Глава 3

Республика в гетто

В атмосфере пугающей неизвестности и тотальной несвободы в Терезине жили как взрослые, так и дети. По разным данным, всего их было от 12 до 18 тысяч, точная цифра неизвестна.

…В мемориальном комплексе «Памятник Терезин» одно из помещений воссоздает обстановку типичного барака гетто. В покривившуюся колонну спрессованы фанерные чемоданы с металлическими углами, по стенам развешена одежда, на полочке стоят разномастные металлические кружки. На щелястых дощатых столах лежат засаленные игральные карты, очки с помутневшими стеклами, вязальные спицы и затвердевшие от времени клубки ниток, пушистых от пыли. Зарешеченное окно, за которым на влажной сини июльского неба изумрудными пятнами расплываются кроны старых деревьев, приоткрыто всего лишь на ширину ладони – это потому, объясняет нам смотритель, что музейным экспонатам вреден солнечный свет, но вообще-то здесь «и тогда» было сумрачно. Однако мы знаем, что ищем, и вскоре находим искомое на верхнем ярусе двуспальных трехэтажных нар в самом темном углу.

Это книга. Причем, не сборник утешительных религиозных текстов (его мы позже обнаружили на полочке среди кастрюлек), а роман о мальчике, потерявшем отца и разлученном с матерью – «Маленький лорд Фаунтлерой» англо-американской писательницы Френсис Бернетт. Все ее произведения отличало стремление автора устроить судьбу своих юных героев, преодолев все несчастья и дав добру восторжествовать над злом. Разве не об этом мечтали все маленькие узники?

Подростки десяти-двенадцати лет в Терезине помещались отдельно от родителей в школьном здании, которое называлось «Блок L 417». В этом блоке, в общежитии №1 – «Единичке» - той самой комнате, окно которой мы вычислили по рисунку, дети-заключенные организовали коммуну по типу описанной в повести русских авторов Г.Белых и Л.Пантелеева, назвав ее так же: «Республика ШКИД».

Книга, написанная двумя юношами – семнадцати и девятнадцати лет – стала очень популярна у мальчишек в гетто. В отважных, предприимчивых и непокорных шкидовцах подростки из Блока L 417 узнавали себя.

Определенное ситуативное сходство очевидно.

Школа социально-индивидуального воспитания имени Ф.М.Достоевского, о которой идет речь в повести, открылась в Петербурге в 1919 году и имела особое назначение: это был интернат полутюремного режима для малолетних правонарушителей, трудных и беспризорных ребят.

Принципиальную разницу составляло то, что петербургская школа им. Достоевского имела целью поднять со дна жизни маленьких бродяг, воров и налетчиков, вернуть их обществу. Провожая первых выпускников, один из учителей в повести говорит: «Да, грустно, конечно. Но ничего, еще увидитесь. Так надо. Они пошли жить»[4].

Из терезинской «Республики ШКИД» дети уходили, преимущественно, в Освенцим: в «Единичке» было 115 подростков, выжили 15.

Тем не менее, можно провести немало параллелей между повестью и реальной жизнью в терезинской «Республике Шкид».

Обитатели «Единички» были сверстниками героев литературного произведения и, разлученные с родителями, тоже стали осколками разрушенных семей. Пестрая ватага ребят превратилась в коллектив исключительно благодаря усилиям талантливых педагогов, главным образом – профессора Вальтера Эйзингера. В довоенное время он был преподавателем чешского языка и литературы в гимназии в Брно. По воспоминаниям Иржи Франека, работавшего воспитателем в классе рядом с «Единичкой», которую курировал Эйзингер, профессор «очень заботился о детях, был их учителем, хотя учеба была запрещена»[20]. Эйзингер же «был замечательным воспитателем, восторженным коммунистом, беззаветно преданным Советскому Союзу»[20]. Он живо интересовался Страной Советов, хорошо знал русский язык, любил русскую литературу и делился своими знаниями с ребятами.

Кстати добавим, что Иржи Франек, которого мы процитировали выше, со временем стал профессором русской литературы в Праге.

Именно Вальтер Эйзингер предложил создать в «Единичке» «Республику ШКИД». Мы говорим об этом с уверенностью, опираясь на свидетельства тех, кто пережил Терезин. «Мы назвали нашу Республику ШКИД. Название предложил Эйзингер, пересказавший нам русскую книгу «Республика ШКИД», которая ему очень понравилась, - рассказывает бывший «шкидовец» Курт Котоуч. – Мы все были захвачены этим, мы хотели быть шкидовцами»[45].

Бывший заключенный Гонда Редлих, находившийся в гетто вместе с женой и сыном, в своем дневнике, опубликованном на английском языке в 1992 году в Америке, пишет об Эйзингере: «Коммунист, он противопоставляет себя властям, пытаясь построить Республику Шкид по типу детской коммуны, что была в Санкт-Петербурге после Большевистской революции»[26].

