наше исследование посвящено теме частной, но имеющей большое значение для понимания нами (во всяком случае, нами – русскими) истории в целом.
Мы акцентировали те моменты и мотивы, которые позволяют нам ощутить сопричастность к трагедии Терезина. Не дистанцироваться от боли другого народа, а почувствовать, что всё это – и наше тоже!
И разве они нам чужие?
Те 115 мальчишек, которые организовали в Терезине свою «Республику ШКИД». Их учитель, переводивший в гетто стихи великих русских поэтов. Ученые и писатели, читавшие другим узникам лекции по русской классике. Режиссеры, ставившие пьесы русских авторов, и художники, рисовавшие к ним афиши и костюмы.
И еще:
Макс Герман – немецкий историк литературы и театра, основоположник немецкого научного театроведения, создатель Театроведческого института при Берлинском университете. Он погиб в Терезине ноябре 1942-го года, а в 1920-м вместе с Всеволодом Мейерхольдом и Константином Станиславским был избран почетным членом отдела истории и театра Государственного института истории искусств в Петрограде.
Чешский писатель Ярослав Кратохвил, автор романа «Истоки», показывающего сложные сдвиги в жизни предреволюционной России и определяемого критиками как важное достижение чешской социалистической литературы. После возвращения из России на родину в 1920 году он стал одним из основателей общества экономического и культурного сближения с СССР. Погиб в Терезине в марте 1945-го.
Чешский музыкант Бернард Кафф, в июне 1944-го блистательно исполнивший в Терезине «Картинки с выставки» Мусоргского. Рассказывают, что в его интерпретации финала «Великие врата в стольном городе во Киеве» узники слышали оптимистичное пророчество о скором прибытии Красной Армии-освободительницы.
Известный композитор Гидеон Кляйн, отправленный в Терезин в 1941-м и спустя год сделавший там талантливые обработки русских песен для тенора и женского хора.
Знаменитый дирижер Карел Анчерл, прошедший Терезин и после войны руководивший Чешским филармоническим оркестром, ставшим под его началом одним из лучших музыкальных коллективов мира. Он бесподобно исполнял «Весну священную» Стравинского, «Ромео и Джульетту» Прокофьева, симфонии Шостаковича.
Хана и Павел Хаасы, Зигмунд Шуль, Эгон Ледеч, Роберт Даубер, Виктор Ульманн – композиторы, которые прошли через Терезин и погибли в лагерях смерти, а музыка их сохранилась и впервые прозвучала в России – в Москве, в Рахманинском зале консерватории!
Замечательный художник и поэт Пётр Кин, продолжавший творить в Терезине, а в юности под влиянием любимого писателя Достоевского сочинявший фантасмагорические пьесы, киносценарии, сказки-пародии на современность.
Одна из самых ярких личностей современной чешской литературы, прозаик, драматург и публицист, произведения которого переведены практически на все возможные языки мира, создатель чешской психологической прозы Иван Клима, оставивший в Терезине три года детства. По его собственным словам, «жизнь ему спасла Советская Армия» - и ему, и другому писателю-романисту, лауреату международной премии имени Франца Кафки, претенденту на международную литературную премию The Man Booker International Prize 2009 года Арношту Люстигу, который также находился в терезинском гетто ребенком.
В мае 2008 года, выступая по чешскому радио, Арношт Люстиг поделился незабываемыми воспоминаниями об освобождении Праги: «В среду утром в город вошли русские танки. Этот день стал самым счастливым в моей жизни! Этим ребятам было, как и мне – 18. Они приехали чумазые, вспотевшие. Но для нас все они были прекрасными, люди готовы были носить их на руках, приносили цветы и продукты. Ведь они означали мир!» [46]
…Памятник маршалу Коневу в Праге мы находим без труда. На пьедестале лежит еще не увядший букет, ветер развевает черные ленты с надписью на чешском: «Нашим освободителям». А вот памятник Русскому Солдату в Терезине расположен вдали от туристических маршрутов, и даже местные жители затрудняются указать нам дорогу к нему. Также долго мы ищем в Терезине скульптуру «Первый день в аду», изображающую ребенка в лагерной робе. Говорят, еще недавно этот памятник стоял в скверике возле бывшего Блока L 417. Сегодня там находится абстрактная фигура, подаренная музею какими-то уважаемыми иностранцами.
Мы не уважаем абстракции. Нам нравится конкретика.
Именно поэтому мы приводим факты – а выводы из них каждый волен сделать сам.
Список использованных материалов:
[1] Азадовский К., Райнер Мария Рильке. Сады. Поздние стихотворения. «Вопросы литературы», М., 2009, №2.
[2] Архив номеров журнала «Шпиль», Пермь. №38, 2009 г.
[3] Аудиозапись из архива Чешского Радио, фрагмент из авторской программы Е.Патлатия, Л. Вашковой. Радио Прага, 2006 г.
[4] Белых Г., Пантелеев Л. «Республика Шкид». М.: Детская литература, 1973 г.
[5] Вернеева С.А. А роль была назначена войной. Донецк: Донбасс, 1989.
