О природе экономических открытий: прошлое, настоящее, будущее

        Каждая наука снабжает человечество своими специфическими открытиями. Однако сама природа открытий в различных науках настолько сильно разнится, что зачастую оказывается довольно трудно идентифицировать сами открытия. Различия в характере открытий в точных, естественных и гуманитарных науках – тема сама по себе интересная. Однако в данной статье мы хотели бы коснуться специфики только экономических открытий. Обозначенная проблема представляет особый интерес, так как экономика, строго говоря, не подпадает ни под одну из названных трех групп наук. Вернее, она как социальная наука одновременно входит во все три группы и довольно трудно сказать, какая из этих групп имеет на нее больше прав. Учитывая указанную специфику экономики, в данной статье мы рассмотрим не только природу экономических открытий, но и ее эволюцию, так как со временем менялась сама сущность экономического знания.


        1. «Методологические волны» в эволюции экономических открытий. Основной наш тезис, предполагающий дальнейшее уточнение и развитие, заключается в том, что характер экономических открытий отнюдь не является постоянным, раз и навсегда определенным, а с течением времени меняется. Данное утверждение, на наш взгляд, не является самоочевидным. Наоборот, более логично было бы предположить, что основополагающие параметры экономических открытий во все времена должны оставаться одинаковыми. Тем не менее, на практике наблюдаются определенные сдвиги в самой сущности научных «революций» в экономике. Причем сами эти изменения имеют волнообразный рисунок, отражающий чередование двух методологических парадигм. Первая из них (в дальнейшем будем называть ее «концептуальной» парадигмой) базируется на представлении, что экономическое открытие должно быть глобальным и вести к качественному прорыву в понимании экономических процессов. Вторая (будем называть ее «теоремной» парадигмой) основывается на признании того факта, что истинную ценность несут только абсолютно конкретные факты, цифры и формулы. Соответственно, «концептуальная» парадигма дает нам следующее понимание характера экономического открытия: экономическое открытие – это раскрытие механизма протекания определенных экономических процессов. «Теоремная» парадигма выдвигает совершенно иное толкование: экономическое открытие – это установление строгой взаимосвязи между основными характеристиками экономических явлений.


        В соответствии с «концептуальной» парадигмой экономическое открытие представляет собой некую словесную теорию, включающую в себя необходимые понятия и категории, а также общую схему протекания процесса, его источник и движущие силы. В соответствии с «теоремной» парадигмой экономическое открытие представляет собой некую «теорему», под которой понимается любое однозначное суждение. На практике это может быть конкретное уравнение, формула, теорема и даже цифра.


        Развитие экономической мысли шло таким образом, что обе парадигмы всегда сосуществовали, однако одна из них, как правило, все же преобладала. Как же нам видится в свете сказанного история экономической науки?


        Вплоть до конца 19 века экономические открытия носили преимущественно качественный характер и, следовательно, доминировала «концептуальная» парадигма. Первые экономические работы восходят к Ксенофонту, который в своих трактатах в основном ограничивался формулированием принципов рационального хозяйствования как на микро-, так и на макроуровне. Здесь, пожалуй, еще рано говорить о каких-либо открытиях. Следующий огромный шаг вперед был сделан Аристотелем, который уже пытался проникнуть в сущность процесса труда и производства. В ходе такого анализа Аристотель вводит целый ряд экономических категорий, раскрывая их содержание и значение для правильного понимания сложных социально-экономических процессов. Здесь уже налицо научный прорыв. С этого момента политическая экономия складывается как самостоятельная наука, которая до 19 столетия отождествлялась с экономической наукой вообще.


        Дальнейший прирост экономических знаний шел за счет открытий, сделанных так называемыми классиками политэкономии. Однако все осуществленные ими прорывы носили качественный характер. Например, осмысление Д.Рикардо глубинной сущности долговой политики государства и ее связи с фискальной политикой и с проблемой человеческих поколений можно смело считать открытием, но это открытие имело форму неких фундаментальных идей и положений и никакой «конкретики» оно еще не несло. Открытие Ж.-Б.Сэем закона, названного его именем, в соответствии с которым предложение порождает свой собственный спрос, также было гениальным озарением, но озарением в самой общей форме. Раскрытие политэкономией механизма образования ренты имело также огромное значение, но и это тоже пополняло арсенал «пассивного», концептуального экономического знания. Открытием можно считать и теорию К.Маркса, которая раскрыла механизм кругооборота капитала и капиталистической эксплуатации. Даже введение А.Маршаллом понятия «эластичности» двух величин (например, спроса по цене), которое выражалось конкретной формулой, было всего лишь идеей, неким общим методологическим приемом, без которого, по справедливому мнению Дж.М.Кейнса, теория стоимости и распределения едва ли могла получить дальнейшее развитие. Подобных примеров можно привести много. Однако главное в другом – все экономические открытия до 20 века не были «точными» и не носили ярко выраженного инструментального характера.


        Пожалуй, последней страницей в триумфе «концептуальной» парадигмы могут считаться открытия Дж.М.Кейнса, связанные с его концепцией мультипликатора инвестиций и принципов государственного регулирования. Несмотря на то, что некоторые свои идеи Дж.М.Кейнс подкреплял математическими формулами, его заслуга заключается в формировании нового экономического мировоззрения, которое в целом носит неформальный характер.


        Начиная с 20 века (хотя, конечно, эта грань размыта и потому очень условна) экономическая наука прекращает отождествляться с политэкономией и начинает активно обогащаться конкретными экономическими и статистическими исследованиями. Экономика стремится стать точной наукой и, следовательно, начинает меняться и характер экономических открытий, которые все больше приобретают методическую и эконометрическую окраску. Качественные исследования продолжаются, но «теоремная» парадигма начинает превалировать. Так, в начале 20 столетия была создана математическая теория потребления, венцом которой становится так называемое уравнение Е.Слуцкого. Это уравнение до сих пор считается чуть ли не самым значительным открытием экономической науки. В 1958 г. наука обогащается аппаратом знаменитой кривой А.Филлипса, в соответствии с которой темп инфляции и уровень безработицы связаны обратной зависимостью. Данный результат был получен с помощью «примитивных» эконометрических расчетов, но это не помешало ему определять на протяжении многих лет лицо денежной теории. Еще один подобный результат, получивший название закона Оукена, состоит в том, что рост безработицы на 1% ведет к снижению потенциального объема производства на 2,5%. Здесь важна цифра в 2,5%, которой придается столь большое значение, что она, а, следовательно, и сам закон Оукена, фигурирует во всех учебниках, хотя получена она применительно к экономике США для вполне определенного отрезка времени. Мощнейший импульс к развитию теории внешней торговли в свое время дал так называемый парадокс В.Леонтьева, который состоит в том, что США в 1947 г. экспортировали трудоемкие товары, а импортировали капиталоемкие. Данный вывод был получен путем соответствующих расчетов на базе межотраслевых моделей и противоречил существующей теории. Подобный содержательный парадокс можно считать полноценным открытием, так как, по словам П.Х.Линдерта, «все, что нам сегодня известно о факторах, формирующих экспорт и импорт ведущих стран, является результатом исследований, стимулом для которых послужил» именно парадокс В.Леонтьева.