Власти, о которых говорит Рейндлих, это еврейское самоуправление гетто. Совет старейшин к инициативе Эйзингера отнесся с большой настороженностью, об этом пишет тот же Редлих: «Наша администрация не реагирует полномасштабно на некоторые события. Она не справляется. Дело Эйзингера должно быть рассмотрено для решения. Администрация боится быть не толерантной. Администрации нужна уверенность, а не боязнь. И даже боязнь выглядит как недостаток толерантности. Разумеется, страх приведет ее (администрацию) к бессилию» [26].

Новации директора петербургской школы им. Достоевского также вызывали сомнения у властей.

Очевидно, что мальчишки из «Единички» ассоциировали своего преподавателя с директором Петербургской «Шкиды» Викниксором - Виктором Николаевичем Сорокиным-Росинским. Это был педагог того типа, о котором в повести говорится: «Чтобы быть хорошим воспитателем, нужно было, кроме педагогического таланта, иметь еще железные нервы, выдержку и громадную силу воли. Только истинно преданные своему делу работники могли в девятнадцатом году сохранить эти качества, и только такие люди работали в Шкиде».[4]

Мы находим, что с этим наблюдением органично сочетается высказывание о качествах, которые необходимы воспитанникам. Оно принадлежит перу одного из шкидовцев Терезина: «Нужны сильная воля и великое преодоление, которое может быть достигнуто только долгой борьбой с самим собой».[38]

Так же, как Викниксор, Эйзингер был человеком увлеченным, одаренным и самоотверженным. Вот как рассказывает о нем бывший воспитанник:

«Эйзингер сам был довольно молод: ему было всего двадцать девять лет. Он был талантливым педагогом, который только начинал свою деятельность. Ему выпала возможность проверить свои способности в жизни, далекой от собственного идеала. Он должен был многое сделать, чтобы позаботиться о себе и помочь нам. Мы очень ценили его доверие и его твердые убеждения в этом непредсказуемом мире гетто. Эйзингер не ставил под сомнение вопрос выживания, он твердо заявлял: «После войны я займусь докторской». Он был рядом с нами, поэтому мы стремились следовать примеру нашего замечательного учителя, который говорил о философии Ганди, переводил русские стихи, играл в футбол, переехал в общежитие к нам, пел в опере «Проданная невеста» и любил свою жену Веру из Терезина. Осознание нашей общей судьбы и личность Эйзингера позволили нам создать социальную атмосферу, в которой не было никакого различия между сиротой и сыном ученого» [45].

Так же, как Викниксор, Эйзингер хорошо понимал натуру своих питомцев, их психологическую напряженность и возрастную склонность ко всему острому, необычному, яркому. Именно поэтому он старался занять их оригинальными и причудливыми затеями. Литературная Республика Шкид стала хорошей моделью.

«Каждое государство, будь то республика или наследственная монархия, имеет свой государственный герб. Что это такое? Это изображение, которое, так сказать, аллегорически выражает характер данной страны, ее историческое и политическое лицо, ее цели и направление. Наша школа – это тоже своеобразная маленькая республика, поэтому я и решил, что у нас должен быть свой герб»,[4] - говорит директор в повести, предлагая своим ученикам изобразить на эмблеме подсолнух.

Это безусловно позитивный символ. «Школа состоит из вас, воспитанников, как подсолнух состоит из тысячи семян. Вы тянетесь к свету, потому что вы учитесь, а ученье – свет. Подсолнух тоже тянется к свету, к солнцу, и этим вы похожи на него», [4]- объясняет Викниксор.

… Разумеется, мы не забыли тот солнечный цветок, который увидели на стене Малой Крепости Терезинского форта! Подсолнух, символ «питерской» Республики Шкид, поднялся над камнями Терезина. Разве не символично? Что еще любопытно: когда в 1998 году в Америке был издан сборник «Последняя колыбельная: Поэзия Холокоста», включающем как произведения известных поэтов на русском и английском языках, так и не публиковавшиеся ранее стихи жертв геноцида, на обложку книги был вынесен рисунок, изображающий именно подсолнух, пробившийся сквозь каменную твердь! [29]

Питомцы Эйзингера также придумали для своей республики государственный символ. Но «историческое и политическое лицо» ребячьей республики в гетто было гораздо более суровым, и на гербе терезинских шкидовцев вместо мирного подсолнуха появились летящая пуля, книга и звезда.

