Настоящее сочувствие рождается из со-причастности. Только то, что нас живо затрагивает, воспринимается с пониманием.

История гораздо сложнее пьесы, которую можно разобрать по ролям, однозначно определив кого-то в герои, кого-то в негодяи.

Зато можно попытаться детализировать сложный сюжет и найти линию, которая позволит увидеть в истории что-то своё и станет ниточкой к сердцу.

«Не спрашивай, по ком звонит колокол – он звонит по тебе».

Июль - октябрь, 2009 г.
Прага - Терезин - Краснодар

Оператор то опускается на корточки, то снова поднимается и перегибается через ограждение, бесстрашно нависая над многометровой пропастью. В пустоту опасно ныряет камера, потерять которую не хочется: дорогую профессиональную технику мы взяли в аренду и по завершении съемок должны вернуть владельцу в целости и сохранности. Нежелательно, кстати, потерять и профессионального оператора – особенно, в первый съемочный день! Поскольку сам оператор понимает эти расклады не хуже других, можно предположить, что рискует он для того, чтобы снять какой-то очень интересный объект.

Предыдущим «очень интересным объектом» была птичка, в челночном режиме сновавшая с залитого солнцем июльского простора в мрачную темницу и обратно. Она возникала из слепящего света, мгновенно пролетала сквозь решетку и исчезала во мраке, испытывая реакцию и терпение оператора, который пытался зафиксировать символическое действо вылета.

Эта маленькая серая птичка воспринимается нами как знак: мы на месте, мы делаем нужное дело. Мы сохраняем память — горькую, как лекарство.

…Однажды в Бершадском гетто двум маленьким узникам — четырех и семи лет — кто-то принес клетку с серенькой птичкой, обыкновенным воробышком. «Какая же была радость! – вспоминает младший из тех двоих, ныне доктор филологических наук, профессор, писатель Матвей Гейзер. - Мы кормили ее крошками от своей скудной еды, поили водичкой, выпускали полетать по нашей комнатенке. Однажды воробышек вылетел в открытое окошко и - о счастье! – вернулся. Но в другой раз, выпорхнув на волю, перелетел через колючую проволоку, ограждавшую гетто. Мой друг выскочил из дома и, раздирая одежду и в кровь руки, пролез за проволочную сетку и побежал за птичкой. На беду ему навстречу мчался на мотоцикле немецкий комендант. Остановившись, он свалил мальчика на мостовую, связал ему руки веревкой, привязал к мотоциклу и нажал на газ...

Миновали годы, но я по-прежнему слышу душераздирающий крик моего друга, вижу его безжизненное тельце, скользящее по мостовой, вымощенной необработанной брусчаткой. А птаха, словно легкая его детская душа, летит за ним...»[49].

Так, может, и эта птичка — чья-то невинная душа?

Место, где томились в заключении тысячи мужчин, женщин и детей, приводит нас в трепет. Здесь всё кажется исполненным значения, а случайная картинка при внимательном рассмотрении может оказаться бесценной находкой.

На сей раз наш оператор хочет снять подсолнух, который жизнеутверждающе пророс из микроскопической трещины между кирпичами крепостной стены и гордо поднялся над пропастью. Ржавая цепь ограждения и покачивающийся над ней крупный яркий цветок образуют очень выразительную композицию.

— Я взял! — хвастается оператор, ухватив редкий кадр.

— И я возьму, - обещаю я, не сомневаясь, что эта картинка непременно войдет в готовый фильм.

Подсолнух, выросший из камней многометровой стены терезинской крепости, - это яркий символ. Может быть, мы даже так и назовем наш фильм: «Цветы в оковах»? Не слишком оригинально, но по смыслу очень точно, раз речь идет о детях (цветах жизни!), которые были незаслуженно лишены свободы - о малолетних узниках Терезина.

Терезин – это небольшой городок в шестидесяти километрах от Праги. Его площадь чуть более 13 квадратных километров. Все достопримечательности можно обойти за один день, что мы и делаем, попутно снимая то, что представляет для нас особый интерес.

Например, план крепости, в границах которой расположены немногочисленные жилые кварталы. Довольно неожиданно для себя мы обнаруживаем эту схему нарисованной на поверхности металлического стола, вкопанного в землю уже за крепостной стеной, вблизи плотины. Хочется пошутить, что такое наглядное пособие очень пригодилось бы для разработки захватнических планов генералу армии, осаждающей крепость, но Терезин и шуточки – «вещи несовместные». Здесь всё пропитано духом трагедии, великой и по масштабу, и по временной протяженности.

Трагическая история этого места началась в 18 веке, когда у слияния Эльбы и Огрже был построен комплекс фортификационных сооружений, названных в честь императрицы Марии Терезии. Сей дипломатический реверанс был обоснован изящным намеком: имя «Терезия, Тереза» в переводе с греческого означает «защитница». По злой иронии судьбы, послужить для защиты мирного населения крепости так и не пришлось. Гениальное творение инженерной мысли, форт Терезин почти с самого начала своего существования использовался как тюрьма.

В ней в разные годы содержались военнопленные и борцы за народное освобождение в центральной и юго-восточной Европе: руководитель антитурецкого восстания в Греции Александр Ипсиланти, венгерские и пражские мятежники, участники освободительного движения 1848 года. Во время Первой мировой войны в Терезине находился в заключении Гаврило Принцип, застреливший наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда д`Эсте.