        Таким образом, экономические открытия постепенно стали менее масштабными, но более конкретными, можно сказать, более «операбельными». Более того, «теоремная» доктрина столь сильно захватила научную общественность, что в контексте нового мировоззрения стало перерабатываться наследие классиков. Например, в науке оказалась так называемая теорема эквивалентности, носящая имя Д.Рикардо. Да, но Рикардо не формулировал и тем более не доказывал никаких теорем. Современные экономисты сделали это за него. Еще более абсурдной выглядит так называемая теорема о «невидимой руке», приписываемая А.Смиту и фигурирующая в некоторых учебниках. А.Смит действительно использовал такой термин для обозначения некоего рыночного механизма, который существует, хотя и не до конца понятен, но сформулировать данный тезис в виде теоремы ему, скорее всего, даже в голову не приходило. В данном случае мы наблюдаем своеобразную перестройку науки как следствие возникшей «теоремной» моды.


        Надо сказать, что по мере укрепления позиций «теоремной» парадигмы появилось совершенно новое «инструментальное» представление о характере экономического открытия. Помимо получения содержательных экономических тезисов экономисты начали разработку методических подходов к анализу экономических явлений. Это привело к тому, что создание «удачных» моделей, методов, алгоритмов и методик расчета стало восприниматься в качестве самостоятельных открытий в экономике. Логическим завершением подобной идеологии стало присуждение в 2000 г. нобелевской премии по экономике Д.Мак-Фаддену и Дж.Хекману за работы по микроэконометрике. В частности, Д.Мак-Фадден получил премию за «вклад в развитие теории и методов анализа дискретного выбора», а Дж.Хекман – за «разработку теории и методов формирования статистической выборки». Разумеется, такие инструментальные результаты очень важны для познания реальных экономических механизмов и все же это не снимает определенного противостояния двух парадигм в отношении экономических открытий.


        В настоящее время мы присутствуем при развороте представлений о характере открытий в экономической науке. Несмотря на то, что влияние «теоремной» доктрины пока очень велико, уже сейчас можно наблюдать откат назад, к концептуальным открытиям. Данный процесс начался уже в середине 20 века и, видимо, будет продолжаться и впредь. Сложность и масштабность современных проблем требуют более глобальных и мощных теорий. Сейчас стало совершенно очевидно, что никакое отдельное уравнение уже не может претендовать на роль открытия; никакой частный эффект не способен сыграть роль детонатора научного взрыва. Ярким примером тому может служить теория участия в прибылях М.Вейцмана, которая несет мощный идеологический потенциал, утверждая макроэкономическую бесперспективность традиционной системы найма с фиксированной оплатой труда, и состоит из нескольких моделей, сводящихся к 70 формулам. Однако ни одна из этих формул сама по себе не имеет ценности; ценностью обладает лишь теория в целом, включающая многочисленные и разнообразные уравнения.


        Можно сказать, что за прошедшие годы социальные науки немного «приструнили» математику с ее всесильным аппаратом. Всем стала ясна невозможность категоричных экономических утверждений. Сейчас растет осознание того факта, что в экономике возможно все, а, следовательно, не может быть никаких унифицированных рецептов-теорем. Здесь имеет место явная аналогия с медициной: как безнадежно больной человек иногда выздоравливает, а абсолютно здоровый умирает, так бесперспективный бизнес иногда начинает процветать, а преуспевающее предприятие неожиданно становится банкротом. Также как врачи сейчас стараются лечить не болезнь как таковую, а конкретного человека, пораженного ею, так и экономисты стремятся разобраться в каждом отдельном случае. Разумеется, такое лечение и изучение возможны только с позиций общей теории, потребность в которой сейчас ощущается как никогда остро.


        Все сказанное подводит к четкому пониманию недостатков «теоремной» парадигмы с присущими ей слишком сильными утверждениями. Поэтому уже сейчас на фоне буйства красок количественных исследований снова пробиваются открытия качественного типа. На наш взгляд, впервые «концептуальная» парадигма начала поднимать голову в работах по так называемой институциональной экономике, которая начала рассматривать глубинное устройство мира, лежащее в основе всех экономических процессов. Не удивительно, что такое направление в экономике отрицало жесткие формальные схемы. Между тем многие результаты институциональной экономики воспринимаются как настоящие открытия. Например, раскрытие Дж.Бьюкененом механизма влияния демократических институтов общества и, соответственно, демократических форм государственного правления на процесс образования бюджетного дефицита и рассбалансирования системы государственных финансов является одним из наиболее ярких открытий экономической науки за последние два века.


        К числу более поздних качественных экономических открытий можно отнести теорию рефлексивности Дж.Сороса, теорию многоуровневой экономики Ю.В.Яременко, теорию институциональных ловушек В.М.Полтеровича и др. Типичным открытием последнего времени, имеющим глобалистическое звучание, является введение Дж.Соросом понятий экономических и моральных ценностей и раскрытие им механизма возникновения глобальных экономических кризисов в результате нарушения естественного равновесия между данными ценностями. Основной чертой этих открытий является их синтетический характер, т.е. их корни лежат настолько глубоко в других социальных науках (психологии, истории, социологии, права и философии), что сами экономические открытия становятся общезначимыми и, что еще важней, общедоступными.


        Особенно показательна тенденция к научному синтезу в работах Р.Фогеля, который исследовал глобальные технологические сдвиги во взаимосвязи с институциональными изменениями на базе широчайшего привлечения исторического материала и количественных методов. При этом Р.Фогель старается не столько «подцепить», сколько «задавить» решаемую им проблему. Он делает упор не столько на аналитические методы исследования, сколько на «технические» средства анализа – создание грандиозных баз данных об изучаемом процессе и компьютерные методы их обработки. Все это недвусмысленно отвергает примитивные «теоремные» изыскания.


