Кризис можно считать неким частным проявлением сбоя в глобальном хозяйственном механизме. Особенно этот тезис актуален применительно к России. Почему же так произошло? Как связаны ошибочные и устаревшие теоретические воззрения и реальность?
1. Полемика между «мэйнстримом», кейнсианством и эволюционной экономикой? Возникший в 2008-2009 гг. мировой финансовый кризис снова обнажил проблему адекватности экономических теорий и в более широком контексте - экономического знания, науки. Опять возникла острая дискуссия между старыми лагерями - неоклассикой («мэйнстримом») и кейнсианством, однако в неё всё активнее уже сейчас вмешиваются экономисты институционально-эволюционного направления, которые не совсем согласны с интерпретациями, выводами и рекомендациями той и другой школы. Вместе с тем складывается такое ощущение, что приверженцы разных экономических школ слишком далеки от прикладного понимания возникших проблем и ищут эффективные решения с использованием собственных моделей в границах сложившегося диапазона неэффективности, который задан базовыми институтами финансовой системы и современного общества. Поэтому и предлагаемые решения, и звучащая критика, о которой пойдёт речь ниже, даже из уст высоко квалифицированных экономистов, выглядят как-то узко, обнажая, например, непонимание взаимосвязанного развития финансовой и производственно-технических систем экономики, причём такого развития, которое в наше время характеризуется невиданным разрывом, образовавшимся между указанными системами.
2. Оправдан ли кризис? Любой кризис является социальным явлением, выражается в конкретных реакциях различных агентов, правительственных мероприятиях, которые призваны этот кризис преодолеть, сделать его как можно менее продолжительным. А почему экономическая наука не даёт рецептов, которые бы способствовали тому, чтобы эти кризисы исключить? В частности в СССР не было никаких кризисов, что, например, с восхищением отмечали экономисты Сидней и Беатрис Вебб после посещения СССР в 1930-е годы.
Зачем человеческому обществу нужны кризисы? Например, Йозеф Шумпетер говорил о пользе экономической депрессии, так как экономика приспосабливается тем самым к изменениям. Но к каким изменениям? Продуктивны ли они, насколько полезны для экономических агентов и насколько экономика всё-таки приспосабливается? Если нечем измерять приспособление, а Шумпетер точно ничем ничего не измерял, то как же можно говорить о его наличии?
А как быть с десятками и сотнями тысяч пострадавших в ходе кризисов, с войнами, которые были следствием этих кризисов и уносили жизни уже миллионов людей. Да и современные мировые финансовые кризисы в 1997-1998 и в 2008-2009 гг. показали, что пострадать могут сбережения сотен миллионов людей на планете. Как же возможно говорить о пользе кризиса, когда миллионы людей не доедают, живут за чертой бедности, страдают от болезней и не имеют шансов получить образование и медицинскую помощь!?
На мой взгляд, важно отметить, что если финансовая система в 1950-1970-е гг. обеспечивала ввод новых энергетических мощностей, послевоенное восстановление экономики страны, а в 1990-е и в 2000-е гг. привела к катастрофическому износу этих мощностей, практически к полной приостановке ввода новых мощностей при острой потребности в электроэнергии, что завершается аварией на Саяно-Шушенской ГЭС, то как же можно считать такую финансовую систему эффективной?
Ответ однозначен: это низкоэффективная финансовая система и низкоэффективная система управления, организации и обеспечения безопасности развития экономики России. Причём нынешняя финансовая система, безусловно, уступает прежней, которая обеспечивала потребности нации в развитии, включая науку, искусство, медицину, образование, а нынешняя - не обеспечивает, даже при выходе на равную добычу ресурсов в 2007 году соответственно уровню 1991 года (по добыче нефти). Что это за борьба с инфляцией, что это за приватизация, реформа РАО ЕЭС, что это за финансирование, которые просто подрывают основы жизни людей и безопасности?
Категорически необходимо заявить: такая экономика и финансовая система наносят вред населению России!
