Голод, которого не должно было быть

Данный материал является продолжением серии статей, посвященных голоду в советской деревне, опубликованных на сайте журнала «Эксперт»:

• Что не снилось Столыпину
• «Хлебные войны» в Советской России
• Кулачество как класс
• Рывок на выживание
• Сказка о десяти миллионах

...Все, о чем говорилось в предыдущих статьях, надо знать, чтобы грамотно подойти к теме голода 1933 года, а не сочинять сказочки о фанатичных большевиках, неизвестно какого лешего устраивающих в стране погром с геноцидом.

Другое дело, что сложно говорить об этом голоде. Это была не обычная российская голодовка после засухи, заморозков и прочих прелестей наших смурных широт. Сейчас уже установлено, что не было в тот год засухи. Урожай обещал вырасти если и не рекордным, то вполне приличным.

Не было и никаких изуверских хлебопоставок, превышающих силы крестьян. Старые советские и современные украинские источники согласованно показывают, что соотношение урожая и госзакупок зерна в УССР определялось следующей таблицей:

Сюда еще не вошли около 400 млн. пудов фуражных культур (овес, ячмень, кукуруза), предназначенных на корм скоту.

Если мы примем численность населения Украины за 30 млн. человек, то простой подсчет показывает, что в республике должен был остаться примерно 21 пуд зерна на человека (что почти вдвое превышает физиологическую норму, установленную во время гражданской войны – 12 пудов).

Потому-то и не верили в Москве в нереальность хлебозаготовительных планов, а потом в наступление голода, что, если исходить из статистических данных, то голоду просто неоткуда было взяться. Летом 1931-го хотя бы засуха была – а сейчас-то что?

В том-то и хитрость так называемого «голодомора», в том и отличие его от большинства голодовок прошлых лет, что он не связан с неурожаем. На первый взгляд, он вообще не имеет какой-то одной определенной причины. В основе этого бедствия лежит целый комплекс причин, каждая из которых сама по себе не могла вызвать голод, но взятые вместе, дополняющие и усиливающие друг друга...

В дебрях статистики

Вот, например, первый вопрос. Хлебопоставки до 1933 года рассчитывались, исходя из валового урожая, и составляли около трети оного. А как в то время исчисляли валовый сбор?

Этот, казалось бы, простой статистический подсчет на поверку оказывается далеко не простым делом. До обмолота урожай можно было только оценить на глазок – а молотили на селе до зимы, и хорошо, если не до следующей, а могли подержать хлеб в скирдах и несколько лет. Не говоря уже о том, что крестьянин во все времена и при всех правителях, еще с фараонов, склонен прибедняться – на всякий случай, авось скостят подати. А что у него в амбаре, только он сам и знает.

СССР не стал исключением. Еще с 1918 года, с введения продразверстки, на почве сельскохозяйственной статистики столкнулись два встречных побуждения. Крестьяне старались преуменьшить реальный урожай, исходя из которого рассчитывались обязательные хлебопоставки, а после окончания Гражданской войны и налоги. Местные власти же, наоборот, стремились по возможности этот урожай преувеличить – во-первых, зная, что крестьяне его преуменьшают, а во-вторых, чтобы выйти в передовики хлебосдачи, со всеми вытекающими отсюда почестями. По мере развития коллективизации стало ясно, что точно теми же болезнями болеют и колхозы. А как иначе – ведь интерес-то у них был тот же самый.

Для центральных властей эта игра в «угадайку» вылилась в нешуточную проблему. План хлебосдачи рассчитывался с учетом валового сбора при среднем урожае – но как подсчитать сам урожай, чтобы не промахнуться ни в ту, ни в другую сторону?

Поэтому в начале 30-х годов, до введения твердых погектарных заданий, в СССР использовался способ оценки урожая на корню, еще до уборки. Методы такие – их называют биологическими – существуют, и они довольно простые. На поле выбирается участок, его убирают, проводят пробный обмолот и подсчитывают результаты. Но...

Но, во-первых, надо иметь исполнителей, которым не лень ездить на поля и все это проделывать. Согласитесь, куда проще повстречать в районе председателя и задать простой вопрос: «Иван Степаныч, как у тебя нынче с урожайностью? Пудов сорок будет? Не будет? Ну чего ж ты так...» Записать в сводке 36 пудов, получить по мозгам от начальства за плохие показатели, переправить тройку на четверку...