Один век сменялся другим, а форт имени «защитницы»-Терезии продолжал сдерживать исключительно «внутреннего врага». В июне 1940 года, спустя год с небольшим после оккупации чешских земель нацистами, в Малой крепости была организована следственная тюрьма пражского гестапо. Через нее за годы войны прошло около 90 000 человек, из них 2600 умерли в крепости.

Сначала это были, в основном, чехи, арестованные за проявление различных форм сопротивления и выражение несогласия с нацистским режимом; затем стали появляться узники других национальностей – граждане Советского Союза, Польши, Германии, Югославии. В 1945 году в Малую крепость начали прибывать советские, английские и французские военнопленные, группы французских заложников.

В военные годы тюрьмой стал весь городок Терезин, превращенный в транзитный лагерь-гетто. Целыми составами сюда привозили людей из Чехии, Моравии, Германии, Австрии, Голландии, Дании, Словакии, Венгрии… 33 тысяч человек умерли в самом Терезине, 88 тысяч были депортированы в лагеря уничтожения. К концу войны в гетто находилось 17 247 выживших.

После войны поменялась власть, но не амплуа терезинского форта. В карцере Малой Крепости провел 8 месяцев глава той самой гестаповской тюрьмы Гейндрих Йекл, известный среди заключенных своей жестокостью. В 1945-1948 годах в Малой крепости находился лагерь для немцев, высылаемых из Чехословакии. После перевода последнего из узников в новое место заключения 29 февраля 1948 тюрьма была официально закрыта.

На этом, к счастью, трагическая история крепости-тюрьмы обрывается. В послевоенный период вплоть до 1996 в Терезине находился военный гарнизон.

По инициативе бывших заключенных и членов их семей, в память о трагической судьбе узников гетто решением правительства Чехословакии в Терезине был создан мемориальный комплекс.

Глава 1

«Русский след» в Терезине

Туристы тихой вереницей следуют за экскурсоводом с деревянной табличкой. Говорят по-английски, в группе есть темнокожие – наверное, американцы. Совсем как у Евтушенко: «И ходят вежливо по ним, по старым ранам, иностранцы». Туристы посещают Терезин в массовом порядке, однако экскурсии охватывают только Малую Крепость. По улочкам городка, где находилось собственно гетто, приезжих не водят. А зря. Судя по архивным фотоснимкам, Терезин не сильно изменился, многие здания давно не видели ремонта и выглядят «как тогда», так что где-нибудь на окраине, вблизи бывших казарм, весьма ощущается мрачная атмосфера города-тюрьмы.

Густая рыжеватая трава на крепостной стене вызывает в памяти строки:

Взгляни - у бездны на краю трава,

Послушай песнь - она тебе знакома,

Ее ты пела на пороге дома,

Взгляни на розу. Ты еще жива.

Прохожий, ты пройдешь. Умрут слова,

Глава уйдет разрозненного тома.

Ни голоса, ни жатв, ни водоема.

Не жди возврата, ты блеснешь едва,

Падучая звезда, ты не вернешься,

Подобно всем, исчезнешь, распадешься,

Забудешь, что звала собой себя.

Материя в тебе себя познала.

И все ушло, и эхо замолчало,

Что повторяло «я люблю тебя».

Это стихотворение Робера Десноса в переводе Ильи Эренбурга звучит здесь так пронзительно и узнаваемо отнюдь не случайно. Французский поэт Робер Деснос был узником Малой крепости и умер от тифа спустя месяц после освобождения Терезина.

Наш оператор снимает круговую панораму в центре городка. Десятый час вечера, на башне бьют часы, густой звук плывет над пустым квадратом центральной площади. Кроме нашей маленькой съемочной группы, здесь только юноша, гуляющий с собакой, остальные жители уже разошлись по домам. Интересно, все ли они знают, что узникам терезинского гетто категорически запрещалось пересекать центральную площадь?

История Терезина в XX веке – это часть Холокоста. В этом качестве она довольно хорошо изучена и представлена в научных трудах и популярных книгах. Мы не ставим перед собой цель добавить свое слово к многочисленным исследованиям данной темы. У нас другая задача: мы идем по русскому следу. Мы не хотим, чтобы забылось, что в Терезине были «наши» и было «наше».

Еще в Первую Мировую в Терезинской крепости содержались русские военнопленные и гражданские русскоязычные узники из Закарпатья – Галиции и Буковины, стремившихся к соединению с Российской Империей. Одна из камер на первом крепостном дворе так и называется – «Русская». Нам кажется символичным, что это камера номер один.

В музее Малой крепости и сейчас хранятся вещественные следы пребывания русских пленных времен Первой Мировой – изящные, в стиле «модерн» программки лагерного концерта, балалайка, стенгазета. Гораздо более трагическое свидетельство – могилы на загородном кладбище, где офицеры русской эмиграции в начале века соорудили большой памятник.

В Терезине содержался писатель Василий Романович Ваврик, бывший крестьянин из села Ясенище Бродского уезда, впоследствии получивший степень доктора славянской филологии в Карловом университете в Праге. В казематах Малой крепости он сочинял стихи о тяжелой жизни русских на Карпатах и редактировал подпольные листовки «Терезинская вошь», разоблачавшие лагерные жестокости. Эти сатирические листовки на смеси русских, польских и немецких слов - самый первый опыт «альтернативной журналистики» в Терезине!

Очерк Василия Ваврика «Терезин и Талергоф» опубликовал в 1966 году в Филадельфии протоиерей Роман Николаевич Самело, сопроводив его небольшим комментарием и посвящением: «Светлой памяти моей покойной матери, Феклы Андреевны Самело, узницы Терезина» [40].