На рис.1 приведём обобщённый график финансирования государственного сектора экономики, показывающий вопиющую неэффективность финансовой системы и провалы в планировании финансов на государственном и иных уровнях управления.
Рисунок 1. Финансирование госсектора.
Как видно из рис.1, первый квартал объекты государственного сектора не получают финансирования вообще, точнее, их деятельность финансируется, но по принципу компенсации, перекидывания финансовых ресурсов, а не в рамках бюджетного плана. За первый квартал чиновничество определяется, как далее «отмывать» бюджетные средства, какие отчёты готовить и как легализовать игру на бюджетных деньгах. Только во втором квартале к середине года объёмы финансирования приближаются к потребной средней величине, и, разумеется, пик приходится на четвёртый квартал, когда необходимо освоить бюджетные деньги. Однако если идёт строительство воздушного судна либо выполняется федеральная программа, то неравномерность финансирования не может не сказаться на качестве конечного результата, за первый и второй квартал можно потерять квалифицированных рабочих, инженеров вследствие недофинансирования или простоев. Ускорение работ в четвёртом квартале не может уберечь систему от ошибок, неточностей и закономерного недовыполнения работы. Разбираемая здесь в качестве примера проблема наглядно демонстрирует институциональную неэффективность финансовой системы и системы планирования и управления экономикой. К сожалению, подобные, казалось бы, малозначимые примеры пронизывают экономику снизу до верху и, как правило, не учитываются ведущими специалистами различных передовых экономических школ.
На мой взгляд, экономическая наука должна объяснять реальность, предполагать последствия тех или иных действий и решений, предлагать наиболее рациональные варианты развития. Конечно, масштабные кризисы необходимо исключить, чтобы исключить и ущерб, который они доставляют человечеству, даже если для этого понадобится исправить либо изменить базовые институты, к которым все привыкли (издержки такого исправления должны быть не выше издержек самого кризиса). Всю ответственность за кризисы не следует возлагать на экономическую науку, упрекать её в том, что она оказалась бессильной в предсказании кризиса или навешивать ярлыки какой-то одной экономической школе, которая имела сильные позиции долгие годы в правительственных кругах.
3. Старые рецепты в новых условиях. Обратитесь к институтам, включая и институты организации самой науки, которые позволили пренебречь иными точками зрения и иными предложениями и предостережениями. Удивительно, но остаётся фактом, что «великие» критиканы также обладали нобелевской премией по экономике, полагая, что они правы, но, ведя себя более скромно до получения данной награды. К сожалению, они остаются в стереотипных представлениях о развитии нашей науки, поскольку замена доминирования одного лагеря другим ничего не способна изменить по существу. И фискальное стимулирование в рамках кейнсианских программ - это старый рецепт экономической политики. Главный же вопрос, с моей точки зрения, должен состоять в том, почему растущая сложность экономической системы, ввергающая её в кризисы по прошествии некоторого промежутка времени, оставляет неизменной сложность правительственных мероприятий и инструментов, не предполагая более дифференцированные методы воздействия и управления экономикой.
Дело не в том, что интегральные эффекты правительственных мероприятий трудно учитывать и оценивать, а действия различных ведомств накладываются друг на друга с неясным усилением или ослаблением. Проблема состоит в том, что скорость развития экономики приобрела такую величину, что наука не успевает оценивать как саму эту скорость, так и изменение связанных с ней закономерностей. При этом, как следует из российской практики, множатся исследования в области экономической науки, расширяется число исследователей, публикаций, однако проблемы не решаются, даже если по ним защищается несколько десятков или сотен кандидатских и докторских диссертаций.