Во-вторых, даже если статистики и ездили на поля, то в реальности российского, а потом советского аграрного сектора урожайность менялась не то что от региона к региону, но и от колхоза к колхозу, а то и в пределах одного хозяйства. И что же – на каждом поле пробные участки выстригать?

В борьбе за хотя бы относительно точные показатели правительство пошло по пути дублирования систем сбора данных. Американский ученый Марк Таугер, автор одной из лучших книг о советском сельском хозяйстве, насчитал целых четыре организации, целью которых было собирать и проверять данные об урожаях.

Первая из них – это ЦУНХУ, оно же ЦСУ, работавшее проверенным способом, через своих респондентов на местах, которые посылали данные об урожайности. Кроме того, в феврале 1930 года декретом ЦИК Совнаркома было отдано распоряжение о выборе двух групп статистиков на местах. Сельсоветы должны были отобрать особо доверенных товарищей и поручить им сбор статистических данных. Исполкомам сельсоветов поручалось создать экспертные комиссии для оценки объемов валового и товарного производства в своих районах. Что из этого вышло?

В качестве примера Таугер приводит историю с урожаем 1930 года. Официально урожай зерновых в том году оценивался в 83,5 млн. т. Однако архивы Госплана называют другое число – 77 млн. 200 тыс. т. Оказывается, первые данные брались без учета потерь при уборке и перевозке. В августе 1931 года газета «Социалистическое земледелие» писала, что потери при уборке зерновых в 1930 году составили 16,7 млн. т., и мы получаем еще одно число – 66,8 млн. т. Как видим, разброс данных в пределах 20–25%, то есть вполне сравним с общим объемом хлебопоставок. И вот интересно: какую из трех цифр брали при расчете хлебопоставок в качестве валового сбора?

Изнемогая под гнетом этих обстоятельств, правительство создало еще одну, третью сеть статистических учреждений – районные и региональные межведомственные учетно-контрольные комиссии при ЦУНХУ. Их задачей были: проверка данных других комиссий, прогнозирование урожайности и сбора зерна, а также контроль подсчета зерна при уборке и борьба с хищениями. Но кадры-то остались прежние! О том, что получилось, Таугер пишет: «В середине августа 1932 г. ОГПУ подвергло критике некоторых чиновников районных комиссий за сидение в конторах и излишнее доверие к данным, полученным от местных чиновников и колхозов, которые в свою очередь оценивали урожай на глазок. В итоге они часто переоценивали или недооценивали объем фактического урожая... Валериан Осинский, статистик ЦУНХУ, писал в начале 1933 г., что учетно-контрольные комиссии были созданы потому, что оценки Наркомзема были “совершенно неточными”, а работники колхозов, совхозов, местных партийных и государственных органов пытались “обмануть советское правительство”. Эти комиссии, отмечал Осинский, в среднем корректировали в сторону увеличения первичные данные на 10,8% на районном уровне и еще на 9,3% – на областном. Таким образом, учетно-контрольные комиссии повышали прогнозы на урожай примерно на 20 %...».

Вопрос: они корректировали данные, исходя из какой-либо реальности, или чисто по «внутреннему убеждению»?

Работу по оценке урожая по своим каналам вел и Наркомзем – собственно, ему в первую очередь полагалось это делать. Стоит ли говорить, что его данные не совпадали ни с какими другими?

Два основных «статистика» СССР – Наркомзем (НКЗ) и ЦУНХУ – постоянно грызлись между собой по поводу прогнозов. НКЗ считал, что ЦУНХУ пользуется полученными с мест заниженными данными, ЦУНХУ не оставался в долгу. Известно, что в конце 1932 года первые полагали, что урожай по стране составил 71 млн. т, вторые – 67 млн. Расхождение между ними не так уж и велико. А вот как оно соотносится с реальностью – вопрос вопросов...

Что касается реальности, Таугер на основании поданных постфактум, уже зимой, данных об урожайности (он полагает их достоверными, поскольку в то время уже невозможно было повлиять на давно прошедшие хлебозаготовки, то есть врать не имело смысла), считает, что в 1932 году урожай в целом по СССР был завышен на 30%, а по Украине – на 40%. Если так, то получается, что собрали не 919 млн. пудов, а всего 552 млн. Соответственно, хлебозаготовки (255 млн. пудов) составили не 27%, а почти половину урожая.