В своем очерке Ваврик подробно рассказывает о жизни русскоязычных галичан, заключенных в Терезинскую крепость 3 сентября 1915 года.

«Не месяц, не два пребывала эта тысяча русских галичан на чужбине. Как когда-то казаки в турецкой неволе, плакали-рыдали выброшенные из родных мест несчастные невольники в крепостной тюрьме, в объятиях сильного кордона постов. Сквозь решетки смотрели на камни и красные кирпичи, на мутную воду во рвах, на город и Рудогоры…».

На Пасху, вспоминает писатель, «арестантов выгнали из всех тюрем на большой крепостной вал! Словно муравьи облепили его невольники. С четырех сторон охраняли солдаты с винтовками, чтобы никто не осмелился бежать. Вешней благодатью грело солнце. В воздухе было тепло. Жаворонки звенели в голубой синеве. Любопытные мальчики руками передавали привет. Вдали, на широкой площади, густым роем сновали люди. Это русские военнопленные вышли из своих гнилых бараков.

На крепостном валу закипело, закишело. И задумали русские галичане передать братский привет пленным братьям. Выступили вперед запевалы, и Василий Галушка поднял руку. Вдруг загремела на несколько километров в ширь и в даль песня, какой чешская земля не слыхала:

Христос воскресе!

Ответом была та же песня, но более могучая, погнувшая долу зеленые хлеба и всколыхнувшая всю округу вокруг Терезинской крепости:

Христос воскресе!» [40].

Через несколько дней после Пасхи узников Малой крепости перевели в Талергоф.

Об этом нечасто вспоминают, но Терезин и Талергоф были первыми в Европе концлагерями, предназначенными для осуществления этнической чистки. Лагерями именно и конкретно для русских!

И, хотя во Вторую Мировую Терезин стал концлагерем именно и конкретно для евреев, «русский дух» там сохранился и даже приобрел значение «живительного глотка воздуха» в удушающей атмосфере гетто.

Изучая то, что было написано и снято о Терезине до нас, мы с особым вниманием смотрим кадры из пропагандистского фильма 1944-го года. Он был сделан по приказу Гиммлера с целью убедить современную мировую общественность в том, что Терезин является городом, находящимся под свободным самоуправлением еврейского населения. Фильм так и назывался: «Подаренный город». Разумеется, имелось в виду – «подаренный фюрером евреям».

На экране «подарок» 1944-го года и сегодня смотрится симпатично. Аккуратный чешский городок с типичной архитектурой: костел, ратуша, красивые общественные здания по периметру небольшой площади… Зрители могут видеть радостный труд в теплицах и молодом саду под старинными крепостными стенами, общенародный футбольный праздник, аншлаг в лекционном зале, концерт в музыкальном кафе… Шокирует, правда, интерьер жилых помещений с трехэтажными нарами и спартанским бытом, но и в бараках все заняты приятными делами – игрой в карты, рукоделием, мирными беседами и чтением книг. Взрослые и дети – все улыбаются!

Цена этих улыбок была дорогой. По свидетельствам очевидцев, «актеров» на съемки рекламного кино назначали в принудительном порядке. Те, кто отказывался сниматься, получали повестку на ближайший транспорт в лагерь уничтожения. Впрочем, в Освенцим были отправлены и те, кто участвовал в создании фильма, в том числе – известный актер и режиссер Курт Геррон, которого доставили в Терезин из Нидерландов специально для этой работы.

Важно знать, что в этой киношной «липе» была доля правды. «Образцовый» Терезин и впрямь имел свой оркестр и музыкальное кафе, здесь действительно играли в футбол, читали лекции, рисовали и ставили спектакли. В то же самое время здесь голодали, мерзли, умирали от болезней и лишений, сгорали в печах местного крематория и целыми семьями в переполненных вагонах уезжали «на восток» - в лагеря истребления. Если помнить об этом, становится понятно, чем были для людей в Терезине музыка, литература, театр: иллюзорным островом благополучия, прибежищем от кошмарной реальности. Вот только актеры в труппе менялись очень часто, и, если кто-то вдруг не появлялся на репетиции, это обычно означало, что человека больше нет в живых.

Среди спектаклей, которые ставились в гетто, были пьесы Чехова и Гоголя. Фрагменты репетиций чеховских «Свадьбы» и «Медведя» вошли даже в пропагандистский фильм. В музее сохранились эскизы театральных костюмов к чеховским пьесам, нарисованные афиши и билеты на спектакли. Они пользовались большим успехом у зрителей. Только в январе 1944-го года гоголевскую «Женитьбу» в Терезине показали 22 раза! [35]

В это трудно поверить, но сотрудники архива демонстрируют нам подтверждающий документ, где скурпулезно подсчитаны все представления за месяц, и объясняют, что театр был передвижным, труппа показывала мини-спектакли и в музыкальном кафе, и в школе, и в бараках. А в марте 1944-го гоголевская пьеса в талантливейшей, по воспоминаниям бывших узников, постановке Густава Шорша, шла под музыку Брамса и Дворжака в исполнении знаменитых в Европе музыкантов.