[6] Долматовский Е. Александр Родимцев. На сайте патриотического интернет-проекта «Герои страны».
[7] Зеликман Г. У войны не детское лицо. Книга очерков «Мои великие соплеменники».
[8] Информационный буклет. Мемориал Терезин.
[9] Каменкович М., Терезин: «Фюрер дарит евреям город».«Вестник» №16 (249), 1 августа 2000 г.
[10] Лурье В.И. Воспоминания. Журнал «Студия», 2008, №№ 9-12.
[11] Мерова Э., «Запоздалые воспоминания». Журнал «Звезда», 2007, №8
[12] Макарова Е., Макаров С. Крепость над бездной. Книга III: Терезинские лекции 1941–1944. М.: Мосты культуры; Jerusalem: Gesharim, 2003-2006
[13] Острогорский А., Письма мертвых людей. «Книжное обозрение», ноябрь 2003.
[14] Пантелеев Л. «Американская каша». Сб. «Писатели – пионерам». М., Детгиз, 1962. Стр 46.
[15] Переписка А.С. Макаренко с М. Горьким. Академическое издание. Под ред. Г. Хиллига при участии С.С. Невской. Марбург 1990. Стр 67.
[16] Рильке Райнер Мария. Об искусстве.
[17] Рильке Райнер Мария. Орфей.Эвредика.Гермес.
[18] Толстой Л.Н. О жизни.
[19] Фонограмма документального фильма А.Ступникова «Изгои», фрагмент радиопрограммы В.Тольца «Документы прошлого». Радио Свободы, 25.04.2009.
[20].Франек И. «От трагедии ракетоплана к Шолохову». Rossica Olomoucensia ХLII, 2003. Olomouc 2004, Univerzita Palackeho v Olomouci. Стр.342. ISBN 80-244-0830.9. ISSN 0139-9268.
[21] Чехов А.П. Медведь.
[22] Чехов А.П.Свадьба.
[23] Шкляревская М., «Пепел миллионов стучит в мое сердце». Русский Базар, №13 (363), 20-26 марта, 2003 г.
[24] Эдельштейн М. Обыкновенный ад. На www.booknik.ru
[25] Adler H.G. Theresienstadt 1941 - 1945. Tubingen, 1955.
[26] Egon Redlich.Zitra Jdeme, synu, pojedeme transportem, denik Egona Redliha z Terezina. 1/1/1942 – 22/10/1944. Brno: Edice Knihy Dokumenty, 1995
[27] Fridman S., Kutler L. The Terezin Diary of Gonda Redlih. The University Press of Kentucky. 1992.
[28] Hillesum Etty. Diary.
[29] Kramer A., Lishinsky S. The Last Lallaby: Poetry from the Holocaust. Syracuse University Press, April 1998.
[30] Křížková M.R., Kotouč K.J., Ornest Z. Je mojí vlastí hradba ghett ? Aventinum, Praha, 1995.
[31] Lourie V. Stichotvorenija.Poems/ Edited and with introduction by Thomas R.Beyer, Jr.Berlin Verlag: Arno Spitz, 1987.С.86-87.
[32] Nick Strimple. Choral Music in the twentieth Century. Amadeus Press, 2002 г.
[33] Ornest, Zdenek; Marie Rut Krizkova, et al. (1995). We Are Children Just the Same: Vedem, the Secret Magazine by the Boys of Terezin. Jewish Publication Society. p.47. ISBN 0-8276-0534-X.
[34] Otto Klein.
[35] Ricitacny vecery. №40. Pamatnik Terezin (фотокопия документа).
[36] Redlich Egon.Zitra Jdeme, synu, pojedeme transportem, denik Egona Redliha z Terezina. 1/1/1942 – 22/10/1944. Brno: Edice Knihy Dokumenty, 1995
[37] Slavoj Zizek. On Believe. London, 2001.
[38] Vedem. Pamatnik Terezin (архивная копия документа).
[39] http://www.alefmagazine.com/pub1719.html
[40] http://www.edrus.org/content/view/228/56
[41] http://nazarovilja.narod.ru/fototerezin.html
[42] http://www.chayka.org/article.php?id=1056
[43] http://centropa.org/module/ebooks/files/CZ_Pressburger_A4.pdf
[44] http://www.prag.ru/history-czech/history-czech-141.html
[45] http://centropa.org/module/ebooks/files/CZ_Kotouc_A4.pdf
[46] http://www.radio.cz/ru/statja/119210
[47] http://www.solovki.ca/camp_20/absurd.php (Александр Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ». YMCA-PRESS, Paris, 1973).
[48] http://www.solovki.ca/camp_20/magazin.php (А.Белоконь. Под соловецким занавесом. «Литературная Россия», 1354. Москва, 13.01.1989).
[49] http://www.russian-bazaar.com/Article.aspx?ArticleID=9354
Написать комментарий
Спасибо Вам, милая девочка Елена, вы добрый человек и замечательный журналист, спасибо за правду, за искренность, за человечность, которая выше национальности.
Я потрясен. Необычный, возможно, спорный, но очень интересный взгляд на историю! Автору респект.