Пуля – ясный призыв к борьбе с обстоятельствами, к активному противостоянию трагической ситуации. Книга – символ знаний. Коллега Эйзингера - преподаватель Йозеф Счастный - в 1943 году призывал шкидовцев «Единички»: «Ребята, каждый из вас участник нашего круга, никто не стоит в стороне, мы молоды и должны учиться, работать, воевать. В этом наша жизнь!»[38]

Особого внимания заслуживает изображенная на гербе терезинских шкидовцев звезда. В блоке L 417 находились ребята, у которых хотя бы один из родителей был евреем. В гетто все заключенные – и взрослые, и дети – обязаны были носить одежду с нашивкой в виде шестиконечной звезды желтого цвета. Ее ребята видели повсюду. Однако на их гербе изображена не такая звезда – желтая, но пятиконечная! И это не ошибка художника. Изучая сохранившиеся в архивах документы, мы видим, что эмблема сорок третьего года остается такой же в сорок четвертом. При этом пятиконечная звезда в детском журнале обращена не вниз, а вверх, что позволяет отличать ее от мистической пентаграммы.

Надо сказать, что существует и аполитичная трактовка символов на гербе терезинской Республики Шкид: ракета, летящая в космос. Однако, помня о восторженной преданности Эйзингера идеям социализма, мы полагаем, что пятиконечная звезда определенно напоминает о том образце, которому стремились подражать терезинские шкидовцы – о детской коммуне в молодой советской республике. А словари подсказывают еще, что пятиконечная звезда, обращенная вверх, означает вдохновение, свет, духовное образование – тоже вполне подходящая символика!

Известно, что в школе имени Достоевского у ребят было по десять-двенадцать уроков в день. Для шкидовцев учиться означало «выйти в люди», «добыть себе путевку в жизнь» - эти слова звучали в их гимне. В.Н.Сорокин-Росинский, до прихода в ШКИД имевший за плечами пятнадцать лет педагогической работы, стремился создать в школе настоящий культ учёбы. Вальтер Эйзингер пошел по тому же пути.

В Терезине сохранилась нарисованная кем-то из детей карикатура: изображение мальчишки в майке с надписью «Шкид» на груди. На голову парнишки сыплются внушительного размера камни, символизирующие собой многочисленные и разнообразные обязанности шкидовца. Они подписаны: «работа», «культура», «порядок», «дружба», «семинарные занятия». Последний камень самый большой. Учёбой мальчишки в «Единичке» были загружены основательно.

Вопреки строжайшему запрету администрации лагеря, учителя-добровольцы в Терезине читали ребятам лекции по философии, религии, социологии, зоологии, географии; преподавали латынь, эсперанто, а также русский язык и литературу. Шкидовец из «Единички» Петр Гинц в своем дневнике упоминает, в частности, занятия по истории древних цивилизаций, лекции о Рембранте и алхимиках.

О русской классике шкидовцам рассказывал, например, Карел Полачек – замечательный чешский писатель-юморист, книги которого есть в любой библиотеке Чехии, где имя Полачека известно почти так же широко, как имена Карела Чапека и Ярослава Гашека. В Терезине знаменитый писатель жил в загоне для коз, а лекции о русской литературе читал мальчишкам на чердаке. Полачек прошел через Терезин и погиб в Освенциме.

Занимая детей в Блоке L 417 учебой, умные взрослые старались отвлечь ребят от тягот реальности, дать им надежду на будущее. И становились для детей не просто учителями, а старшими товарищами. Такую модель поведения давала и любимая книжка: «Старшие ребята по вечерам стали усиленно зазывать к себе Алникпопа, потому что с ним можно было очень хорошо и о многом поговорить. Часто после вечернего чая приходил к ним Алникпоп, усаживался на парту и, горбясь, поблескивая расколотым пенсне, рассказывал – то анекдот, то что-нибудь о последних международных событиях, то вспомнит какой-нибудь эпизод из своей школьной или студенческой жизни, поспорит с ребятами о Маяковском, о Блоке, расскажет о том, как они издавали в гимназии подпольный журнал…» [4]

Товарищеские отношения не предполагали пафоса. Профессора Вальтера Эйзингера дерзкие мальчишки по-свойски наградили прозвищем «Прцек» - «коротышка». «Важно разъяснить, что необычно для наставника было жить с ребятами. У опекунов была своя комната в L 417. То обстоятельство, что Эйзингер решил по-настоящему жить как один из нас, говорит о нем больше, чем любые слова» [45], - вспоминает Курт Котоуч.

Примечательно, что уважаемый профессор насмешливую кличку «Прцек» принял и даже подписывал ею, как псевдонимом, свои литературные переводы.

В этом также прослеживается подражание литературным героям, которые переименовали и своих воспитателей, и школу, и друг друга. Однако, если героям повести новообразованное слово «Шкид», заменившее собой более длинное и торжественное название школы, могло импонировать своим созвучием уличным жаргонным словечкам «шкет» и «шкода», то мальчишки в гетто использовали его как элемент собственного секретного языка. Зная, что сокращенное «Шкид» происходит от названия «Школа имени Достоевского», они придумали оригинальную расшифровку: «SKola I.Domov» - «школа первой комнаты». Именно так предложил объяснять непонятное непосвященным слово «Шкид» Вальтер Эйзингер. Данная версия не настораживала лагерную администрацию, поэтому ребята называли так, например, свою спортивную команду, а плакат с изображением герба секретной «Республики» открыто висел на стене комнаты.