Театральный репертуар в Терезине ограничивал категорический запрет администрации на трагедии, любые страдания на сцене строго наказывались, за отсутствие улыбки актера могли отправить ближайшим транспортом в Освенцим. Но, думается нам, в гетто весьма многозначительно звучали и финальная реплика из «Свадьбы»: «Мне душно! Дайте атмосферы!»[22], и самая первая фраза «шутки в одном действии» «Медведь» - слова старика Луки: «Горничная и кухарка пошли по ягоды, всякое дыхание радуется, даже кошка и та свое удовольствие понимает и по двору гуляет, пташек ловит, а вы целый день сидите в комнате, словно в монастыре, и никакого удовольствия. Да, право! Почитай, уж год прошёл, как вы из дому не выходите!..»[21].

В сохранившемся в архиве отчете о проведении лекционных занятий неоднократно упоминаются «Гоголевские вечера». И, хотя одной только русской классикой театральный репертуар и тематика лекций в гетто далеко не ограничивались, мы с гордостью отмечаем: русское слово в Терезине звучало веско и имело особый смысл. Интерес к русской культуре здесь был и попыткой нащупать в рушащемся мире незыблемое, вечно ценное, и скрытой формой протеста против фашистского режима: не надо забывать, что надежду на освобождение узники связывали, в первую очередь, именно с Советской Армией. И не зря: в мае 1945 года Терезин освободили войска армии маршала Конева.

Стремительное наступление советских войск помешало администрации лагеря привести в исполнение принятое ранее на совещании в гестапо решение истребить всех узников и взорвать концлагерь.

В это время только на первом дворе Малой крепости, где было 17 коллективных камер и 20 одиночек, находилось около полутора тысяч заключенных. В некоторых камерах теснилось до 90 человек. В так называемой русской камере помещались граждане Советского Союза, которых жестоко мучили и истязали [8].

Миша Любкин, шестиклассник из поселка Злынка Брянской области, оказался в Терезине после того, как бежал через Судеты в Чехословакию из интернационального лагеря под Дрезденом. Уже после войны он поделился своими воспоминаниями с украинской журналисткой Галиной Зеликман:

«Крепость, построенная Марией-Терезией, была превращена в лагерь. Рядом был Терезиенштадт, город-гетто. Через него заключенные шли к реке, а оттуда – на работу. По всей округе раздавался гул деревянных колодок, а мимо грохотали вагонетки с трупами умерших от голода людей.

Так продолжалось до весны 1945 г. А 30 апреля мы проснулись от… необычной тишины. Открыли двери камер. Эсэсовцев не было. Но ворота были заперты. По звуку летающих самолетов определили: наши, советские! У моста увидели группу бойцов сопротивления и рванулись к ним с надеждой и радостью. Но вооруженная группа чешских партизан через откидной мост вернула узников обратно – до проверки их врачами Красного Креста» [7] .

В крепости Терезин находилась в заключении и юная радистка из Краснодона Шура Панченко, соученица и подруга знаменитой Любы Шевцовой из «Молодой гвардии». «Немцы куда-то исчезли, - вспоминает она, - и вскоре двери моей камеры открыли русские солдаты, положили меня на носилки и вынесли из подвала. По дороге шла танковая колонна. Сколько меня били на допросах, сколько издевались фашисты, я ни разу не проронила слезу. А тут, глядя на своих освободителей, заплакала» [5].

Советских военнопленных в Терезине содержали в Малой крепости (традиция!), но в одной Русской камере все они, очевидно, не помещались.

Дочь бывшего солдата Ильи Федоровича Назарова уже после смерти отца опубликовала в Интернете фотографии, сохранившиеся в семейном архиве. На снимке, сделанном в 1989 году, бывший узник Терезина Илья Назаров снят в дверях 21-й камеры на первом дворе крепости, где он и его друзья-чехи находились в заключении в 1942-1943 г. [41].

Косвенным подтверждением того, что в Малой крепости Терезина в годы Второй Мировой содержалось немало пленных русских, может служить и небольшая выдержка из автобиографического рассказа кавалера двух орденов Отечественной войны и двух – Красной Звезды, бывшего сына полка и военного дирижера Владимира Лицмана. Он рассказывает: «Война для меня окончилась в Праге. В концлагере Терезин я собрал 12 наших военнопленных, бывших военных музыкантов, и создал свой первый духовой оркестр. Инструментов было сколько хочешь – трофейных. Командир полка нас услышал и сказал: «Это будет наш оркестр». [2]

Первые машины советской боевой техники под командованием генерала Рыбалко въехали в Терезин 8 мая. В воспоминаниях командира 32-гвардейского стрелкового корпуса 5-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта, дважды героя Советского Союза Александр Родимцева есть описание этого момента: «Гвардейцы ворвались в Терезин, где тысячи узников уже были согнаны для расстрела - чехи, русские, мадьяры, жители многих стран Европы.

Опоздай гвардейцы на полчаса, на пятнадцать минут, все было бы кончено»[6]. В этот момент генералу доложили: в толпе собранных на расстрел рожает женщина. Родимцев приказал немедленно доставить ее в медсанбат 13-й гвардейской дивизии, уже подошедшей к Терезину. После боя Родимцев прибыл в медсанбат и узнал, что узница из Венгрии, изможденная, весящая всего около 40 килограммов, родила девочку. Это было событие, взволновавшее всех жителей Терезина. По корпусу прошла весть: девочка и мать живы! Ребенка назвали русским именем Валя. Ныне она, как и генералы Рыбалко и Родимцев, в числе почетных граждан чешского города Терезин.