Может возникнуть закономерное объяснение: нельзя в этом обвинять науку, потому что наука даёт рецептуру, рекомендации, а право общества и правительства воспользоваться ими или не воспользоваться. На первый взгляд, подобное объяснение является правильным, во всяком случае, разумным. Тогда почему же налогоплательщики содержат Академию наук, якобы конкурсный отбор членов-корреспондентов и академиков, научные результаты которых никого не интересуют, даже зачастую тех, кто выбирает. А ведь налогоплательщик содержит всю эту структуру, включая выборы. Формализация науки и формализация рекомендаций, возникновение клише в области экономической политики - всё это говорит не в пользу повышения авторитета экономической науки и её экспертной функции. Сугубо теоретические споры, ведущиеся и среди западных экономистов, отнюдь не добавляют экономической науке авторитета.
Так, в своей книге 2008 года «Возвращение Великой депрессии» Пол Кругман [1], ратуя за возрождение кейнсианства и жёстко критикуя «мэйнстрим» в лице чикагской школы, утверждает, что экономическая наука сбилась с пути, поскольку за правду принята красота, облицованная убедительно выглядящими математическими выкладками. Современные математические модели, включая финансовую математику, обычно строились без учёта иррациональности поведения агентов, институциональных изменений и дисфункциональности (неэффективности) институтов, не принимали во внимание фактор «управление» и провалы рынка и государства. Финансовые рынки, к сожалению, не видят и не понимают базовых показателей экономики.
Благоденствие, возникшее в экономической науке в 1990-е и в начале 2000-х гг. было разрушено финансовым кризисом 2008-2009 гг. Утверждения Р.Лукаса, что основная задача экономической науки, сводимая к объяснению депрессии, решена, и что необходимо сосредоточиться на проблемах долгосрочного экономического роста, или утверждение О.Бланшара о том, что наступил «золотой век» экономической науки и макроэкономика находится в хорошем состоянии, данное в 2008 году, вмиг перестали быть актуальными и стали выглядеть нелепо.
Теория эффективного рынка, согласно которой рынки верно оценивают активы по их реальной стоимости, а цена акций отражает цену компаний, развитие модели CAPM - оценки долгосрочных активов, показали свою несостоятельность, а «великая умеренность» и улучшение экономической политики, согласно Бену Бернанке, оказались пустыми словами. На первый взгляд, всё это так. Однако, мне хотелось бы отметить, что проблема не так проста и отнюдь не касается исключительно фискального неокейнсианского рецепта стимулирования экономики в период депрессии, что предлагает Пол Кругман [2]. Подлинное содержание проблемы не просто в учёте эффектов иррационального поведения агентов на рынке, их стадного поведения, паники, доверия, а также оптимистических ожиданий, провоцирующих эффект расточительства с последующим исчерпанием ликвидности. То есть проблема не только и не столько в имманентной нестабильности финансовых рынков и необходимости включить финансовый сектор в макроэкономические модели, а в том, чтобы понять эффективность развития различных секторов экономики, соотношений скоростей этого развития и их взаимовлияния. Существо проблемы в отрыве и отсутствии убедительных теоретических объяснений и вытекающих практических рекомендаций по ликвидации «разрывов» межсекторного экономического развития.
Справедливости ради, отметим, что французские регуляционисты использовали метод структурного анализа для изучения проблемы кризиса капиталистической системы. А Г.Мински, например, выделял пять фаз финансово-экономического кризиса, делая при этом особый акцент на выборе между производственными и финансовыми инвестициями. К этим фазам относились: Рентабельная инновация; Бум (расширение инвестиций); Эйфория (расширение инвестиций, рост потребности в деньгах и рост процента); Извлечение прибыли (рост рисков); Паника (момент Мински).
Ключевая идея Дж.М.Кейнса о том, что полное развитие финансовых систем делает ещё менее вероятным саморегулирование рыночных экономик, с одной стороны, позволяет справедливо усомниться в неоклассических рецептах преодоления кризиса, с другой - всё-таки не позволяет получить точного ответа о причинах, прогнозах и масштабе возникающих финансово-экономических потрясений. Можно задаться вопросом: а должна ли в принципе экономическая наука давать ответ на подобные вопросы?