        Таким образом, в экономической науке наблюдается своеобразный методологический дуализм в характере экономических открытий. Сосуществование обеих форм открытий сопровождается методологическими пульсациями, связанными с периодическим усилением и ослаблением одной из парадигм. Данный факт имеет огромное значение, т.к. именно он лежит в основе проблемы идентификации самих экономических открытий.


          2. Особенности экономических открытий. Помимо наличия полиморфизма в системе экономических открытий можно выделить еще несколько очень важных их особенностей, без понимания которых довольно сложно сформировать правильное отношение к самой экономической науке. Рассмотрим эти особенности более подробно.


        1. «Вторичный» характер экономических открытий. Экономические открытия, какими бы блестящими они ни были, практически никогда не ошеломляют и не потрясают, они не несут в себе элемент внезапности и стихийности. Но почему это так?


        На наш взгляд, это связано с особым местом экономики в системе социальных наук и, соответственно, спецификой ее взаимодействия с другими науками. Дело в том, что по отношению практически ко всем социальным наукам экономика является замыкающим звеном научной цепочки (разумеется, не всегда!). Это означает, что экономика использует другие науки в качестве сырья для своих исследований. Причем это использование двояко. С одной стороны, экономика базируется на хорошо известных результатах других наук, а с другой – она использует другие науки в качестве поставщиков новых проблем. Последний момент является наиболее важным и интересным.


        Например, падение рождаемости в США в 20-м веке было воспринято в качестве одной из национальных проблем. Однако демография не смогла объяснить возникшего феномена – ей просто не хватало тех факторов, которые она традиционно использовала в своем анализе. Многие из этих факторов были сугубо экономическими, а связи между ними отнюдь не столь простыми, чтобы их можно было легко включить в схему анализа. Возникшая проблема была подхвачена экономистами, в результате чего был получен целый веер блестящих экономических открытий (в частности, появилась теория брачных рынков). Однако, хотя экономическая теория и объяснила новое явление, это было уже как бы «вторичным» результатом, т.к. само явление пришло в экономику из демографии. Аналогичным образом была создана экономическая теория преступности, которая явилась реакцией на временно возникший «кризис жанра» в юриспруденции с ее вечным вопросом об отношении к преступнику и к смертной казни. Развитие экономики развивающихся стран стало возможно благодаря усилению политического противостояния богатых и бедных стран и его активному обсуждению в кругах политологов. Подобным образом политическая мысль поставила материал для экономики дискриминации. В настоящее время экономика семьи переполняется интересными количественными исследованиями, которые стали возможны благодаря тому, что экономика попросту «отняла» львиную долю гендерной проблематики у социологии.


        Подобных примеров можно привести бесконечно много. Однако здесь важна общая схема экономических открытий, которая выглядит примерно следующим образом: различные социальные науки производят своеобразную научную разведку для экономики; натолкнувшись на «свою» проблему, они пытаются ее «раздробить» своими методами, однако до конца им это не удается; на последнем этапе «недобитая» проблема передается экономике (или, что более типично, изымается экономистами), которая ее окончательно «переваривает» с помощью своих собственных методов анализа. Поэтому, когда делается очередное экономическое открытие, оно уже не несет того фимиама новизны, который характерен для точных и некоторых естественных наук.


        2. «Запаздывающий» характер экономических открытий. К рассмотренной выше первой особенности непосредственно примыкает другая, состоящая в том, что экономические открытия никогда не носят упреждающего (опережающего) характера. Теоретическая физика может открыть элементарную частицу, которая еще не известна экспериментаторам. Теоретическая механика может открыть планету, которую наблюдательная астрономия еще не зафиксировала. Ничего подобного экономика сделать не может. Наоборот, она пассивно следует за событиями, «плетется» в их хвосте, ибо только уже произошедшие события дают пищу для осмысления и построения экономической теории. Например, Дж.Сорос создал свою теорию рефлексивности после того, как уже произошло несколько кризисов, в том числе один международный. Это и естественно, ибо без этих кризисов, может быть, не было бы смысла и в создании самой теории рефлексивности. В.М.Полтерович построил теорию институциональных ловушек уже после того, как Россия оказалась со всех сторон оплетена паутиной таких ловушек.


        Таким образом, предмет экономического исследования предшествует самим исследованиям, а, следовательно, и экономическим открытиям. Это, безусловно, вносит элемент запаздывания самих открытий, который во многом лишает их остроты. В основе данной особенности лежит «проблемный» характер экономической науки, заключающийся в том, что она направлена на объяснение негативных социально-экономических явлений, на объяснение причин возникающих социально-экономических катаклизмов. Иными словами, экономическая теория отталкивается от реальных практических коллизий: нет проблем, нет и теории за ее ненадобностью. Именно этим фактом объясняется то, что последние несколько лет западная экономическая наука активно «паразитирует» на экономических неудачах бывших социалистических стран. Действительно, переход этих стран от социализма к капитализму вызвал к жизни целый шквал аномальных эффектов и экзотических феноменов, которые не вписываются в традиционное экономическое знание. В этой ситуации экономисты благополучных западных стран, не имеющие такой обильной собственной «пищи» для размышления, вынуждены обращаться к опыту неблагополучных государств.


        3. Созидательный характер экономических исследований. Среди всех социальных наук экономика имеет больше всего сходства с естественными науками. Однако по сравнению с последними она имеет одно существенное отличие.


        Речь идет о том, что многие естественные науки участвуют в деле укрепления обороноспособности страны. На этом пути их развитие получает дополнительный импульс: естественные науки заняты не только созидательной, но разрушительной деятельностью. Как ни странно, но задачи разрушения иногда стимулируют научные открытия. Например, разработка атомной и термоядерной бомб привела к важным научным результатам, многие из которых по праву могут быть отнесены к открытиям, причем открытиям весьма эффектным. Совершенствование наступательной авиационной техники приводит порой к таким техническим озарениям, которые в противном случае, быть может, вообще не возникли бы. С этой точки зрения экономическая мысль имеет однонаправленное движение – в сторону предотвращения негативных явлений, а, следовательно, в сторону созидательных социальных сдвигов. Трудно представить себе, чтобы, например, разработка эффективной экономической программы по развалу какой-либо страны воспринималась в качестве достойного открытия. Скорее всего, в этом направлении получение качественно нового знания невозможно. В этом проявляется асимметричность задач экономической науки, которая чревата потерей эффектности некоторых ее результатов.


