На заседании научного совета ВЦИОМ решили установить «истинные причины и механизмы зимне-весеннего протестного движения и перспективы его продолжения на новом этапе». Мероприятие прошло 17 мая 2012 года, сразу после горячих майских протестов и гуляний, и показало, что мнений столько же, сколько ученых. Но все же, почему протест не знает страха? И в чем его «смыслы»?
Выясняя состав «социального вещества», социологи не могут обойтись без споров, касающихся методов изучения. Разные школы предпочитают противоположную оптику, поэтому стереоэффект достигается средствами монтажа количественных и качественных подходов. В итоге мы имеем аберрацию «истины». Притом, что если она где-то и содержится, то вероятнее всего в этом споре ученых. Ключевым словом, объясняющим протестную активность, становится удачное «отслоение», которое сродни «отстранению» и «деперсонификации» в проблематике послевоенной утраты патернализма в середине XX века.
Но не менее продуктивно работает понятие «конкуренции». Например, высказывание «мы же не при царизме живем», связанное с передачей власти от Путина к Медведеву в 2007 году, и вызывающее гнев «мы давно обо всем договорились» в 2011-м, естественным образом ведут к социальному расслоению и конкуренции «сословий». Помимо этого, по мнению политтехнолога Евгения Минченко, конкуренция возникает между идеологами и аппаратчиками, теми, кто создает схемы и рождает смыслы и теми, кто не может их воплотить из-за своей некомпетентности.
Конкуренция далеко заходит между оппозиционерами и их кураторами из правительственных кланов и силовых структур. «Если мы возьмем расстановку в Путинском политбюро, то там есть 5 крупных кланов и порядка 20 помельче, – говорит Евгений Минченко. – Есть кланы, у которых очень мощный административно-силовой ресурс, и есть кланы, которые с этой точки зрения послушны, зато у них гораздо слабее сетевой ресурс. Соответственно, эти группы заинтересованы в том, чтобы публичная политика и медийная политика становились более конкурентными».
В целом в стране затеивается спор элит – остатков советской и ельцинской эпохи, то есть конкуренция между интеллигенцией и олигархией. В конце концов, демография дает предпосылки для конкуренции поколений – бэйби-бумеры и тридцатилетние переживают кризис безнадежного поиска «длинных жизненных стратегий». Накатывающие волны протеста в таком случае легко увязываются с «первым приступом изменения суицидального сознания», но в тоже время его радикальный градус может быть саморазрушительным для политической системы и государства.
Усугубляющееся «отслоение» государственных институтов от общественных структур, интеллектуальных и идеологических процессов привели к тому, что, по словам заведующего центром Института социологии РАН Владимира Петухова, «значительная часть участников митингов вдруг осознала тот факт, что можно с властью общаться без посредников, напрямую». Когда, так называемая, социальная адаптационная модель переходного периода окончательно исчерпала себя, появился запрос на общие для всех правила (яркое выражение этого – требование справедливых судов), которые на самом деле есть не что иное, как попытка самоидентификации. Как раз с этого момента начинает работать и «отслоение», и «расслоение», и «конкуренция»
Организатор проекта «Гражданин социолог» Виктор Корб предлагает следующий взгляд: новое поколение, протестующее сегодня, это результат социального разрыва, читай «отслоения», когда пропадает связность общества и на верху иерархической структуры, которая удерживает общество трансляцией общих смыслов через тот же «зомбоящик», утрачивается понимание интересов низового социального уровня. Так, целое поколение не проходит институализацию, выбивается из общей модели и требует смены политической стилистики, превыше всего ставя моральные и эстетические критерии политической деятельности. В этот комплект входит риторика, внешность и, наконец, возраст. «В экономике все стало по-другому, с тобой вежливы, тебе улыбаются, тебе предлагают какие-то дополнительные опции, а политика не меняется, – говорит президент фонда «Петербургская политика» Михаил Виноградов. – Действительно, у людей появляются стремления к более комфортной жизни, в более комфортном пространстве, а в политике скорее происходит такая архаизация».