Но дело тут не только в погрешности статистических методов. Расхождения между ними были не так уж и велики. Существовали куда более крупные дыры, в которые утекал валовый сбор.

Между пальцев

Есть у спортсменов такое понятие – «черная точка». Когда, кажется, сил уже нет, в глазах темнеет, накатывает непреодолимая апатия... Если еще немножко продержаться, вслед за ней приходит «второе дыхание», и можно ставить рекорды. Важно лишь продержаться...

1932-й стал как раз такой «черной точкой» для аграрной реформы, когда даже у ее сторонников начинали опускаться руки. Причин тому много – и естественные трудности организационного периода, и усилия противников реформы, действовавших по принципу: «падающего толкни». В результате бардака и кулацкой агитации получилось так, что крестьяне в том году работали на земле как никогда плохо.

Ярко и красочно описал это в своих показаниях в ОГПУ бухгалтер колхоза «Завет Ильича», Северо-Кавказского края. «Осенью прошлого 1931 года вспашка и сев очень плохие. Вспашка была мелкой, поздней, с большим количеством огрехов, очень много было ручного сева, сеяли руками при фонарях, сев шел вплоть до снега. Все, и в первую очередь руководство колхоза…, хорошо знали и говорили, что такой сев идет впустую и результатов не даст… много сеяли по неубранным площадям. Для того, чтобы освободить площадь, сжигали кукурузу, подсолнух, горох, несмотря на то, что с этих площадей можно было собрать, например, кукурузы центнеров до 10 с га… Гороха сожгли до 300 га. Во время сева воровали много зерна… Несмотря на то, что норма часто не высевалась, в отчетности всегда показывалась установленная норма… Весной, когда появились всходы, сельская экспертная комиссия определила, что 25 га совершенно погибли, 255 га изрежены на 70%. В конце расширенная комиссия осматривала поля и нашла, что из этих 255 га 212 га погибли на 100%...».

Как сеяли, так и пололи. С сорняками в 1932 году была просто беда. То ли агрокультура спустилась ниже самого нижнего предела, то ли год случился какой-то уж очень урожайный на сорняки, но они буквально съедали злаки.

Канадский специалист по пшенице Эндрю Кернс летом 1932 года провел три месяца в СССР. Кстати, никаких следов засухи на Украине он не заметил. Там, где пшеница была хорошо обработана, она обещала дать хороший урожай.

Вот одно из его наблюдений, относящееся к Кубани, которая через полгода тоже будет голодать. Через дорогу друг от друга находились поля немецко-российской семеноводческой кампании «Друсаг» и соседнего совхоза. Пшеница «Друсага» обещала дать не менее, чем по 20 центнеров (120 пудов) с гектара, а совхозное поле чертополоха вперемешку с пшеничными колосьями обещало урожай в 1–2 центнера (6–12 пудов). Оно конечно, у семеноводов пшеничка была несколько другая – но только высокосортностью такую разницу не объяснишь. Обработка земли тоже имеет значение.

Каганович тем летом писал Сталину: «Северный Кавказ переживает величайшее бедствие: я смею утверждать, что в этом году только по С.К. сорняки сожрали у нас не меньше 120-150 млн. пудов, если не все 200! Мы должны получить превосходный урожай, а получили в лучшем случае средний, если не хуже!»

Колхозники с сорняками практически не боролись. Если в следующем, 1933 году, зерновые пропалывали по три-четыре раза, то в 1932-м – хорошо, если один. И дело не только в плохой обработке полей и нежелании колхозников трудиться. Многим хозяйствам они были выгодны. Ведь сорняки на полях – прекрасный способ маскировки недосевов. Это не мы мало семенного зерна посеяли, это сорняк пшеничку заел, год такой. Ну, а с природы какой спрос?

Сорняки некоторым хозяйствам были настолько выгодны, что прямо хоть семена чертополоха разбрасывай по полям!

Свою лепту в ухудшение соотношения между расчетным урожаем и валовым сбором внесли и потери при уборке. Нам, привыкшим при слове «уборка» представлять комбайны, у которых на входе – пшеница, а на выходе – обмолоченное зерно, вообще непонятно, о каких потерях может идти речь. Между тем в доколхозной деревне уборка проходила совсем не так. Это был многоступенчатый процесс: хлеб сперва косили или жали, потом скирдовали, затем скирды свозили в овин и уж там, выбрав время, молотили. На этом пути с хлебом могло произойти все, что угодно. Он мог осыпаться до уборки, сгнить в скирдах, его могли съесть мыши, могли украсть люди – прямо с поля, с телеги, из овина...