        4. Сосуществование взаимоисключающих открытий. Традиционное представление об эволюции науки базируется на том, что каждое последующее открытие включает в себя предыдущее как частный случай. Классическим примером такой «вложенности» старых открытий в новые является теория относительности, которая не отрицает ньютоновскую механику, а уточняет ее и расширяет на более сложные случаи с очень высокими скоростями. Фактически речь идет о том, что все законы науки и все научное знание со временем лишь уточняется и обобщается. Если же совершается какое-то новое открытие, которое отрицает старое, то это старое просто «выбрасывается» из науки. Именно это произошло, когда гелиоцентрическая система строения вселенной заменила устаревшую к тому времени геоцентрическую. На первый взгляд, такое положение дел представляется абсолютно естественным и не вызывает никаких контраргументов. Однако в экономической науке складывается несколько иная ситуация.


        Дело в том, что и экономика развивается путем уточнения и обобщения накопленных знаний, но все эти уточнения и обобщения порой носят столь масштабный характер, что в результате их осуществления появляется совершенно новая теория, совершенно новое представление о механизме протекания социально-экономических процессов. В этом случае старая теория уже никак не может быть интегрирована в новую, ибо эти две теории оказываются качественно несопоставимыми, а соответственно возникает противоречие между старыми и новыми открытиями. Но парадокс развития экономической науки заключается в том, что антагонизм между старыми и новыми открытиями никак не преодолевается, он как бы отрицается и никем не замечается. Итогом подобной научной «терпимости» является сосуществование взаимоисключающих открытий и теорий, которые по мере необходимости продолжают использоваться.


        Ярким примером вышесказанного может служить теория потребления. Когда была сформулирована классическая модель поведения потребителя и выведено на ее основе упоминавшееся выше уравнение Е.Слуцкого, то затем данное уравнение начало «гулять» по всей экономической теории. Это был триумф классической теории потребления. Однако через некоторое время появляется созданная Г.Беккером новая теория потребления. Беккеровская модель поведения потребителя кардинально отличалась от классической модели, можно даже сказать, что она отвергала ее. Целевая функция потребления в ней зависела не от рыночных товаров как раньше, а от так называемых конечных благ; помимо ограничения на денежный бюджет индивидуума в ней появилось ограничение на суточный фонд времени; в новую модель даже было «вмонтировано» понятие человеческого капитала, а конечные блага были связаны с рыночными товарами, временем и человеческим капиталом посредством производственной функции. Новая модель неизмеримо более точно и полно отражала поведение человека, и ее аналитические возможности не заставили себя ждать. Не удивительно, что новая модель потребления была признана одним из важнейших открытий в микроэкономике. Удивительно другое. Прошло много лет с момента создания новой теории, в 1992г. Г.Беккеру была присуждена нобелевская премия по экономике, но до сих пор экономическая теория активно использует классическую теорию потребления. Более того, в ведущих современных учебниках довольно тонкие эффекты, связанные с налогообложением, продолжают объясняться на базе старой модели и вытекающего из нее уравнения Е.Слуцкого.


        «Стойкость» старых открытий, пожалуй, еще более ярко проявляется применительно к эконометрическим (эмпирическим) результатам. Например, сейчас уже доказано, что упоминавшаяся нами ранее кривая Филлипса отнюдь не всесильна: в частности, применительно к экономике США данная зависимость имела место лишь в 1960-1969 гг., но на временном интервале 1970-1988 гг. она «сломалась». Тем не менее, кривая Филлипса продолжает оставаться одним из столпов современной экономической теории.


        Таким образом, повышенная живучесть однажды сделанных и впоследствии отвергнутых экономических открытий является одной из уникальных особенностей развития экономической науки.


        5. Эмоциональные проблемы в восприятии некоторых экономических открытий. Одной из особенностей экономических открытий является их своеобразная внутренняя «пошлость», мешающая не только широкой общественности, но и самим экономистам по достоинству оценить полученные результаты. Поясним смысл сказанного.


        Дело в том, что в центре всех экономический интерпретаций и объяснений сложных социальных явлений стоит феномен «чистогана», т.е. денежной выгоды индивидуума. Большинство людей психологически просто не способны принять такие, на первый взгляд, пошлые трактовки событий. Приведем несколько ярких примеров тому.


        Блестящие разработки Г.Беккера в области экономики семьи базируются на весьма интересном методологическом приеме: заключение брака интерпретируется как создание партнерской фирмы, т.е. люди вступают в брак только тогда, когда объем производимых ими совместно потребительских благ превосходит сумму благ, которые они могут производить порознь. Отсюда вытекает, что семья не имеет никакого отношения к любви, а является чисто экономическим институтом. Но разве это не пошло?! А чего стоит рассмотрение взаимодействия между спросом на количество и качество детей в беккеровской экономической теории рождаемости. Получается, что число детей детерминируется их возможным качеством, а родители, принимая решение о целесообразности рождения очередного ребенка, взвешивают так называемые эффект цены и эффект дохода. Но разве такая схема интерпретации событий нормальна? А чего стоит базовое положение экономики преступности о том, что преступники – это всего лишь рациональные экономические агенты, предсказуемым образом реагирующие на имеющиеся возможности и ограничения. И это говорит экономическая наука о психопатологических типах и отпетых бандитах?


        Не удивительно, что среди социологов и демографов Г.Беккер пользуется славой злого гения. Надо сказать, что и в среде экономистов, занимающихся проблемами труда и семьи, работы Г.Беккера до сих пор вызывают активное неприятие и жесткую критику.


        Другим примером подобного экономического нигилизма являются работы Дж.Бьюкенена, показывающие, что при демократической форме правления всегда существует тенденция к росту государственных расходов и снижению налогов. Это в свою очередь означает, что демократические сообщества склонны жить не по средствам и, следовательно, им внутренне присуща проблема хронического бюджетного дефицита и государственного долга. И это говорится о самой передовой форме государственного устройства?


        А что несет в себе, например, теория рефлексивности Дж.Сороса? Прежде всего, она постулирует «самостоятельную» жизнь человеческих ошибок. Она утверждает, что ошибки всегда существуют и, более того, иногда возникают условия, когда ошибки начинают систематически возрастать, приводя, в конечном счете, к кризисам. Но отсюда вытекает полное отрицание математики для экономической науки. Действительно, без формализации процесса появления ошибок нельзя построить удовлетворительную экономическую теорию, а механизм рождения ошибок формализовать нельзя, потому что он не универсален и в каждом конкретном случае имеет свою собственную схему. Но тогда вполне логично возникает вопрос: как же дальше строить полноценную экономическую науку? Получается, что дальнейшее развитие невозможно?


        Из сказанного становится понятным, почему академическая наука старается не замечать работы Дж.Сороса. И не только его работы по теории рефлексивности, но и работы по экономической глобалистике – ведь они вскрывают фундаментальные, непреодолимые пороки капиталистической системы хозяйствования.