Появление прозвищ в «Единичке» не было данью блатной традиции. В повести Пантелеева и Белых действуют Янкель, Япошка, Цыган, Купец, Мамочка, Голый Барин, Гужбан, Кобчик, Турка… В терезинской «республике», где были собраны не беспризорники, а дети из благополучных семей, лихие бандитские клички не прижились. Зато там были Академик, Медик, Швейк, Большевик и Социалист. Эти и другие псевдонимы мы находим на страницах журнала, который воспитанники Эйзингера при его поддержке тайно выпускали на протяжении двух с половиной лет. Необходимость скрывать сам факт существования журнала и настоящие имена его авторов от лагерной администрации и обусловила появление кличек.

Но идею создания самодельного журнала ученикам Эйзингера подсказала всё та же повесть «Республика Шкид». Ее авторы Пантелеев и Белых сами на школьной скамье издавали бойкий еженедельник «Комар», писали статьи, стихи, памфлеты, драмы, частушки и сатиры. Этот опыт нашел отражение в повести, где необыкновенно азартно рассказывается об увлечении питомцев школы им. Достоевского литературной игрой и издательским делом: «Количество журналов с шести подскочило до девяти, но эпидемия журналистики еще не кончилась, она только начиналась». «Три месяца школа горела одним стремлением – выпускать, выпускать и выпускать журналы. Три месяца изо дня в день исписывались чистые листы бумаги четкими шрифтами, письменной прописью и безграмотными каракулями»[4].

«Эпидемия журналистики», охватившая детскую республику в повести, оказалась настолько заразительной, что юные узники Терезина, подцепившие «вирус» с книжных страниц, тоже выпускали не один – более десятка самодельных журналов! Каждая отдельная комната блока L 417 считала своим долгом, подобно «Единичке», иметь свой собственный печатный орган! Сохранились экземпляры журналов «Бонако», «Рим Рим Рим», «Камарад», «Голос чердака», «Новости» и восемьсот страниц «Ведема».

Первые 190 страниц этого журнала – рупора терезинской «Республики ШКИД» - напечатаны на машинке, остальные написаны вручную. Рукописные тексты разобрать непросто, но удобочитаемые фрагменты и заголовки позволяют оценить жанровое многообразие. На страницах «Ведема» мы находим и пародии, и философские тексты, и приключенческие рассказы, и отчеты о спортивных матчах с участием команды «Шкид», и критические статьи, и книжные обзоры, и детские стихи, и литературные переводы классических произведений, и постоянную рубрику «Цитаты недели» с детскими афоризмами вроде «Футбол отличная игра, лучше него только «Монополия» [38]. Также в журнале помещены литературно-критическая статья о творчестве Гоголя и пересказ горьковской «Песни о Соколе», а один из очерков заканчивается цитатой из «Левого марша» Маяковского: «Кто там шагает правой? Левой, левой, левой!» [38].

Литературные переводы представляют исключительно произведения русской литературы и все выполнены «Прцеком» - профессором Эйзингером. Это стихотворения Тютчева, Бунина, Фета, Теффи, Бальмонта, Лермонтова, Есенина, Пушкина.

Шкидовцы «Единички» получали воистину классическое образование – как и герои повести. Вспомним: «Японец, Цыган и Кобчик по заданию Эланлюм переписывали готическим шрифтом на цветных картонах переведенный ими коллективно отрывок из гетевского «Фауста». «Пантелеев писал конспект на тему «Законы Дракона» по древней истории, Кальмот и Дзе – о Фермопильской битве», о Фемистокле и Аристиде. Саша Пыльников разрабатывал диаграмму творчества М.Ю.Лермонтова в период с 1837 по 1840 год и писал о байроновском направлении в его творчестве» [4].

Надо заметить, что шкидовцам Терезина свободолюбивая лирика Лермонтова также пришлась по душе. Нарисованные парусники, плывущие «в тумане моря голубом», иллюстрируют известное стихотворение, корабли и острова во множестве разбросаны по журнальным страницам.

О море очень много писал бессменный редактор «Ведема», юный Петр Гинц. Его корабли штурмуют моря и океаны в рассказах «Сумасшедший Август», «Путь капитана Камаро» и «Капитан Аарон». Даже небольшое лингвистическое исследование о происхождении ругательных выражений завершается плаваньем автора на корабле.