Полагаю, что ответ требуется дать утвердительный, поскольку иначе трудно оправдать существование большого числа исследователей, создающих некий совокупный интеллектуальный продукт, который не способен снизить либо устранить дестабилизаторы экономики и социальные последствия кризиса. Экономическая наука должна не только помогать выявлять какие-то закономерности в поведении различных агентов и подсистем экономики, но и помогать обосновывать и принимать необходимые решения; во всяком случае, способствовать возникновению более ясной картины в области управления.
4. Особенности финансового кризиса в России. Финансовый кризис в России особо интересен тем, что он вызван не просто дестабилизацией финансовой системы, как, скажем, в США в результате образования фондового и ипотечного «пузырей», а усилен слабостью финансово-банковской системы и институтов, технологической и структурной отсталостью, низкой эффективностью структурной динамики и отсутствием гибкости и необходимых адаптационных качеств экономической системы. Применительно к России, и это будет показано далее, можно выделить следующие основные факторы, спровоцировавшие финансово-экономический кризис:
n Разрыв в развитии и эффективности между финансовым, промышленным и общественным секторами экономики;
n Рост долговой экономики, неуправляемость финансовым сектором и финансовыми потоками;
n Системные деформации экономики России, возникновение и рост банковского и финансового сектора при деградации промышленного сектора;
n Неэффективная финансовая и денежно-кредитная политика порождает структурный «перекос» в России: высокий процент при низкой рентабельности хозяйственной деятельности.
Тем самым, финансовая система обнаруживает эффект «кажущейся» эволюции, когда новые схемы, инструменты и виды активов могут дать эффект «схлопывания» ликвидности (например, пирамидальная структура - холдинговые и трастовые компании плюс эффект финансового рычага в 1929 г.), что останавливает или тормозит развитие технических систем и в целом экономики.
В России возникло два рычага.
Во-первых, финансово-процентный или валютно-процентный рычаг, когда вследствие разницы процентных ставок в России (высокая ставка) и за рубежом (низкая ставка) корпоративный и банковский сектора заимствуют финансовые ресурсы по низкой ставке у иностранных кредиторов, тем самым увеличивая внешний частный долг страны. Одновременно в силу роста этого долга возникают трудности с девальвацией, потому что если таковая будет произведена, то рублёвое выражение этого долга сразу же возрастёт, что станет непосильным бременем для деградирующего производственного сектора экономики. Вместе с тем, неконкурентоспособные производства без кредита сделать конкурентоспособными нельзя. Импортная зависимость от технологий и оборудования также делает девальвацию не совсем эффективным инструментом макроэкономической политики, однако для поддержки экспортных отраслей и закрепления ресурсной зависимости девальвация выступает довольно значимой процедурой, особенно при снижении общего уровня мировых цен на энергоносители и сырьё. Занимаемый за рубежом финансовый ресурс вкладывается не в реальное производство, а в сырьевые отрасли, поскольку существует большая «вилка» по рентабельности между этими секторами не в пользу производственных секторов. Некоторая часть используется для межбанковских операций и для игры на фондовом рынке и в финансовом секторе, а также на рынке жилья.
В западных странах, разница между низким процентом и рентабельностью реальных секторов используется для развития последних за счёт предоставляемых кредитов, хотя, разумеется, дифференциация по проценту и рентабельности использовалась для построения финансовой (фондовой) и ипотечной пирамид - знаменитое правило Понци. Высокая процентная ставка в России, согласно логике денежных и финансовых властей, должна противодействовать инфляции и привлекать капиталы извне, по крайней мере, как минимум не давать капиталам утекать. Снижение инфляции должно способствовать активизации инвестиций в высоко технологичных отраслях хозяйства. Однако в условиях дисбаланса по рентабельности секторов высокий процент позволяет развиваться тем секторам, рентабельность которых превосходит этот процент, то есть финансы, банки, энерго-сырьевой комплекс, металлургию, нефтехимию и некоторые другие. Все прочие продуктивные сферы деятельности, связанные с созданием конкретных изделий для внутреннего и внешнего рынков, при таком проценте превращаются в искусственно неэффективные. Контроль внутреннего рынка при этом сокращается, объём импорта аналогичной продукции возрастает, доходы и спрос сокращаются, часть агентов уходит с рынка, укрепляется монополизация, механизмы провокации издержек и низкой эффективности, следовательно, расширяется основа для инфляции - внутренней и импортированной.