        Таким образом, из приведенных нами примеров видно, что открытия Г.Беккера приводят к отрицанию любви как основы брака и даже, может быть, стимулируют насмешки науки над этим самым святым человеческим чувством. Работы Дж.Бьюкенена «замахиваются» на демократию – основу основ прогрессивного социального устройства нынешней цивилизации. А открытия Дж.Сороса отрицают точное знание в экономике и тем самым подрывают нашу веру во всесильность и могущество современной науки. Совершенно очевидно, что такие выводы психологически совершенно невозможно принять и трудно смириться с той картиной, которая рисуется подобными открытиями. Однако таких открытий в экономике много и наличие эмоциально-психологических проблем в их восприятии сильно тормозит их признание и внедрение новых идей в жизнь. Разумеется, и в других социальных науках иногда возникают концепции, которые отметают привычные представления. Особенно много таких примеров в истории. Однако широта, глубина, логичность и обоснованность «цинизма» экономических открытий лежат за пределами конкуренции.


        Рассмотренные выше особенности экономических открытий, с одной стороны, придают неповторимое своеобразие экономике как науке, а с другой – невероятно осложняют процесс своевременной идентификации новых открытий. Однако еще больше сложностей при формировании правильной оценки научных результатов несет в себе пресловутый человеческий фактор. Ниже остановимся на этом моменте более подробно.


        3. Проблема идентификации экономических открытий. Еще одной и, может быть, главной особенностью экономических открытий является их неявный, скрытый характер. Действительно, глядя на какую-либо экономическую статью или монографию, всегда довольно трудно определить «тянет» она на открытие или это в лучшем случае очередная интересная разработка. Однако такое положение дел было отнюдь не всегда. Например, когда в 1936 г. Дж.М.Кейнс опубликовал свою «Общую теорию занятости, процента и денег» всем почти сразу стало ясно, что это новое слово в экономической науке, кейнсианская революция. Вышедшая в 1939 г. книга Дж.Хикса «Стоимость и капитал» была мгновенно оценена и в последующие годы за ней прочно утвердилась репутация «классического труда» [8, с.13]. Подобных примеров из истории можно привести немало. Сейчас ситуация принципиально изменилась – даже абсолютно гениальные прозрения экономистов могут пройти мимо научной общественности. С чем же это связано?


        На наш взгляд, в основе нарастающих трудностей в «вылавливании» действительно достойных результатов в экономической науке лежат две причины. Это, во-первых, отсутствие четких критериев, с соответствии с которыми данный конкретный научный результат может быть квалифицирован как открытие. Во-вторых, действие закона убывания предельной эффективности, который в нашем случае превращается в закон убывания предельной отдачи экономической науки. Первая причина, накладываясь на вторую, дает искомый негативный результат.


        Надо сказать, что четких критериев экономического открытия, скорее всего, никогда и не было. Однако раньше было вполне достаточно интуиции и элементарного здравого смысла, чтобы не впасть в заблуждение по поводу истинной ценности того или иного экономического результата. Сейчас экономика стала наукой-лидером с точки зрения своей печатной продукции. Наверное, ни одна наука не имеет в своем арсенале такого огромного числа периодических изданий (журналов, газет, бюллетеней и пр.). Даже в сегодняшней России перевес экономики над всеми остальными науками в этом направлении столь очевиден, что не требует особых доказательств. Разумеется, самой многочисленной является и армия экономистов, которая производит и потребляет научно-экономическую продукцию. Такое обилие «плодов» деятельности когорты экономистов объективно требует каких-то объективных ценностных «фильтров», которых пока нет.


        Другим объективным фактором, тормозящим идентификацию экономических открытий, является снижение ценности (более правильно, наверное, было бы говорить о предельной и приростной полезности) результатов экономической науки. Практически любое современное исследование представляет собой всего лишь маленький шажок вперед по сравнению с уже накопленным экономическим знанием. Поэтому для того, чтобы какой-то результат мог быть без проблем признан открытием, он должен быть настолько ярким и грандиозным, что в современных условиях это почти невозможно. Сильные разработки все-таки периодически осуществляются, однако лишь некоторые из них и, как правило, со «скрипом» занимают достойное место в ряду экономических открытий, некоторые же из них – просто теряются.


        Действие указанных тенденций в сфере экономических открытий имеет далеко идущие «кадровые» последствия. Рассмотрим некоторые из них, которые сами по себе могут служить доказательством того, что ценность научных достижений в экономике сильно снизилась за последние два десятилетия. Причем оговоримся сразу, что данные вопросы естественным образом выходят за рамки собственно экономической науки, в связи с чем мы постараемся специально посмотреть на них немного шире.


        1. Снижение статуса ученых степеней и званий. Одно из проявлений кадрового кризиса в экономике – девальвация ученых степеней и званий. Раньше, чтобы получить степень доктора наук, необходимо было иметь довольно большие заслуги перед наукой. Соответственно и статус докторской степени был настолько высок, что, во-первых, сама степень становилась неотъемлемым атрибутом ее носителя, а во-вторых, она расчищала человеку путь к славе и деньгам. Не спроста легендарный Фауст, заключив сделку с Мефистофелем, отворотил вену и подписал кровью договор следующим образом: «Иоганн Фауст, доктор богословия». В наше время в аналогичной ситуации человек должен был бы указать не свою ученую степень, а серию и номер паспорта, адрес прописки. Ученая степень стала всего лишь личным делом каждого.


        Столь высокий «фаустовский» статус докторской степени в средневековье базировался на чрезвычайно высоких требованиях к ее получателю. Так, например, для присвоения степени доктора Сорбонны помимо всего прочего необходимо было пройти своеобразную экзекуцию-диспут: с 6 часов утра до 6 часов вечера соискатель подвергался нападению 12 диспутантов, которые сменялись каждые полчаса; сам же соискатель за все 12 часов диспута не имел права ни есть, ни пить. Выдержавший испытание становился доктором богословия. При таких традициях совершенно не удивительно то уважение, которым пользовались доктора того времени.


        Надо сказать, что еще два десятилетия назад получение докторской степени в России предполагало развитие нового направления в науке. Сейчас это требование звучит просто смешно. Вместе с тем в наше время ученые степени и звания превратились в своеобразные социальные украшения индивидуума – иногда их престижно иметь. Следствием этого стала поистине беспрецедентная ситуация по «покупке» ученых степеней. Надо сказать, что экономическая наука здесь является бесспорным лидером, ибо в силу отсутствия жестких критериев качества научных разработок она служит прочным оплотом для профанации научных достижений и различного рода злоупотреблений. Уровень требований к защищаемым диссертациям по экономическим наукам в России постоянно снижается. В результате этого в экономике довольно типичной является ситуация, когда человек, обличенный самыми высокими учеными степенями и званиями, может демонстрировать удивительную некомпетентность.