По сути, вся терезинская «Республика ШКИД» являлась маленьким островом свободы в море беззакония. Очевидец – уже упоминавшийся нами Иржи Франек – вспоминает, что Вальтер Эйзингер «в практической жизни был демократом. Детям было позволено в максимальной степени принимать решения» [20]. Другой бывший «шкидовец», Котоуч, пишет: «Одним из сильнейших качеств Эйзингера было его чувство терпимости. Он сам твердо верит в новый, социально справедливый способ организации мира, но не требует от нас механического принятия своих убеждений. Напротив, он говорит, что в нашем возрасте слишком рано принимать установленное мнение, сначала необходимо приобрести опыт и знание многих вещей. Он применял это свое убеждение на практике, чему примером были различные лекции в нашей комнате. Нас посещали люди с самыми разными мнениями» [45].

Демократическим путем решались некоторые вопросы внутреннего распорядка «Единички», формировался состав спортивной команды, выбирались дежурные, публично – в том числе, на страницах «Ведема», - обсуждались достижения и проступки.

О том, что происходило за стенами блока L 417, с недетской прямотой и иронией рассказывает одна из наиболее популярных рубрик «Ведема» - «Прогулки по Терезину». Ее вел Петр Гинц. В своих коротких очерках он подробно описывает, как работают в гетто самые разные заведения - пекарня, пожарная станция, детские ясли, крематорий…

Статья «Кое-что о кремации» написана нарочито спокойно, шокирующие факты излагаются в добросовестном академическом стиле: «Многие из вас хотели бы знать, что такое кремация и как работает крематорий… Итак, при захоронении плоть разлагается приблизительно десять лет, кости еще дольше. При кремации же тело полностью уничтожается за несколько минут» [38]. Текст иллюстрирует аккуратный чертеж того самого терезинского крематория, где ежедневно сжигали до полусотни тел заключенных.

Эта бестрепетная манера изложения – не проявление равнодушия, а попытка преодолеть страх силой разума и воли. Суровый жизненный опыт не сделал мальчишек в блоке L 417 озлобленными. Тот же Петр Гинц в другой статье призывает шкидовцев быть внимательными к старикам в гетто и оказывать им посильную помощь.

В демократической Республике Шкид решения принимались большинством голосов, но изучение текстов «Ведема» позволяет понять, что компания в «Единичке» была разношерстная, состоящая из групп с разными интересами. В одном из материалов «Ведема», начинающегося с аллегорического повествования о кастовом обществе в Индии, мы читаем: «Каждый из нас мог бы думать, что в такой маленькой компании четырнадцатилетних ребят, как в комнате «Единичка», не будет разделения, а будет единое товарищество. Нет, не так!»[38]. То же происходит и в повести, герои которой хотя и заявляют: «Пускай ты барон, нас не касается. У нас – равноправие» [4], однако при декларируемом отсутствии сословных и имущественных различий в их среде возникают отдельные группировки – по интересам, по возрасту, по степени близости к начальству… Наиболее сознательные шкидовцы и в книге, и в гетто призывают товарищей выступать единым фронтом. «Сила каждого отдельного станет силой всех, а общая сила – силой каждого!»[38] - пишет «Пепек»- Счастный.

Равенство и братство всех шкидовцев утверждал и гимн ребячьей Республики. Пели его на мотив известной песни русского пролетариата «Варшавянка» («Вихри враждебные…»), текст сочинили сами мальчишки. В максимально точном переводе на русский одно из четверостиший звучит так:

Каждый человек как брат нам,
Христианин он или жид.*
Мы под знаменем шагаем
Нашей республики ШКИД! [38]

Нет сомнений, что это то же самое знамя, что у Кржижановского, сочинившего «Варшавянку»:

Знамя великой борьбы всех народов За лучший мир, за святую свободу.

И в книге Пантелеева - Белых, и в созданной по представленному в ней образцу детской республике в гетто существовала упорная борьба двух лагерей. Только в повести противниками любознательных, жизнерадостных и неуправляемых «бузотеров» являлись «халдеи» - пестрый коллектив педагогов во главе с неистощимым изобретателем тактических приемов Викниксором, а в «Единичке» шкидовцы единым фронтом вместе с педагогами противостояли реальному врагу – уничтожающему их бесчеловечному режиму. Живой, деятельный интерес к русской культуре, к Советскому Союзу, войска которого вели победоносное наступление в Европе, а в мае 1945 года освободили и Терезин, был в гетто форменной «бузой» - настоящим бунтом!

У истории детской республики в Терезине нет безусловно счастливого конца. Большинство обитателей «Единички» погибли в Освенциме, Вальтер Эйзингер – предположительно, в Бухенвальде. Произведений русских классиков в переводе Эйзингера до сих пор нет в библиотеках – они остались только на страницах «Ведема».