Кавалер пяти боевых орденов Наум Левин, прошедший всю войну под знаменами танковой армии генерала Рыбалко и гвардейского корпуса генерала Родимцева, вспоминает, что освободители Терезина «застали в лагере 11 068 доведенных до крайней степени истощения узников, большинство из которых были больны тифом… Из 15 тысяч мальчиков и девочек в живых остались лишь 92 ребенка. По приказу советского командования немедленно были развернуты шесть армейских госпиталей» [39].

Медсанбату пришлось много потрудиться: в Терезине в это время бушевали эпидемия сыпного тифа. Она унесла жизни свыше 2000 человек. От тифа в крепости умер, например, известный чешский композитор, профессор Пражской консерватории Рудольф Карел. Он много лет жил в России, преподавал в музыкальных школах в Ростове и Таганроге, дирижировал оркестром в Сибири и сочинил симфонию «Демон» по одноименной поэме М.Лермонтова.

Эпидемию тифа удалось ликвидировать только благодаря прибытию в крепость армейских лазаретов с передвижными лабораториями и самоотверженной работе нескольких сотен советских медиков. И ценой жизни 60 врачей и медсестер, которые умерли в Терезине. Как и погибших узников, их похоронили рядом с Малой Крепостью, на Кладбище Народов.

…Мы осторожно ступаем между аккуратными рядами надгробий. На небольших каменных плитах, под алыми лепестками, осыпавшимися с розовых кустов, только номера, даты смерти и имена, за которыми угадываются просторы Европы: Ольга Глассерова, Шандор Банваи, Ласло Шанто, Ян Матушка, Эмилия Серано, Мари фон Невлински, Роза де ла Пара… А вот и наш земляк: Антон Виноградов, номер 2121, умер 8 июля 1945 года.

Кем он был, Антон Виноградов? Узником гетто или одним из тех 60 советских медиков? Мы этого не узнали.

Но русское имя запомнилось.

Глава 2

Мираж и оазис

Наша маленькая съемочная группа интернациональна, ее участники представляют сразу три страны – Россию, Чехию и Австрию. Но говорим и думаем мы по-русски. А в Терезине к вечно актуальным для нас, русских, вопросам «Что делать?» и «Кто виноват?» так и тянет добавить одно плохо сформулированное, но эмоциональное «Почему?!». Почему они это терпели? Почему не пытались бежать, не восставали, не вели партизанскую войну – не делали ничего такого, что, как нам кажется, рано или поздно обязательно сделали бы в подобной ситуации «наши»?

Действительно, за все годы существования терезинского форта лишь однажды была совершена решительная попытка побега из крепости: в день святого Николая, пока охранники праздновали, трое заключенных, убежав с фабрики, где они работали, с помощью лестницы перебрались через крепостные стены, но были схвачены и казнены.

Зато весной 1943 года один из узников бежал… в Терезин! Бывший чешский офицер Витезслав Ледерер, в декабре сорок третьего депортированный из терезинского гетто в Освенцим, через несколько месяцев бежал из концлагеря, переодевшись в эсэсовскую форму. Он вернулся в Терезин, чтобы рассказать членам Совета старейшин страшную правду о том, что транспорты «на восток» увозят людей из гетто на верную гибель.

Спрашивается: неужели до тех пор они об этом не знали?

В это трудно поверить. Трудно, но возможно. Терезин – это был великий обман, жертвами которого стали многие.

Израильский историк Елена Макарова, много лет собирающая воспоминания узников Терезина и материальные свидетельства их жизни в гетто, после публикации статьи «Страна Утопия с видом на Мадагаскар» получила письмо от Павла Шепелева из Сочи. Ему было всего четыре года, когда советские войска освободили Терезин. Отправленный военным эшелоном в Россию и выросший в детском доме, Павел мало что запомнил о своей жизни в гетто. Он узнал Терезин по фотографии в журнале и в смятении написал в редакцию: «Видел я эту церковь и площадь с липами, но плёнка проявлена не с той стороны. Вы посмотрите на снимок с обратной стороны: всё так же, только не так. Река должна быть справа от церкви, а площадь – слева. По этой дороге я ходил не раз. Я был маленького роста, и сначала показывалась башенка церкви, потом крыша с красной черепицей. Там были такие окна – как бы веселые, разноцветного стекла, и лип запах я до сих пор помню, и всю жизнь вспоминаю. И рассказываю жене, что я видел страну, где люди не говорят, а поют. И всё теперь встало на место» [12].

Туман, милосердно затянувший глубины памяти, развеялся. Запомнившаяся маленькому мальчику прекрасная страна, где все поют оперные арии, оказалась не сказочным сном, а кошмарной явью.

О, да, таким был Терезин!

Адольф Эйхман, начальник гестаповского отдела IV-В-4, отвечавшего за решение еврейского вопроса, назвал однажды Терезин «маленьким сионистским экспериментом для будущего еврейского государства». Людям, которых целыми составами свозили в Терезин со всей Европы, обещали рай на берегу Эльбы – невиданное дело, вольный город, находящийся под самоуправлением еврейского населения!

Их обманули. Режим в «райском гетто» был крайне жесткий и строго регламентированный. За любое нарушение (например, за курение, плевание или попытку передать письмо за пределы города) полагались самые жестокие наказания — вплоть до депортации в лагерь уничтожения или смертной казни. Досконально была продумана и система унижений: так, например, официальная инструкция требовала от обитателя гетто, обращающегося к начальству, «принимать вид провинившегося [24].