        Еще раз подчеркнем, что все указанные тенденции характерны и для других наук, однако в экономике они выражены гораздо сильнее. Следствием же таких процессов становится «загрязнение» экономической науки как с точки зрения людей, занимающихся ею, так и с точки зрения наполняющих ее научных результатов.


        2. Отсутствие научных авторитетов и ориентиров. Еще одной удивительной особенностью современной экономической науки является почти полное исчезновение как людей, так и научных разработок, на которые можно было бы равняться. Например, можно ли однозначно ответить на простейший вопрос: кто в современной России является наиболее крупным экономистом или кто входит к десятку крупнейших экономистов? Как ни странно, но на этот вопрос нет ответа. Сейчас совершенно непонятно, кого можно отнести в разряд корифеев. Есть, конечно, какие-то известные экономисты, но они, как правило, ничего существенного в науке не сделали (!); есть и другая когорта лиц, которые внесли огромный вклад, но их знает очень узкий круг специалистов. Как правило, знаменитые российские экономисты – это очень умелые дилетанты с огромным административным потенциалом и хорошей деловой хваткой. И наоборот, сложные и по-настоящему сильные работы выдающихся экономистов большинству людей не понятны и не интересны, в связи с чем носители этих работ оказываются на обочине науки.


        Наверное, не будет ошибкой сказать, что в сегодняшней экономической науке России каждый сам себе авторитет. Кстати говоря, такое положение значительно лучше, когда в общественном сознании закрепляются ложные авторитеты.


        На первый взгляд, кажется, что в противовес сказанному можно выдвинуть положение о международном характере науки и, как следствие, о существовании таких международных авторитетов, как нобелевские лауреаты. Однако и здесь имеются определенные проблемы. Рассмотрим некоторые из них.


        Дело в том, что статус нобелевских премий медленно, но верно падает. Это связано с тем, что по целому ряду направлений Нобелевский комитет полностью дискредитировал себя. Например, еще К.Воннегут хорошо подметил абсурдность присуждения нобелевской премии мира А.Д.Сахарову. Действительно, довольно странно смотрится лауреат нобелевской премии мира, разработавший и испытавший самое страшное оружие массового поражения – термоядерную бомбу. Не менее парадоксальным выглядит и присуждение данной премии М.С.Горбачеву, благодаря безответственной политике которого был разрушен Советский Союз, весь социалистический блок стран и развернулись кровавые события в различных регионах мира. Столь же странно смотрятся в списке нобелевских лауреатом мира Я.Арафат и Ш.Перес, которые как раньше, так и сейчас стоят в самой гуще кровавых этнических столкновений. Более того, именно их очень часто обвиняют в инициировании вооруженных конфликтов. Данные факты не могут не подрывать авторитета института нобелевских премий.


        Еще более удручающая ситуация в области нобелевской премии по литературе. Даже самый поверхностный анализ ее лауреатов показывает глубочайшую порочность тех критериев, которыми руководствуется Нобелевский комитет. Например, произведения Р.Роллана совершенно невозможно читать. Даже по самым либеральным меркам его книги следует признать откровенной тигамотиной. Что же касается произведений М.А.Астуриаса, то это, на наш взгляд, бессмысленный набор слов. А есть ли человек на земле, который без тяжких страданий прочитал от начала до конца «Доктора Живаго» Б.Пастернака. Да и проза Э.Хеменгуэя вряд ли выходит за рамки самой рядовой литературы. А кому нужны литературные опусы У.Черчилля? На фоне этих «гениев» с их творениями довольно странно смотрится многократный отказ Нобелевского комитета в присуждении премии А.Линдгрен с ее бессмертным Карлсоном по причине того, что ее произведения якобы не являются большой литературой. Забавным представляется и факт отсутствия среди нобелистов грандиозной фигуры Х.Л.Борхеса. Похоже, что критерии того, что считать большой литературой, окончательно размылись. Осознавая дискуссионность данной проблемы и высказанных выше суждений, заметим лишь, что литературные авторитеты, предлагаемые Нобелевским комитетом, все же никак не могут считаться бесспорными.


        Все сказанное не позволяет безоговорочно довериться Нобелевскому комитету и по вопросам экономики. Тем более, что и в этой сфере, кажется, тоже отнюдь не все идеально. Например, кому сейчас нужны работы Г.Мюрдаля, Т.Шульца и У.А.Льюиса и кто их вообще читал? И так ли уж велик вклад в экономическую науку Р.Фогеля и так ли уж революционны исследования Г.Саймона? Между тем, такие живые классики, как М.Фельдстейн и Р.Дорнбуш пока не сподобились внимания Нобелевского комитета, а Дж.Сорос, не входящий в академическое сообщество, по-видимому даже в перспективе не может претендовать на какое-либо место в нобелевской иерархии.


        Таким образом, последний оплот высоких научных норм в лице института нобелевских премий постепенно утрачивает свое значение. Нобелевские премии становятся все более сомнительными, а апелляции к авторитету конкретных лиц становится все менее распространенными.


        Отсутствие персонифицированных авторитетов в экономической науке сопровождается и отсутствием авторитетных результатов и разработок. Например, можно ли считать эволюционное уравнение экономического роста, предложенное В.М.Полтеровичем и Г.М.Хенкиным и учитывающее процессы создания и заимствования новых технологий, открытием? И можно ли говорить о каком-либо вкладе благодаря этому уравнению в науку, независимо от того, что за него авторам присуждена премия имени Н.Д.Кондратьева? Ответы на сформулированные вопросы могут быть как положительными, так и отрицательными в зависимости от изначальной позиции. Так, с одной стороны, впервые в рамках одной модели были интегрированы совершенно разные аспекты экономического роста, что позволило довольно тонко изучить характер функциональных связей между различными переменными. С другой стороны, работа носит чисто формальный характер и новыми содержательными выводами экономическую науку не обогащает.