Судьба повести «Республика ШКИД» и ее авторов также неоднозначна. Опубликованная в 1927 году, повесть до 1932 года выдержала десять изданий только на русском языке, а затем пропала из книжного обращения на четверть века. Это было связано с тем, что один из авторов – Григорий Белых оказался в заключении в сталинском концлагере, где и погиб. Еще одна параллель!

Даже визуально они воспринимаются как параллельные миры, при ключевом различии обладающие ощутимым сходством: оккупированный городок Терезин, мрачная крепость в окружении рвов и колючей проволоки – и суровый Петроград, только что выдержавший блокаду, с заваленными мешками с песком и опутанными «колючкой» улицами городских окраин, с разрушенными и насквозь промороженными зданиями.

В этой связи любопытно, как поразительно, до мелочей, совпадают картины детприемника в советском кинофильме «Республика Шкид» и сохраненный в Памятнике Терезин интерьер типичного барака с трехэтажными нарами и зарешеченными окнами! И объединяющим звеном в обоих мирах присутствуют голодные, не знающие семейного тепла и домашнего уюта дети.

Совпадают даже сюжетные детали. Бывший терезинец Курт Котоуч рассказывает, как с наступлением темноты мальчишки в гетто ходили красть из подвала уголь, а на огородах во время сельскохозяйственных работ воровали овощи [9]. Герои повести Пантелеева и Белых тягали из кладовой табак и таскали с крестьянских полей картошку. «Картошка, прекрасная розовая картошка насытила всех», - это из повести. «Еда стала вкуснее, потому что привезли свежую картошку», - это из дневника терезинца Гонды Редлиха [26].

И уже какая-то мистическая связь угадывается в совпадении: в том самом 1942-м году, когда дети-заключенные в Терезине объявили свое общежитие в гетто Республикой Шкид, один из авторов одноименной книги (второй уже был репрессирован и умер в тюрьме) переживал блокаду в голодном и холодном Ленинграде!

«И мы тоже бегали без сапог, мы едва прикрывали свою наготу тряпками и писали диктовки и задачи карандашами, которые рвали бумагу и ломались на каждой запятой, - вспоминал свою шкидовскую жизнь Леонид Пантелеев в рассказе «Американская каша», написанном в форме открытого письма президенту Гуверу. - Мы голодали так, как не голодают, пожалуй, ваши уличные собаки…» [14]

«Мы жили как собаки на цепи», - вторит русскому писателю терезинский «шкидовец» Зденек Орнест [33].

«И все-таки мы всегда улыбались, - продолжает Пантелеев. - Потому, что живительный воздух революции заменял нам и кислород, и калории, и витамины…» [14]

Для мальчишек в Терезинском гетто глотком живительного воздуха стала «Республика ШКИД» - повесть, суть которой определил Максим Горький, признавшийся в письме к малолетним воспитанникам колонии в Куряже: «Для меня эта книга – праздник, она подтверждает мою веру в человека, самое удивительное, самое великое, что есть на земле нашей»[15].

«Для нас Республика Шкид с флагом, гимном и журналом, который мы делали, была приключением, и оно дало нам иллюзию свободы», - свидетельствует «шкидовец» Котоуч [45].

Глава 4

«Мы ведем!»

О святынях говорят: «намоленное место». А как сказать о тринадцати квадратных километрах, которые впитали страх и муки ста тридцати тысяч узников?

Терезин воспринимается как сгусток неизбывной боли. С наступлением ночи эта темная аура становится почти осязаемой, и небольшой аккуратный сквер вблизи нашего отеля, в двух шагах от центральной площади, кажется мрачным, как старое кладбище.

Две призрачно белеющие в темноте тонкие березки словно зависли в воздухе. На самом деле, они растут на кирпичной стене. На ветвях трепещут тонкие полоски ткани – это явно отголосок древних, еще языческих времен, славянских обрядов.

По ассоциации с украшенными деревцами вспоминаются строки нео-друида, британской поэтессы Эммы Ресталл Орр:

О кроткий свет среди царящей мглы,
Веди меня.
Хоть ночь темна, хоть и далёк мой дом,
Веди меня.
Стопы направь. Я не молю, чтоб даль
Открылась мне. О, лишь на шаг подвинь.
Веди меня.

Казалось бы, какая связь между мантрой древнеиндийской «Рамачараки» и чешским городком, тускло существующим в настоящем времени и одновременно застрявшем, точно мушка в янтаре, в трагическом прошлом? «Веди меня»!

«Мы ведем» - так переводится название журнала «Ведем», который втайне от лагерной администрации два с половиной года издавали шкидовцы «Единички».