«Формально руководство гетто осуществлялось Советом старейшин, состоявшим по преимуществу из видных пражских сионистов, - свидетельствуют историки. - Фактически же ни одно более-менее важное решение не могло быть принято Советом без одобрения со стороны немецкого коменданта. Это касалось и самого болезненного вопроса – депортации жителей Терезина в концлагеря. Немцы передавали еврейской администрации указания о числе, возрасте и профессиях депортируемых, а конкретные списки составлялись соответствующим отделом самоуправления» [24].

К слову сказать, в неоднозначном, но фактографически очень богатом труде бывшего члена Совета Старейшин Гюнтера Адлера, опубликованном в 1955 в Америке, а затем в Германии (на русском эта книга никогда не издавалась), искусственно созданный социум в Терезине сравнивается автором с «военным коммунизмом» в Советской России.

Разбирая с помощью документов структуру и механизмы общества принуждения, Адлер беспощадно критикует еврейское руководство гетто за стремление в абсурдной ситуации сохранять видимость нормальности, в результате чего создается бесчеловечная бюрократическая система [25]. Трудно назвать справедливым народным самоуправлением порядок, при котором не немецкая, а еврейская полиция сажает во внутреннюю тюрьму соплеменника, укравшего картофелину, и привилегированные узники сами распределяют среди менее статусных повестки на смерть!

Направление на «транспорт на восток» было равносильно оглашению смертного приговора, хотя никто из заключенных не знал этого наверняка, и каждый надеялся на лучшее. Известны случаи, когда человек, получивший повестку на транспорт, шел лечить зубы, а супружеская пара, собираясь в последний путь «на восток», радовалась разрешению взять в вагон коляску для ребенка. На последней странице дневника Гонды Редлиха, входившего в Совет Старейшин, запись: «Завтра поедем, сын, и мы. Будем надеяться, что час нашего освобождения близок» [26]. Они еще надеялись. Почему?

Надо помнить о том, что узники были весьма неоднородны по социальному статусу. С конца 1941 года в Терезин стали прибывать транспорты с чешскими, немецкими, австрийскими, голландскими и датскими евреями. Наряду со стариками, инвалидами, калеками, душевнобольными, которых не успели уничтожить в рамках программы эвтаназии, в гетто свозили представителей элиты - поэтов и писателей, ученых, художников, музыкантов, крупных банкиров, министров, генералов. Нерядовые люди входили и в Совет старейшин. Искренне считая себя «сливками общества», могли ли они думать, что Терезин – это не тихая гавань, а смертельная ловушка?

Известен такой факт: в одном из зданий гетто был нелегально установлен радиоприемник, и в октябре 1942 года жители гетто узнали из передачи Би-би-си о массовом уничтожении евреев в концлагерях газом. Однако глава Совета старейшин Якоб Эдельштейн назвал эту информацию «гнусной британской пропагандой».

Сообщение Ледерера старейшины также не довели до сведения общественности.

Между тем некоторые историки полагают, что обнародование правды об Освенциме могло бы спровоцировать в гетто восстание и предотвратить массовые депортации осени 1944 года [24]. Так, тележурналист Александр Ступников в своем документальном фильме «Изгои» со слов участников еврейского партизанского движения в Европе утверждает: «До нас доходила информация, что кто-то в Терезине пытался организовать сопротивление, однако это не получилось» [19].

Старейшины окончательно и бесповоротно убедились в правдивости сообщения Ледерера 28 октября 1944 года. В этот день из Терезина вышел последний транспорт, где в отдельном пассажирском вагоне находились все члены терезинского самоуправления. В Освенциме этот вагон отцепили, и все его пассажиры без селекции были отправлены в газовые камеры.

Обманута была и делегация Красного Креста, посетившая Терезин с проверкой в 1944 году. За месяц до приезда международной комиссии из Терезина в Освенцим были отправлены три эшелона с 7500 стариками и больными. За оставшееся время в гетто соорудили потемкинскую деревню, по которой и провели инспекторов. Они увидели ребятишек, играющих на новенькой детской площадке, магазин, в витринах которого лежали вполне осязаемые товары, и банк, выдающий клиентам особые «терезинские» деньги – гетто-кроны, не имевшие хождения за пределами лагеря. Проверяющие заглянули в музыкальный салон, библиотеку, кафе и молельню. Встретили группу девушек, которые с песней шли на работу, и командующего СС Карла Рахма, который раздавал детям банки рыбных консерв. «Как же так, дядюшка Рахм, опять сардинки?» - капризничали малыши, четко следуя своей роли.

Инспекторская проверка продолжалась шесть часов, из коих почти половину занял торжественный обед с администрацией лагеря. По завершении визита Комиссия Красного Креста заключила: Терезин не является пересылочной станцией для нацистских эшелонов смерти, а население городка живет нормальной жизнью.

В общем, сначала оккупанты обманули тысячи людей, получивших вместо обещанной им опытной модели будущего идеального государства мучительное существование в гетто.

Потом нацистская администрация гетто обманула комиссию Красного Креста, убедив инспекторов в том, что Терезин является благополучным городом с народным самоуправлением.

Комиссия Красного Креста, обнародовав свои впечатления, в свою очередь, обманула мировую общественность.

А Совет Старейшин годами обманывал узников, скрывая от них страшную правду о том, куда и зачем увозят людей из гетто «транспорты на восток».

Кажется очевидным, что всех этих случаях обман в значительной степени удался потому, что те, кто стали его жертвами, сами искренне хотели быть обманутыми!