В 1932 году уборочные работы проводились из рук вон плохо. Сводки Наркомзема и ОГПУ сообщают о задержках покоса, отчего зерно осыпалось на корню, о разрыве между косьбой и скирдованием, когда брошенный в поле хлеб гнил, о том, что плохо заскирдованное зерно прорастает. А случалось, что колхозники просто бросали хлеб в поле и расходились на заработки.

Стоит ли удивляться, что зимой одним из основных голодающих контингентов стали колхозники, выработавшие мало трудодней. Натуральных выплат они не получили, а деньги… от денег при «голодных» ценах мало толку.

Загадочный процент

Из донесений ОГПУ четко прослеживались стадии развития той болезни, которая вскоре отзовется смертельным голодом. Там, где имели место «перегибы» при коллективизации, образовывались слабые и рыхлые колхозы; слабые колхозы не смогли справиться с планом хлебозаготовок 1931 года; «перегибы» при хлебозаготовках 1931 года отозвались голодом среди колхозников весной 1932 года; все это вылилось в массовые выходы из колхозов, волынки, уход на заработки и отказы от работы летом 1932-го.

«Обращает на себя внимание падение трудовой дисциплины в колхозах, пораженных выходами. Значительные размеры в этих колхозах приняли невыходы колхозников на работу, особенно тех, кто подал заявление об исключении из колхоза. Это во многом является также следствием неорганизованного отходничества и поездок колхозников в разные местности за хлебом. В 150 колхозах, где отмечены выходы взятых на выборку, не выходит на работу такое количество колхозников: до 70% - в 20 колхозах, до 50% - в 43, до 40% - в 60, до 30% - в 27».

А по отчетам-то все было в порядке!

Ну, а если было в порядке по отчетам – не имелось ни невспаханных полей, ни недосевов, хлеб был вовремя убран, – то стоит ли удивляться, что план хлебозаготовок для многих хозяйств оказался тяжелым и в реальности, не по бумагам, составил отнюдь не 27%, как в итоговых показателях, и не 33%, как полагалось по закону? А сколько, кстати, он составил?

В одном из сборников, посвященных истории голода на Украине, анализируются данные по Винницкой области. Так, например, сотрудники ГПУ сообщали, что «изъятие хлеба составляло в среднем более 30%, доходя в отдельных районах до 50%, а в некоторых селах до 60%».

Оставим на совести авторов словцо «изъятие» - потому что хлебозаготовки были на самом деле обычным госзаказом, который совсем неплохо оплачивался. У нас нет данных за 1932 год, но в 1933-м за пуд пшеницы заготовители платили 1 р. 32 к. За пять лет до того крестьяне-середняки считали вполне приемлемой для себя цену в рубль за пуд зерна. И, кстати, во многих колхозах в том году, при маленькой натуральной выдаче на трудодень, денежная часть оплаты достигла пика. Но что в тех деньгах толку?

Дальше в статье говорится: «15 августа 1932 г. Винницкий обком партии сообщил… о том, что планы хлебозаготовок предусматривали изъятие по области 3,19 ц с га по колхозам и 3,43 ц с га по единоличникам. Это означало, что при средней урожайности в 6,9 ц с га (оценки областного ГПУ по Винницкому району) у колхозников и единоличников оставалось до урожая 1933 г. от 347 до 371 кг зерна с га».

Судя по тону статьи, следует понимать, что план непосильный. Но когда в 1933 году вместо системы конрактации, привязанной к валовому сбору, ввели твердые задания, составившие те же самые 3 центнера с гектара, крестьяне – как колхозники, так и единоличники, остались этим планом вполне довольны. Дело в том, что в конце 20-х годов средняя урожайность зерновых по стране в приличный год составляла 50 пудов, или 8 ц с гектара. А с улучшением качества обработки земли она должна была еще вырасти.

Но даже если предположить, что в 1932 году значительную часть урожая профукали, и планы хлебозаготовок составляли половину собранного зерна – то ведь половина-то оставалась! Пусть не 21 пуд на человека, а 14 пудов – но и это выше физиологической нормы, обеспечивающей выживание населения.

В чем же дело? Куда делась вторая половина урожая?