В «Ведеме» сотрудничали примерно 30 мальчишек, из них выжили пятеро. Курт Котоуч и Зденек Орнест в 1995 году издали на чешском и английском языках книгу воспоминаний, представленных как ответы на вопросы журналистки Марии Кжижковой. «А почему вы назвали журнал «Ведем»? – спрашивает она. «Потому что «Единичка» всегда и во всем была и будет первой! Мы лидеры, мы всех ведем за собой!» - с энтузиазмом, который не иссяк за полвека, отвечает Зденек Орнест. [30]

Редактором «Ведема» все годы его существования был Петр Гинц из Праги. Его младшая сестра Хана, пережившая Терезин, считает, что Петр был идеально подготовлен для такой работы. «Еще маленьким мальчиком он мечтал стать ученым, писателем или журналистом, - написала Хана Прессбургер в своей книге воспоминаний, опубликованной пока только на английском языке в электронном виде. – В Терезине Петр стал инициатором и издателем тайного журнала «Ведем», который он представлял каждую пятницу группе мальчишек из барака номер один Блока L 417, где жил и Петр» [43].

Петр Гинц

Вальтер Эйзингер

…Комната, которая называлась «барак №1» и была почти сплошь заставлена трехэтажными нарами, сегодня почти пуста. Теперь это музей. Посетителям ничто не мешает обойти помещение по периметру, следуя вдоль стен, закрытых огромными, от пола до потолка, панелями с напечатанными на них ровными строчками. Это отнюдь не декоративный элемент. Мелкими буквами черным по белому написаны имена детей, которые были узниками Терезина. Много, очень много имен – и ведь не все известны…

Имя «Petr Ginz» мы находим на длинной стене напротив двери, ближе к левому углу. Журнал «Ведем» сохранил не только имя, но и авторские псевдонимы юноши: «Ca-nz», «Ginzero», «-nz», «Petruška», «Soukromý profesor». Все материалы, подписанные так, принадлежат перу Гинца. «Когда Петр, редактор журнала, не мог вовремя собрать статьи от своих друзей по «пятничной редакции», он писал заметки сам под разными псевдонимами», - свидетельствует Хана Прессбургер [43].

Курт Котоуч, также принимавший участие в создании журнала, рассказывает, что ребята делали «Ведем» абсолютно самостоятельно. «Профессор Эйзингер только писал введения и иногда давал свои переводы с русского. Каждый вечер по пятницам мы рассаживались за столом или на нарах, и каждый, кто что-то написал на этой неделе, читал свою часть. Журнал не оглашался иначе, как на этих сессиях пятничными вечерами.

Целых два года мы выпускали наш журнал по пятницам благодаря руководству нашего редактора, Петра Гинца. Петр был великолепен в этом деле, опыт редакторской работы он приобрел еще дома, в Праге. Он был чрезвычайно умный мальчик, на год старше нас». «Он проводил в работе над журналом все свое свободное время, всю неделю, изо дня в день, до того момента, пока не ставил последнюю точку. Это была тяжкая работа, особенно, когда он в одиночку от руки переписывал в журнал все материалы, которые так или иначе получил за неделю. Он возмущался, пытался взывать к нашей совести, но порой ему приходилось все писать самостоятельно, чтобы спасти ситуацию»[45].

Это именно Гинц аккуратно законспектировал доклад о жизни и творчестве Гоголя, который представили в «Единичке» писатель и критик Йозеф (Пепек) Тауссиг и Нора Фрид. И это Петр написал затем в «Ведеме»: «Лекция Пепека была весьма поучительна. Он много рассказал нам не только о самом Гоголе, но и об эпохе, в которой Гоголь формировался. Я мог бы покритиковать манеру чтения Норы – не повредило бы уменьшить жестикуляцию. Но концовка выступления была впечатляющей и зажигательной… В целом, это был большой успех. Мы очень надеемся услышать в будущем целый цикл лекций о русских писателях» [38].

Творчество самого Петра Гинца в России пока почти неизвестно. Мы перевели на русский язык одно из стихотворений этого разнообразно талантливого юноши – «Воспоминание о Праге»:

Как много дней, о Прага, пронеслось
С того заката над тенистым садом,
Когда тебя, любимую до слёз,
В последний раз я обнял нежным взглядом!

Давно я не гуляю над рекой,
Не слышу разговор порогов Влтавы.
Поток кипучей жизни городской
Давно отхлынул и меня оставил.

Те улочки, где ручейки звенят,
Те дворики и тихие предместья,
А вы-то как живете без меня?
Грустите ли? Мы целый год не вместе!