Таким образом, возникает второй рычаг, который можно назвать «порочным кругом структурной деградации», а именно: неэффективная монополистичная структура экономики воссоздаёт высокие издержки, низкий уровень рентабельности и инвестиций. Это затрудняет проведение изменений такой структуры, обеспечивая низкий уровень конкурентоспособности, низкую величину продуктовой массы на внутреннем рынке, высокую инфляцию, высокий процент и низкую рентабельность, что продлевает существование старой структуры и её дальнейшую деградацию.
Обратите внимание: если в экономике стало меньше денег, а процент выступает мерилом стоимости денег, то процент должен возрасти. Но если наблюдается эффект схлопывания ликвидности, потому что создано много денег и ничем не обеспеченных денежных обязательств, то процент необходимо понизить, поскольку денег не стало не потому, что их мало, а потому что наоборот их много и они ничем не обеспечены. Причём интересно отметить: мировой финансовый кризис 2008-2009 гг. не привёл ни к гиперинфляции, не вообще к серьёзному увеличению инфляции в западных странах, да и в России, хотя процент там и там отличался в несколько раз.
Важен и ещё один аргумент. В России высоко изношен основной капитал, практически полностью свернут станочный парк, механизмы возобновления основного капитала (производство, станков, машин, оборудования). Если процент отражает стоимость основного капитала, тогда почему изношенные вещи так дорого стоят? Представьте пальто, которое носили, скажем, 30 лет. Неужели его можно продать по стоимости нового пальто? Подобное поведение может наблюдаться при каких-то искусственных условиях, но с позиций объективной экономической логики оно является абсурдным.
Высокий процент повышает склонность к спекулятивной игре, а не к производительной деятельности, не позволяя реализовать множества новых идей, изобретений, НИОКР и т.д. Масса агентов, завлекаемых большим процентом, также предоставляет свои деньги финансово-банковской системе, вносит их в общую игру даже в ущерб собственному потреблению. Тем самым текущие расходы становятся недостаточными, а доля сбережений в экономике поддерживается относительно высокой, но эти ресурсы инвестируются в сектора с высокой рентабельностью (включая пирамиды), направляются на обслуживание внешнего долга и др. При высоком проценте производительные сектора даже исключаются из претендентов на получение этих ресурсов, то есть как бы исключаются из списка агентов-спроса на кредит.
В России на уровне макроэкономических агрегатов возникло интересное соотношение, когда объём денежной массы никак не влияет на инфляцию в стране и одновременно он никак не связан с процентом, а спрос на деньги, который в потенциальном измерении очень высок, финансовые власти боятся удовлетворить соответствующим предложением. Понятие «ликвидной ловушки» было введено в экономический оборот Дж.М.Кейнсом. Это ситуация, при которой рост денежной массы не вызывает снижения процента, но увеличивает избыточные денежные средства, которые не используются. Денежная политика теряет силу своего воздействия на экономику. При этом рост денежной массы не оказывает влияния не только на процент, но и на объём инвестиций и на совокупный спрос.
При высокой ставке процента как, например, в России, когда она никак не связана с объёмом денег в экономике, также складывается ситуация как минимум понижения силы денежной политики. В общем случае денежная политика становится также бессильной, поскольку структурная диспропорция «процент-рентабельность-риск» оказывает более значимое влияние на поведение агентов, чем объём располагаемых ими денежных средств. Сегодня российская экономика вписана в схему: «высокий процент - низкая рентабельность - высокий риск», а для развития, на мой взгляд, нам нужна обратная пропорция: «низкий процент - высокая рентабельность - низкий риск». Причём создать такую схему в одночасье не удастся - нужна кропотливая макроэкономическая политика по выправлению межсекторных уровней рентабельности и понижению неоправданно высокой доходности отдельных секторов. Иными словами, от фиктивно-финансово-банковской пирамиды, валютно-фондовой пирамиды или ипотечной пирамиды нам нужно перейти к созданию продукта, причём массового продукта внутреннего рынка, да ещё и в разных секторах с применением технологий широкого круга действия.