        Аналогичный вопрос может быть поставлен и применительно к модели синдрома дефицита, разработанной и проанализированной М.Л.Вейцманом. Здесь также могут быть различные трактовки полученного результата. С одной стороны, автором обобщается классическая теория поведения потребителя и исследуется процесс динамического перехода из одного состояния равновесия в другое, что позволяет глубже понять природу развития дефицита и психологию накопительства. С другой стороны, все полученные результаты лишь подтверждают и слегка уточняют и без того понятные вещи; по крайней мере, переворота в экономической теории они не производят. Таким образом, в экономике имеются большие возможности для субъективных оценок научных результатов, а следовательно, для фальсификации или, наоборот, потери экономических открытий.


        3. Снижение интереса общественности к отдельным экономистам. Непосредственным результатом всех описанных выше тенденций в экономической науке является угасание интереса деловых и политических кругов к профессиональным экономистам. Так, если раньше любой талантливый экономист быстро «вылавливался» в море своих коллег и занимал соответствующее ему положение, то сейчас многие специалисты просто игнорируются общественностью. Еще в 20-ом веке талантливые экономисты были на виду, их приглашали не только свои, но и зарубежные университеты и правительства для чтения лекций и консультаций. Например, хорошо известен триумфальный путь нашего соотечественника В.Леонтьева, который для защиты докторской диссертации переехал из России в Германию, потом в возрасте всего лишь 23 лет получил предложение поработать на правительство Китая, а затем директором Национального бюро экономических исследований У.К.Митчеллом был приглашен в США. Конечно, В.Леонтьев был настоящим вундеркиндом и тончайшим аналитиком, однако осмелимся предположить, что сегодня его, скорее всего, просто не заметили бы.


        Подобных примеров можно привести не мало. Однако смысл их заключается, прежде всего, в следующем: тенденция к уменьшению социальной ценности ученого-экономиста служит всего лишь индикатором процесса уменьшения ценности экономических открытий и разработок. Это связано и с переполнением науки различными достижениями, и с изменением потребностей общества в таких достижениях. Например, межотраслевые модели В.Леонтьева все реже используются как в теоретических, так и в прикладных исследованиях; практически полностью «умерла» магистральная теория, долгое время находившаяся на острие экономической науки; все менее популярными становятся модели общего равновесия и т.п. Современная экономическая мысль направляется в основном на уяснение конкретных экономических зависимостей, что достигается путем построения довольно простых прикладных эконометрических моделей. Именно с их помощью выуживаются крупицы нового знания. Однако построение таких моделей уже не является прерогативой ученых-гигантов, их могут создавать и «гонять» на различной статистической базе даже самые обычные, ничем не примечательные экономисты. Следовательно, для решения государственных задач и бизнес-проблем годятся любые экономисты, владеющие современными методами анализа. Люди же, достигающие больших теоретических высот, сейчас с очень большой вероятностью могут оказаться невостребованными из-за того, что их достижения не имеют непосредственного применения на практике.


        Подтверждением сказанного может служить ситуация с высокопоставленными экономическими советниками правительств различных стран. Так, раньше на такие должности попадали признанные «отцы» экономической науки как это было, например, с П.Самуэльсоном, входившим в число экономических советников администрации Дж.Кеннеди. Так было и с Р.Солоу, который был экономическим советником президентов Дж.Кеннеди, Л.Джонсона и Р.Никсона. Чтобы занять эту должность сейчас совершенно необязательно быть живым классиком. Например, Дж.Сакс, считающийся архитектором экономических реформ в Польше и бывший одно время советником правительства Б.Н.Ельцина, хотя и является профессором Гарвардского университета, все же никак не может считаться одним из ведущих экономистов мира. Не может претендовать на роль крупнейшего экономиста не только мира, но даже России и А.Илларионов, являвшийся экономическим советником президента В.В.Путина. Не ставя ни в коем случае под сомнение квалификацию Дж.Сакса и А.Илларионова, данными примерами мы хотим лишь подчеркнуть, что общественный авторитет современного экономиста уже не связан напрямую с его научными заслугами, а в значительно большей степени детерминируется его личными деловыми качествами и степенью прагматизма в решении практических проблем.


        В дополнение к сказанному следует указать на интересную тенденцию среди самих нобелевских лауреатов по экономике. Так, в литературе уже отмечалось, что с течением времени наблюдается снижение масштабности личности экономистов-нобелистов. Продолжая данную тему, можно указать на таких трех лауреатов 1994 г., как Р.Зелтен, Дж.Нэш и Дж.Харшаньи. Например, биография Р.Зелтена поражает своей скудностью: после получения докторской степени работал профессором в Свободном университете в Берлине; затем переехал в Билфельд с целью создать институт математической экономики; однако это начинание не увенчалось успехом и дело ограничилось созданием центра из трех человек с ним во главе; «завершение» карьеры в качестве профессора Боннского университета. Если бы не Нобелевская премия, можно было бы сказать, что перед нами жизнь типичного неудачника из академической среды.


        Довольно тихая, кабинетная жизнь была у Дж.Нэша, ограничившаяся Принстонским университетом и Массачусетским технологическим институтом. Если же учесть, что около года своей академической карьеры Дж.Нэш был серьезно психически болен, то и он не может служить образцом преуспевающего экономиста. 


        Но, пожалуй, в наибольшей степени жизнь поиздевалась над Дж.Харшаньи. После защиты докторской диссертации и двух лет работы в Институте социологии при Будапештском университете он вынужден был бежать из Венгрии и переехать жить в Австралию. Первые три года Дж.Харшаньи работал на заводе и параллельно учился в местном университете. Здесь же он получил вторично (!) степень магистра, а затем в США защитил (тоже вторично!) докторскую диссертацию. Возвратившись в Австралию, проработав несколько лет в столичном университете и не найдя применения своим идеям, обратился за поддержкой к К.Эрроу и при его посредничестве переселился в США.


        Во всех трех биографиях просматривается во многом случайный успех. Если бы не благоприятное стечение обстоятельств в конце жизни, то все три героя могли остаться в качестве безымянных эстетов в области математической экономики. Сказанное лишний раз подтверждает, что общество уже не слишком-то нуждается в экономистах высшей категории.


          4. Характер будущих экономических открытий и контуры экономической науки будущего: футурологический прогноз. Все сказанное выше недвусмысленно подводит к вопросу: а каково будущее экономических открытий? Следует ли ожидать каких-то качественных сдвигов в экономической науке? Однако прежде чем перейти к футурологическим прогнозам сделаем ряд предварительных замечаний.