Как будто в темной яме я теперь-
Тюремный мрак взамен красы бескрайней.
И, сидя в клетке, точно дикий зверь,
Я вспоминаю сказочную Прагу… [38]

…На съемках нашего фильма это стихотворение четырнадцатилетнего Петра Гинца декламирует на берегу Влтавы с видом на Карлов мост пражский школьник Самсон Ошлаков. Ему всего девять, но он очень старается, хорошо выучил слова и читает с чувством, однако сделать запись с первого дубля у нас не получается. Как раз на словах «точно дикий зверь» за спиной Самсона в воду, а значит – и в кадр, отчаянно врывается сорвавшийся с поводка большой пес. Животное радостно плещется в реке, наш декламатор сгибается пополам от хохота. Мы думаем, что автору стихотворения эта сцена непременно понравилась бы. Судя по текстам, у Петра Гинца было отменное чувство юмора.

Его, как и интерес к русской культуре, Петр унаследовал от отца. Тот после Первой Мировой находился в плену в России, выучил там русский язык, работал на мельнице семьи Шолоховых и был лично знаком с будущим автором «Тихого Дона». Впоследствии, читая знаменитый роман Михаила Шолохова, Отто Гинц с интересом сопоставлял сюжет произведения с записями в своем днвнике. Об этом мы узнали из доклада профессора русской литературы Иржи Франека – бывшего воспитателя мальчишек из соседнего с «Единичкой» общежития [20].

Михаил Шолохов в пору его знакомства с Отто Гинцем был, по воспоминаниям последнего, «хилым мальчиком невысокого роста. Он тогда, вероятно, ходил в четвертый класс гимназии и был очень умный». Гинц с ним часто гулял, и отец Шолохова заранее договаривался с Отто о том, чтобы после войны отправить Михаила учиться в Прагу.

С особым удовольствием Гинц вспоминал богатую библиотеку Шолоховых: он прочитал у них много русских книг.

Во время Второй Мировой отец Петра Гинца находился в терезинском гетто одновременно с сыном, но был с ним разлучен. Он выжил и после войны писал Михаилу Шолохову, надеясь с помощью знаменитого русского литератора разыскать потерянного сына живым. В семье Гинца бережно хранят письмо с ответом Шолохова: «Дорогой Отто! Я был счастлив получить от Вас письмо и узнать о том, что Вы уцелели в эту опустошительную войну. Вместе с Вами скорблю о потере родных и близких Вам людей. Не думаю, чтобы Ваш сын находился на территории нашей страны, так как, насколько Вам известно, немцы вывозили людей из России и не ввозили сюда…».

16-летний Петр Гинц погиб в Освенциме – как и тысячи других детей Терезина.

…Один фрагмент из нацистского рекламного фильма «Подаренный город» мы просматриваем буквально по кадру. Стоп! В арочном проеме окна казармы – групповой портрет: в несколько рядов выстроились мальчишки, позади них взрослые – учителя. Качество пленки не позволяет утверждать с полной уверенностью, но не исключено, что перед нами представители терезинской Республики Шкид. Мы разглядываем застывшую картинку на мониторе и спорим:

— Ребята на экране, вроде бы, примерно одного возраста, а так было только в «Единичке»! И, кстати, один из мужчин в последнем ряду очень похож на Вальтера Эйзингера!

— Так ведь достоверная фотография Эйзингера у нас только одна, да и та довольно скверного качества, так что, опять же, утверждать что-либо с уверенностью невозможно!

— Но вот этот большеглазый темноволосый мальчик в первом ряду, да, да, тот, что с блокнотом на коленях - посмотрите, это не Петр Гинц?!

Нам очень хочется думать, что это именно он. А какой другой мальчишка пришел бы на футбольный матч с тетрадкой для записей? «Он проводил в работе над журналом все свое свободное время, всю неделю, изо дня в день».

Но достоверное фото Гинца в архиве нашлось всего одно…

Зато в «Ведеме» сохранился ироничный автопортрет Петра – иллюстрация к журнальной заметке «Об одном из нас»: из-за огромной кучи книг с улыбкой выглядывает худенький большеглазый юноша.

«В Терезине был один домик, L 417, а в том домике была комната «Единичка», а в той комнате – один мальчик, по имени Петр Гинц, редактор журнала «Ведем»…[38]

Уже заканчивая работу над фильмом и по привычке сканируя Интернет в поисках знакомых имен, мы узнали, что в 2003 году в Бруклинском музее с большим успехом прошла выставка «Искусство Освенцима». Представленные на ней рисунки и картины узников концлагеря говорили о величии человеческого духа, о силе таланта, способного пересилить смерть. Каждое произведение было шедевром, но один рисунок произвел на зрителей особое впечатление: невероятно эмоциональная акварель «Подсолнух». По описанию критика: «Солнечный цветок, в котором угадывается лагерный плац, преддверие смерти». [23]

Знаете, кто автор этого рисунка? Кто нарисовал сияющий золотой подсолнух, глядя на черные выхлопы из труб крематория?

Шестнадцатилетный Петр Гинц, редактор «Ведема», шкидовец «Единички», отправленный из Терезина в Освенцим и там «ушедший в дым».

Продолжение: главы 5-6, заключение