При анализе рецептов российской макроэкономической политики, которые даются разными экономическими школами, необходимо чётко понимать, что российская экономика является сугубо сырьевой и в настоящее время дискуссия о том, как предотвратить сырьевой сценарий развития, не является актуальной, поскольку этот сценарий сформирован и де-факто функционирует сырьевая экономическая система. Другое дело, как правильно поставить задачу макроэкономической политики: имеется ли у России сырьевое или «несырьевое» будущее? Или возможно ли воспроизводство передовых технологий наравне со значительной долей сырьевого экспорта? Это проблема организации технологического развития России, причём необходимо знать какое технологическое развитие имеется в виду - отдельных технологий, либо массированного роста различных технологий в различных секторах с затовариванием внутреннего рынка продукцией, создаваемой на базе этих отечественных технологий.
5. Новое направление экономической мысли: панацея или тупик? Эволюционная экономика как направление экономической науки в отличие от «мэйнстрима» и кейнсианства как раз занимается проблемой влияния технологического развития на экономическую систему. Эволюционные экономисты также давно интересуются не только проблемами возникновения и развития кризисов, но и пытаются понять причины, лежащие в основе кризисной капиталистической природы общества. В частности, имеются работы ведущих экономистов этого направления, посвящённые анализу взаимодействия технологий и институтов (Х.Хануш, Ю.Кантнер, П.Савиотти, А.Пук, Дж.Дози, Дж.Ходжсон и др.), а также влияния инноваций на экономическую динамику (Й.Шумпетер, Х.Хануш, К.Фримен, Р.Нельсон, К.Перес и др.), исследования взаимосвязи и взаимовлияния производственных и финансовых инвестиций (Г.Мински). Вместе с тем проблема коэволюции финансового и производственного секторов, несмотря на то, что она описывалась ещё К.Марксом и выдающимся институционалистом Т.Вебленом, всё-таки остаётся открытой для исследования и необходимого понимания.
Эволюционная экономика и анализ, который она нам предоставляет, позволит лучше понять, как взаимодействуют финансовый, сырьевой, производственный и общественный сектора экономики, какие институты и свойства определяют такое взаимодействие и что может вызывать дестабилизацию такой межсекторной динамики. Речь необходимо вести о структурном анализе развития экономики, определении базовых пропорций и отношений между названными секторами, при этом, агрегированные показатели, описывающие развитие этих секторов должны выступать в качестве главных макроэкономических показателей.
Получив знания относительно специфики инноваций в каждом из секторов, условий их возникновения, тиражирования и взаимодействия, оценив направления структурных сдвигов и их причины, можно будет говорить о вкладе эволюционной науки в разрешение проблемы кризиса. Пока же современные эволюционисты, и это подтверждает симпозиум по эволюционной экономике, который прошёл в г. Пущино 17-19 сентября 2009 года, не только не могут выработать единой точки зрения на причину и природу кризиса, но подстраивают свои модели под объяснение локальных проявлений без анализа базовых финансовых институтов и моделей экономической политики, которые могу быть провокаторами подобных кризисов. Тем самым, на мой взгляд, подтверждается точка зрения П.Кругмана на проблему развития финансовой математики и использование математических моделей в экономическом анализе.
Кстати сказать, выдающийся институционалист Гуннар Мюрдаль высказывал абсолютно похожую мысль на применение математики в экономике, что вовсе не означает отрицания необходимости математики, а просто является вразумительным предупреждением от благоуспокоенности и излишней самоуверенности в применении математических моделей. В основном, эволюционисты полагаются на идеи Й.Шумпетера, даже не предполагая, что они могут устареть или уже не отражать современные хозяйственные процессы и новые закономерности или свойства различных подсистем и технологий. В следующей статье мы приведем примеры, которые позволяют принципиально пересмотреть доктрину «созидательного разрушения», да и в целом логику теории развития в шумпетерианском прочтении.