Это подтверждает технологически-коммуникационную версию природы протестов: старые институты не соответствуют современным средствам коммуникации и их стилистике, они не способны распространять смыслы и включать в государственную идеологию молодые поколения, отличающиеся новым типом идентификации. И это не «рассерженные горожане», хотя налицо кризис мегаполиса, который запросто вытолкнет людей на улицу протестовать против бытовых условий; не «креативный класс» со своей постматериальной, эстетской философией; не «партия фейсбука», несмотря на его мобилизационный ресурс; и не «сетевые хомячки», ищущие другие формы общения.
Определить, кто же такие протестанты невозможно по двум причинам. Во-первых, отсутствует дифференциация в рамках большинства (и путинского в том числе). От 50 до 60% общества – это неструктурированная масса – не консерваторы, не реакционеры. А во-вторых, любой текущий протест не обходится без приема сознательной неопределенности. Потому что всякая определенность разобьет его на противоборствующие лагеря.
На этом фоне неубедительно выглядят манипуляционные попытки вписать протесты в глобальный тренд «Оккупай», назвать большой переполох «Снежной революций» или приписать все экзогенным силам с присущими им soft power и «оранжизмом». Но имеем ли мы дело с зарождением гражданского общества или перед нами такой же симулякр, как и идеологическая работа правительства? В разлагающемся государстве гражданская активность впервые возникает летом 2010 года на коллективном тушении лесных пожаров и совпадает с падением доверия к Путину, Медведеву и «Единой России». Далее опыт самоорганизации получает продолжение.
«Возникает достаточно очевидный конфликт между пасторской риторикой и стилистикой путинских мероприятий, официальных высказываний и собственным опытом людей, которые либо обладают достаточно обширной историей перемещения на рынке труда в поисках подходящей им работы, либо являются фрилансерами, – говорит руководитель самодеятельной группы «НИИ митингов» Александр Бикбов. – То есть людьми с непостоянной формой найма. Либо это люди, которые имеют опыт благотворительности, волонтерства, тушения пожаров в 2010 году или участия в организации музыкальных концертов, молодежных групп, своих друзей. И так далее».
Но самой главной, пожалуй, чертой сегодняшнего протеста является то, что страх прошлого, спроецированный на будущее, вдруг перестал работать. Аппарат запугивания населения всяческими ужасами и перверсиями российской истории со всем советским тоталитаризмом и переделом власти в новой России попросту сломался. В 2002 году 60% россиян были против действий, угрожающих стабильности в стране. Сегодня их число сократилось до 30%, а 33% выказали готовность выйти на митинг. Похоже, общемировой кризис идеологий, построенных на страхе, явно прослеживающийся на Ближнем востоке, коснулся и России, где самой высокой ценностью до последнего времени была абстрактная «стабильность», плавно переходящая в экономическую и политическую стагнацию.
По мнению представителя группы «ЦИРКОН» Игоря Задорина, изменившееся отношение большинства дало протестам нужный для разгона и дальнейшего движения импульс. «Меньшинство это изменение почувствовало. Почувствовало, что можно говорить «Путина на кол!», почувствовало, что можно говорить это громко, можно выступать, потому что даже в ближайшем своем окружении они уже перестали встречать неприятие такого «радикализма» или сопротивление ему».
В связи с этим руководитель аналитического отдела Фонда «Общественное мнение» Григорий Кертман задается вопросом, попутно упражняясь в проведении исторических параллелей, не формируется ли на наших глазах неодиссидентская культура с моделями политического поведения, символами, коммуникативными приемами и фольклором? А вместе с ней неошестидесятничество – сочувствующее и понимающее, но не принимающее участия в реакционных действиях? К сожалению, этими предположениями можно любоваться как сочными метафорами и только. Цайтгаст они в свои тенета не ловят. Но, возможно, еще раз напоминают о когнитивном диссонансе, когда безальтернативность политического лидера угнетает «большинство» правильностью выбора в неправильных условиях.
Исходя из всей совокупности «истин», которые каждая по своему тщится выразить суть, понятно, что российская власть сегодня расплачивается за то, что еще вчера плюнула на контроль над интеллектуальным и идейным пространством и пренебрегала выстраиванием отношений с низовой локальной общественностью. Эти две роковые ошибки привели к тому, что местечковые общественные движения выросли в общероссийский протест, наиболее выраженный в Москве, со своими идеологами и системой ценностей. Вместе с тем проходит и пора стабильной идентификации. И если на индивидуальном уровне все более затруднительно ответить «кто я такой», то, что делать с вопросом «а кто же тогда мы»?
Написать комментарий