Так или иначе, но Терезин оказался обманом многослойным и разноплановым - одновременно и утопической мечтой, и жуткой химерой, и прекрасным миражом... И, как ни странно, - оазисом! Вряд ли какая-нибудь просвещенная мировая столица в годы войны вела такую насыщенную и разнообразную культурную жизнь, как Терезин в период с 1942 по 1944 год!

«Поскольку количество талантливых людей на квадратный метр здесь безусловно превысило критическую массу, в Терезине образовался крупнейший центр европейской культуры, - пишет журналист из Германии Мария Каменкович. И проводит параллель: - Что-то подобное могло бы, наверное, произойти на Соловках в 20-е годы – там тоже был собран цвет культурной и интеллектуальной элиты России, выходил журнал…» [9].

«Мы, наше поколение, выросли все на руинах, потому что была огромная культура, от которой остались одни осколки, и, естественно, что это преобразило или изменило человечество, то есть, и Европу, и Россию. Там был Гулаг, здесь Холокост», - продолжает аналогию русскоязычный писатель и историк Елена Макарова, объясняя в интервью радио Прага, почему ее живо интересует тема Терезина [44].

Вероятно, теория тоталитаризма, сопоставившая черты коммунистических и фашистских режимов, может аргументировано обосновать определенное сходство терезинского гетто и соловецких лагерей. Мы же просто напомним читателю свидетельства Александра Солженицына: «В ходу соловецкие деньги: тот же слон – на соловецких бонах этого северного государства. Всё очень мило, есть и свой журнал - тоже «Слон». Выходит с 1924 г., причем с 9 номера печатается в монастырской типографии. С 1925 г. – «Соловецкие острова» (тираж 200 экз. с приложением – газетой «Новые Соловки»). С 1926 г. - подписка по всей стране и большой тираж, большой успех! И над журналом - верхоглядная какая-то цензура; заключённые (Глубоковский) пишут юмористические стишки о Тройке ГПУ - и проходит! И потом их поют с эстрады соловецкого театра прямо в лицо приехавшему Глебу Бокову».

«В лагере осуществляют археологические раскопки: в Соловках работает Раскопочная Комиссия… Есть Соловецкое Общество Краеведения. Выпускаются отчёты-исследования о неповторенной архитектуре XVI века и о соловецкой фауне. «...Ищут с такой обстоятельностью, преданностью науке, с такой кроткой любовью к предмету, будто это досужие чудаки-ученые притянулись на остров по научной страсти, а не арестанты, уже прошедшие Лубянку и дрожащие попасть на Секирную гору, под комары или к оглоблям лошади».

«Люди мрут тысячами, а на артистах драматической труппы - костюмы, сшитые из церковных риз: фокстротирующие изломанные пары на сцене - и победная красная кузница. Фантастический мир!» [47].

На Соловках, как и в Терезине, отбывали заключение литераторы, артисты, художники, ученые – «как проживавшие в Союзе со времен революции, так и выехавших после нее за границу, а потом возвратившихся по зову Родины и... угодивших прямым ходом на Соловки... До 1930 года у соловчан еще были надежды на освобождение. Пусть даже через 8 - 10 лет. Пока они еще не чувствовали себя лагерной пылью, пока считали себя людьми, несмотря на арестантскую робу. Потому писали стихи, романы, повести...» [48].

Но вернемся в Терезин. Там регулярно и во множество проходили концерты классической музыки и джаза, ставились театральные и оперные спектакли, работало кабаре, проводились художественные выставки и специальные представления для детей. С 1941 по 1945 год в гетто было сыграно более 600 спектаклей, созданы тысячи рисунков и картин, написано свыше 100 музыкальных произведений. Так, знаменитый чешский композитор Гидеон Кляйн в Терезине создал оригинальные аранжировки песен для детского хора, среди прочего, сделав классическую обработку для мужского голоса популярных русских народных песен [32].

Другой чешский композитор, Ханс Краса, создавший, в частности, гротескную оперу по новелле Достоевского «Дядюшкин сон», в Терезине переработал свою оперу для детей «Брундибар», и в новой редакции она выдержала в гетто 55 представлений!

«На чердаке старой Магдебургской казармы звучат чистые детские голоса, и у зрителей появляется надежда: вдруг, как в сказе, скоро всё закончится победой над нацизмом, и мы будем опять жить как прежде! - вспоминает терезинскую постановку «Брундибара» пенсионерка из Праги, бывшая малолетняя узница гетто Эвелина Мерова. – Нет, лучше, чем прежде, потому что мы будем больше ценить возможность свободно передвигаться, сытно есть и опять быть людьми со всеми человеческими правами. Но когда, когда это будет? Дождемся ли?» [11].

Эвелине Меровой повезло: она выжила в Терезине, Биркенау и Освенциме, после освобождения была эвакуирована на Волгу, в старый русский город Сызрань, а вскоре стала приемным ребенком в семье ленинградского врача.

От других терезинцев в архивах сохранились партитуры музыкальных симфоний, картины и рисунки. «Мне было 8 лет, когда всю нашу семью забрали в Терезин. Я любила рисовать и очень обрадовалась, когда нам выдали карандаши и бумагу, - вспоминает бывшая учительница русского языка, ныне русскоязычный гид в Праге Рози. - У нас даже была школа. Фашисты во всем любили порядок. Дети тосковали и плакали. Это создавало нервозность, мешало работать. Надо было их чем-то занять. Вот они и занимали...» [42].

