Не нужно бояться государственных фондов

Как получилось, что два таких разных государства, как Саудовская Аравия и Норвегия, умудрились восстановить против себя другие страны? Очень просто: на сцену выходит американский или европейский политик и кричит на весь мир: "Государственные фонды – это зло, зло, зло". И правительство высокодемократической просвещенной Норвегии гневается так же, как и его собрат из автократической исламской фундаменталистской Саудовской Аравии. Смешно, не правда ли?

Государственные фонды – инвестиционный инструмент, питаемый в большинстве случаев доходами от продажи сырьевых ресурсов, – это сейчас больная тема. Будь то для Вашингтона, Брюсселя, Берлина или, как только что, для мирового экономического форума в Давосе. Эти фонды непрозрачны, утверждают критики. Никто не знает, с какими намерениями они приходят на иностранные предприятия. И поэтому, как сказал заместитель министра финансов США Дэвид Маккормик, встает вопрос: "Как действовать наверняка, чтобы инвестиции, идущие из государственных фондов, диктовались экономическими интересами, а не политическими?" Тем же самым вопросом задаются Еврокомиссия и министр экономики Германии Михаэль Глос.

Вопрос оправдан и все же в корне неверен. Потому как вся полемика вокруг государственных фондов ведется совершенно не в том русле. Настолько не в том, что ЕС и США отпугивают серьезных инвесторов.

Государственные фонды существуют десятилетиями. Сейчас они есть у 41 страны – от Анголы через Ирландию до Тринидада и Тобаго. Они вкладывают деньги в сотни иностранных предприятий, и никто не кричит об этом на каждом углу.

Норвегия как образец

Если кто успел забыть, то государственный фонд Кувейта с 1969 года имеет долю в компании Daimler, и, как говорят в Штутгарте, никто еще ни разу не слышал, чтобы эмиссары эмирата вмешались в бизнес-стратегию концерна. Хотя они регулярно требуют предъявления отчетов, но, прежде всего, они заинтересованы в новых моделях Mercedes. В Норвегии тоже существует государственный фонд, но на его долю в иностранных предприятиях приходится в среднем всего лишь 0,5%. Этого для оказания какого-либо влияния слишком мало. Американцы, которые с прошлого лета осуществляют контроль над иностранными инвестициями, не могут назвать ни одного случая, где государственный фонд добился бы политического влияния. Речь для них всегда идет о доходах. Что же тогда является причиной волнения?

Вся полемика базируется на предпосылках, по большей части ложных. Ведь речь всегда идет о государственных фондах в целом, тогда как на самом деле – только о фондах двух стран, Китая и России. Однако по дипломатическим причинам Вашингтон, Брюссель и Берлин боятся называть эти государства открыто. Вместо этого они погрязли в общих вопросах и столкнулись со страхом потенциальных и богатых инвесторов, например, из стран Персидского залива.

Страх перед государственными фондами Китая и России имеет право на существование. Китайские предприятия оставили заметный след в том, что касается нарушения авторских прав и воровства идей. Следствием такого опыта является опасение, что государственный китайский фонд может приобрести долю, например, в высокотехнологичном предприятии, чтобы добраться до его ноу-хау. В любом случае, правительство в Пекине реагировало на постоянные жалобы Запада о нарушениях авторских права новыми фундаментальными законами – не в последнюю очередь потому, что жертвами воровства все чаще становятся китайские фирмы. Итак, опасность китайских государственных фондов незначительна.

Иначе с Россией. Владимир Путин разработал новый инструмент власти, который вполне можно назвать "экономической войной". Кремль бесцеремонно использует свою экономическую мощь для продавливания российских интересов.

Например: поскольку новая Красная армия Москвы, энергетический концерн "Газпром", захотел получить доступ к транзитным трубопроводам, которые ведут на Запад и проходят по белорусской и украинской территории, он путем замораживания поставок нефти и газа поставил обе эти страны на колени. Поскольку Польша угрожала блокировать строительство планируемого газопровода по дну Балтийского моря, Кремль в период правления братьев Качиньских долгое время держал эту страну в узде посредством запрета на импорт польского мяса. Поскольку Литва не хотела продавать свой единственный нефтеперегонный завод российскому инвестору, Москва перекрыла балтийскому государству нефтяной кран.

Метод "Газпрома"

Москва грубо продавливает свои интересы. И можно живо себе представить, что Кремль не увидел бы никаких препятствий для хладнокровного использования капиталовложений своего государственного фонда в собственных целях. В этом случае опасения Вашингтона, Брюсселя и Берлина совершенно оправданны. Но только в этом случае.

Итак, что делать с этой общей шумихой вокруг государственных фондов? Запад должен назвать медведя по имени вместо того, чтобы стричь под одну гребенку все страны с государственными инвестиционными фондами и тем самым дискриминировать всех скопом. Поэтому Запад должен напрямую разговаривать с Москвой. Причем не только о ее государственном фонде, который начинает свою деятельность в апреле, а обо всех предприятиях, принадлежащих Кремлю и его приближенным.

Западная часть диалога могла бы выглядеть, например, следующим образом: мы озабочены тем, что метод "Газпром" находит подражателей. И этому мы намереваемся этому помешать. Тут существуют две возможности. Вариант номер 1: вы подписываете обязательство, как, например, это сделал государственный фонд Норвегии. В нем в случае приобретения доли в том или ином предприятии предусматривается ее верхняя граница (в процентах) и абсолютная прозрачность в вопросах целей и сроков инвестиций.

Если же вы, дорогие россияне, не хотите играть по этим правилам, остается вариант номер 2, жесткая линия. Мы определяем стратегические отрасли, например, энергоснабжение или телекоммуникации, в которых мы принципиально не хотим вашего присутствия. В других ваша максимальная доля не может превышать 24,9% – того предела, который установлен для иностранных предприятий в России.

Чтобы Москва поняла правила игры и государственные фонда других стран уяснили, что общая критика их не касается, нужны четкие слова.

The Financial Times

January 28