Проклятие России: сырье и история

Если в экономике страны отменить свободный рынок и жестко регулировать процессы государственным контролем, то в качестве крайней меры это породит политический террор. Такую мысль неоднократно высказывал словенский философ Славой Жижек, комментируя сталинизм с точки зрения политико-экономического феномена. Прошедшая инаугурация Владимира Путина окончательно лишила трезвых западных экономистов надежд на то, что государственный капитализм в России при новом, не очень хорошо забытом старом, руководителе сменится на либеральную мечту, которой нас провели при Дмитрии Медведеве.

Глава отдела развивающихся рынков компании Morgan Stanley Investment Management Ручир Шарма в своей недавней статье в Financial Times был весьма доброжелателен и оптимистичен по отношению к Владимиру Путину. Он высказался в том смысле, что исследование самых успешных экономик за последние 30 лет, проведенное его компанией, доказало отсутствие связи между высоким ростом экономики и политическим режимом. Другими словами, он отменил такие дефиниции как демократия или авторитаризм, сделав акцент на лидеров, их волю и позицию.

Также Ручир Шарма определил успех предыдущего президентства Владимира Путина в духе ютубовских роликов – шитой белыми нитками пропаганды об увеличении продолжительности жизни и росте доходов в сравнении с ельцинской эпохой. Средний доход, пишет он, за последние десять лет вырос в России с 2 до 13 тысяч долларов. Удивительно, но с такими достижениями ближайшей аналогией для Путина и путинской России сегодня может быть далекая южноамериканская страна – Венесуэла, о которой по непонятным причинам у нас известно очень мало.

Схожих черт, на самом деле, у двух государств больше, чем можно подумать. Президент Венесуэлы Уго Чавес, социалист по убеждениям, для венесуэльской нации – символ и гарант социальной справедливости, то есть уже сродни нынешнему Путину. В стране, где 37,9% населения пребывает за чертой бедности, он считается народно избранным президентом. И, как говорят, сглаживает и искореняет глубокое социально-экономическое неравенство. Стоит пристальнее присмотреться к его фигуре, провозглашающей социализм XXI века, и вы заметите сходство с четвертым российским президентом, который был поддержан преимущественно социально-уязвимым населением и классом пролетариата.

В Венесуэле Чавес находит широкую поддержку среди крестьянского населения, охотно претворяющего его сельскохозяйственные реформы (заметьте, как и промышленность в России этот сектор составляет незначительный процент ВВП страны – 4%), тогда как немногочисленный средний класс, держащий в руках административное управление штатами и заправляющий судебной системой, недоволен народным президентом. Это выливается в насилие бюрократии и мелкого чиновничества над крестьянством, ровно такое же, какое мы знаем из истории Советского Союза в период правления Сталина.

Но в докладе Международной кризисной группы (ICG) о проблеме насилия в Венесуэле говорится, что «насилие и угроза применения насилия стали неотъемлемой частью политического проекта Чавеса». Если взглянуть на это с предложенного в начале статьи ракурса, то не явилось ли политическое насилие реакцией на усиление государственного контроля над экономикой, национализацию нефтяных, промышленных, коммуникационных и энергетических предприятий, которые инициировал Чавес, а чиновничество – плохо или хорошо – реализовало? Или это созвучный российской ситуации нюанс, при которой в политику пришли серые шинели КГБ и узурпировали власть, когда большинство чиновников и судей в Венесуэле, так или иначе, в прошлом принадлежали силовым структурам прежнего авторитарного режима?

Нужно еще раз задаться вопросом: влияет ли, несмотря на политический режим, личность лидера на экономику, на чем настаивает Ручир Шарма, или же все гораздо сложнее и, например, «проклятие ресурсов» раздувает госаппарат, умножает чиновничий класс, ведет к коррупции и ответу на нее со стороны самого же государства – усилению контроля? Своей программой «Социализма XXI» Чавес снизил уровень бедности, нищеты и безработицы, повысил уровень жизни и способствовал равномерному распределению доходов среди населения. Почти то же самое обеспечил и Путин, но за счет чего они это сделали?

Рецепт у двух лидеров, склонных к авторитаризму, один: национализация и подавляющее присутствие государства в экономике, как это не назови – социализмом или управляемой демократией. Высокие доходы от экспорта сырья, которые составляют до половины ВВП обеих стран, – серьезное препятствие для модернизации  как России, так и Венесуэлы. «Голландская болезнь» вообще характерна для экономик арабского типа, но без необходимого обновления система чахнет и экономический рост замедляется. Так, Россия перешла от семипроцентных темпов роста экономики к четырем процентам в год, а столь необходимые реформы в политическом застое не реализуются, даже если провозглашаются.

Поэтому стоит ли ожидать эффективных экономических реформ, рыночную либерализацию, широкую приватизацию госкорпораций, действенную борьбу с коррупцией и бюрократией при Путине 2.0? Давайте посмотрим на Венесуэлу и зададимся тем же вопросом: возможно ли это там или «проклятие ресурсов» и политическое происхождение текущего режима не даст ничему подобному возыметь свое место в действительности? Увы, но, скорее всего, мы будем вынуждены признать, что те тенденции, которые наметились и в полную силу развились в российской политической сфере и управляемой государством экономике трудно переломить. В самом деле, проклятие наиболее точное слово для положения, в котором мы оказались.