Сохранились в архивах и литературные произведения, и тезисы научных докладов, театральные программки, афиши. В этот период в гетто было прочитано около двух с половиной тысяч лекций на самые разные темы. С докладами выступали специалисты с мировыми именами, лучшие европейские профессора. Более того, они еще и продолжали вести научную работу! К примеру, один из самых известных психологов XX века Виктор Франкл создал в Терезине теорию логотерапии, впоследствии прославившую его на весь мир.

Кстати говоря, самая короткая лекция, прозвучавшая в Терезине, была непосредственно связана с русской темой. Ее прочитал Йозеф (Пепик) Тауссиг – «коммунистически ориентированный», как о нем стали писать позднее, писатель и критик. В тот день, когда в Терезине узнали о разгроме немецко-фашистских войск под Сталинградом, Тауссиг выбрал темой своего выступления «Приключения бравого солдата Швейка». «Как многие из вас знают, - начал он, – на странице такой-то Швейк сказал: «Очень легко попасть в окружение, но очень трудно из него выйти. Это настоящее военное искусство». Все мгновенно уловили шутку, раздался громовой хохот, и на этом лекция закончилась.

Нацистские власти довольно скоро сняли вето на первоначально запрещенную ими театральную и концертно-выставочную деятельность. Такого рода активность заключенных убедительно подкрепляла рекламно-пропагандистскую кампанию по представлению Терезина свободным городом с богатой культурной жизнью.

Но и обманутые тоже обманывали своих обманщиков!

С видимой безропотностью подчиняясь установленным в гетто порядкам, заключенные имели смелость нарушить категорический запрет на учёбу и втайне создали образовательную систему, которая сделала бы честь любому университету.

Отто Кляйн, руководивший в гетто домом, где содержались мальчики, после войны написал докторскую диссертацию по социологии. Она основана на терезинском опыте и рассказывает об организации обучения детей: «Вначале все попытки организовать уроки были полулегальными. Однако к осени 1942 года была создана управляемая образовательная система с высококачественной культурной и педагогической работой. Трудности были огромные: нескончаемое движение транспортов в Терезин и из Терзина, колебание состава учеников, катастрофическая нехватка учебников и пособий, обучение в комнатах, где дети спали, ели и жили. Однако факт остается фактом: все дети были включены в процесс обучения» [34].

Вот свидетельство, сохранившееся в архиве Чешского Радио: «Нам было запрещено учиться, и от этого нас тянуло к учебе еще сильнее. После 10-12 часов тяжелого физического труда (нас определяли на сельхозработы с 14 лет) мы принимались за учебу. Кто-то стоял на стреме – на случай, если будет проверка. Тогда бы мы притворились, будто просто рисуем. У нас не было учебников, не хватало бумаги, поэтому мы стирали написанное ранее и начинали писать снова, так что каждый листок бумаги использовался несколько раз. У нас были отличные учителя: артисты, музыканты, писатели, художники. И они старались нас научить тому, что умели сами» [3].

«Учебные занятия проходили в разных помещениях, но чаще всего – на чердаке. Там было безопаснее, чем в других местах, потому что меньше был риск неожиданного вторжения эсэсовцев. Тем не менее, на случай проверки каждый класс имел своего «сторожевого» и был готов мгновенно прекратить занятие и начать, например, уборку. Из восьми или десяти наших учителей только двое или трое были профессиональными педагогами. У нас не было никаких пособий, и зачастую в одном классе оказывались дети разного возраста и образовательного уровня. Но учителя пытались систематизировать обучение и консультировались друг с другом. Они преподавали нам три-четыре часа ежедневно», - спустя 60 лет вспоминает пражанин Курт Котоуч [45]. Он же отмечает, что при далеко не лучших условиях обучения качество образования, которое получали дети в Терезине, было очень высоким: «Я до сих пор помню математику, историю и географию. Я понял, насколько эффективным было обучение, когда вернулся из концлагеря: я нормально влился в обычную школу, я не отстал от других»[45].

…В здании, где жили и учились дети, сегодня музей. В витрине под стеклом лежит детский учебник «Pupato» - простейший букварь. Единственный уцелевший из немногих имевшихся, он воспринимается как материальное свидетельство духовного сопротивления. Терезинские узники восставали без оружия!

Осмотрев экспозицию, мы спускаемся по ступеням крыльца, на котором Отто Кляйн каждое утро собирал мальчишек, чтобы сообщить им расписание на день, поворачиваем за угол и оказываемся на центральной площади. Прямо перед нами – красивое здание с башенкой и редким рядом низко обрезанных деревьев, которое мы уже видели на детском рисунке, сохранившемся в архиве. Мы сделали снимок, и теперь оператор, сверяясь с изображением на экране фотоаппарата, пытается выстроить кадр таком образом, чтобы максимально повторить нарисованную картинку.

— Отсюда!

— Нет, лучше отсюда! – наперебой подсказывают прочие участники съемочной группы.

Деревья стали выше и толще, стены здания окрашены в другой цвет, но продублировать рисунок в точности невозможно по другой причине. Как бы ни старался наш оператор, ему не взять нужный ракурс. Юный художник, водивший пером по желтоватой бумаге, рисовал с натуры, но находился при этом не на улице, а в том здании, из которого мы вышли.

— Он смотрел из того зарешеченного окна угловой комнаты на первом этаже! - после непродолжительной дискуссии приходим мы к общему мнению.

Именно в эту комнату, продолжая двигаться по «русскому следу», мы направимся в следующей главе.

Продолжение: главы 3-4