        Как правило, считается, что наука бесконечна. Она якобы не может достичь некоего логического завершения. На наш взгляд, это не так. Здесь имеется довольно очевидная аналогия развития общества и человека. Так, в соответствии с йогическими представлениями индивидуум в своем саморазвитии проходит три стадии: фазу чувственных восприятий, фазу интеллектуального совершенствования и фазу духовного становления. Здесь важно, что фаза интеллектуального совершенствования не является конечной, ибо как бы индивидуум не развил свой интеллект он никогда не сможет ответить на все вопросы, ему придется, как выразился Рамачарака, «объяснять свои объяснения». Поэтому необходим переход к третьей стадии, которая по сути своей есть возврат к чувственному восприятию, но на более высоком уровне. Также как для отдельного человека свойственно прохождение спирали «чувство-интеллект-чувство», так для общества, на наш взгляд, вполне естественно движение по спирали «практика-теория-практика».


        Если на первой стадии человечество осваивает мир, не слишком задумываясь над ним, то на второй стадии оно начинает активно его осмысливать, в результате чего возникает теоретическое знание и наука. Однако также как интеллект человека не имеет самоценности, так и наука не является конечной целью человечества. В конечном счете, должен состояться переход к практике на базе достигнутых знаний. В такой схеме наука выступает в качестве инструмента для улучшения жизни людей. Когда инструмент создан, он применяется по назначению. Это не означает, что он не должен и не может совершенствоваться, но все-таки он должен выполнять свои функциональные «обязанности». То же самое и с экономической наукой: она может быть в принципе завершена, ибо все основные процессы и механизмы поняты и осмыслены. Похоже, что мы сейчас находимся именно в таком состоянии. Но тогда какова диалектика старого и нового знания в экономической науке будущего? Какими будут экономические открытия, если они вообще будут?


        Прежде всего, относительно фундаментальных обобщений. Они, конечно же, будут возникать, но только по мере накопления принципиальных изменений в самой экономической системе. Иными словами, экономические механизмы с течением времени меняются, следовательно, будут корректироваться и теоретические представления и модели этих механизмов. Однако в любом случае подобных обобщающих открытий будет относительно немного. Совершенно очевидно, что такие фундаментальные открытия и обобщения будут носить преимущественно концептуальный характер.


        Параллельно будут происходить сдвиги в строении самой экономической науки в направлении уменьшения в ней доли и роли аналитических исследований и результатов. Дело в том, что аналитические построения при всей своей элегантности и универсальности вытекающих из них выводов не очень хорошо подходят к изучению современных очень динамичных социально-экономических систем. На смену им уже приходят эконометрические и имитационные модели. Уже сейчас без эконометрических расчетов никакая серьезная работа по экономике на Западе невозможна. В дальнейшем их роль еще больше возрастет. Фактически само развитие науки будет сведено к эконометрическим расчетам как основному способу уточнения экономических знаний. Другими словами, все основные экономические открытия будущего будут сконцентрированы в сфере конкретных эмпирических результатов и пополнят ряды работ «теоремной» парадигмы.


        Применительно к затронутому вопросу уместно вспомнить сетования В.Леонтьева на, мягко говоря, не совсем оптимальное «строение» экономической науки. Так, рассмотрение структуры публикаций в журнале «American economic review», являющемся авангардом мировой экономической мысли, выявило следующую картину: если в 1972-1976 гг. доля чисто теоретических работ, направленных на модельный анализ экономики без использования статистических данных, была равна 50,1%, то в 1977-1981 гг. она уже составила 54,0%. Проведенные нами выборочные расчеты показывают, что в 1990 году доля сугубо теоретических работ достигала 67,9%, а в 2001 году она упала до 30,8%. Таким образом, в начале 21 века окончательно оформился перелом во внутреннем «строении» экономической науки: доля «пустого» модельного теоретизирования резко сократилась, а работы, включающие прикладные эконометрические расчеты, начали совершенно явно доминировать. Отныне научная общественность уже не может удовлетворяться голыми теориями, она требует их проверки и апробации на реальных статистических данных. Только наполнение теоретических схем конкретным эмпирическим материалом имеет реальную ценность. Думается, что в дальнейшем сложившаяся ситуация сохранится с незначительной тенденцией к дальнейшему уменьшению доли «пустого теоретизирования».


        Определенные сдвиги можно ожидать и в части исследования сложных функциональных свойств экономических систем с помощью имитационных моделей. Сегодня роль этого класса моделей невелика, но в дальнейшем она будет возрастать. Вероятно, начнет расширяться и область применения синтетических имитационно-эконометрических моделей, которые будут служить базой для проведения так называемых лабораторных экспериментов по изучению поведенческих свойств социальных систем. С помощью таких моделей можно делать даже теоретические выводы, что будет дополнительно способствовать вытеснению аналитических построений.


        Надо сказать, что широкое применение эконометрических методов отражает не только внутренне стремление людей к конкретизации позитивного знания, но и прагматичную тенденцию общества к получению от науки практического результата. В этой связи очень показателен пример упоминавшегося нами ранее Д.Мак-Фаддена, который, как считается, мог бы стать чуть ли не также богат как Б.Гейтс (который, как известно, является самым богатым человеком в мире), если бы запатентовал свои научные методики.


        Следует отметить, что «эконометризация» экономических исследований имеет очень большое философско-идеологическое значение. Дело в том, что аналитические результаты экономической науки являются «вечными», вневременными. Они имеют неограниченную (или почти неограниченную) область применения и действуют во все времена. Эконометрические результаты справедливы только на вполне определенном временном интервале. Параметры эконометрических моделей имеют тенденцию к изменению с течением времени, а следовательно, и ценность таких результатов очень относительна и не может претендовать на некую нетленность. Иными словами, сегодня данный экономический процесс протекает так, а завтра – совершенно иначе. Таким образом, победа эконометрического направления над умозрительными теоретическими построениями является ярким свидетельством того, что у экономистов выбита почва из-под ног. Им теперь приходится мириться с отсутствием универсальных истин и искать (и даже перепроверять!) истины «маленькие», «ничтожные».


        Возникновение подобного методологического тупика наблюдалось и в других науках. В частности, в физике накануне создания квантовой механики. Так, например, Г.А.Лоренц – создатель электронной теории, лауреат Нобелевской премии по физике, истинный классик – в конце жизни произнес сакраментальную фразу: «Я потерял уверенность, что моя научная работа вела к объективной истине, и я не знаю, зачем жил; жалею только, что не умер пять лет назад, когда мне еще все представлялось ясным». И это сказал человек, умственное превосходство которого чувствовалось всеми и сразу.


        Похоже, что в подобном разочаровании находятся практически все современные экономисты. В создавшейся ситуации им остается собирать оставшиеся «эконометрические крохи» с «экономического стола». Соответственно, и сами экономические открытия в будущем станут все менее вероятными и все менее очевидными.