Литература
1. Кругман П. Возвращение Великой депрессии? Мировой кризис глазами нобелевского лауреата. М.: Эксмо, 2009.
2. Krugman P. How Did Economists Get It So Wrong?// The New York Times, September 2, 2009, pp. 3-8.
2. Оправдан ли кризис? Любой кризис является социальным явлением, выражается в конкретных реакциях различных агентов, правительственных мероприятиях, которые призваны этот кризис преодолеть, сделать его как можно менее продолжительным. А почему экономическая наука не даёт рецептов, которые бы способствовали тому, чтобы эти кризисы исключить? В частности в СССР не было никаких кризисов, что, например, с восхищением отмечали экономисты Сидней и Беатрис Вебб после посещения СССР в 1930-е годы.
Зачем человеческому обществу нужны кризисы? Например, Йозеф Шумпетер говорил о пользе экономической депрессии, так как экономика приспосабливается тем самым к изменениям. Но к каким изменениям? Продуктивны ли они, насколько полезны для экономических агентов и насколько экономика всё-таки приспосабливается? Если нечем измерять приспособление, а Шумпетер точно ничем ничего не измерял, то как же можно говорить о его наличии?
А как быть с десятками и сотнями тысяч пострадавших в ходе кризисов, с войнами, которые были следствием этих кризисов и уносили жизни уже миллионов людей. Да и современные мировые финансовые кризисы в 1997-1998 и в 2008-2009 гг. показали, что пострадать могут сбережения сотен миллионов людей на планете. Как же возможно говорить о пользе кризиса, когда миллионы людей не доедают, живут за чертой бедности, страдают от болезней и не имеют шансов получить образование и медицинскую помощь!?
На мой взгляд, важно отметить, что если финансовая система в 1950-1970-е гг. обеспечивала ввод новых энергетических мощностей, послевоенное восстановление экономики страны, а в 1990-е и в 2000-е гг. привела к катастрофическому износу этих мощностей, практически к полной приостановке ввода новых мощностей при острой потребности в электроэнергии, что завершается аварией на Саяно-Шушенской ГЭС, то как же можно считать такую финансовую систему эффективной?
Ответ однозначен: это низкоэффективная финансовая система и низкоэффективная система управления, организации и обеспечения безопасности развития экономики России. Причём нынешняя финансовая система, безусловно, уступает прежней, которая обеспечивала потребности нации в развитии, включая науку, искусство, медицину, образование, а нынешняя - не обеспечивает, даже при выходе на равную добычу ресурсов в 2007 году соответственно уровню 1991 года (по добыче нефти). Что это за борьба с инфляцией, что это за приватизация, реформа РАО ЕЭС, что это за финансирование, которые просто подрывают основы жизни людей и безопасности?
Категорически необходимо заявить: такая экономика и финансовая система наносят вред населению России!
На рис.1 приведём обобщённый график финансирования государственного сектора экономики, показывающий вопиющую неэффективность финансовой системы и провалы в планировании финансов на государственном и иных уровнях управления.
Рисунок 1. Финансирование госсектора.
Как видно из рис.1, первый квартал объекты государственного сектора не получают финансирования вообще, точнее, их деятельность финансируется, но по принципу компенсации, перекидывания финансовых ресурсов, а не в рамках бюджетного плана. За первый квартал чиновничество определяется, как далее «отмывать» бюджетные средства, какие отчёты готовить и как легализовать игру на бюджетных деньгах. Только во втором квартале к середине года объёмы финансирования приближаются к потребной средней величине, и, разумеется, пик приходится на четвёртый квартал, когда необходимо освоить бюджетные деньги. Однако если идёт строительство воздушного судна либо выполняется федеральная программа, то неравномерность финансирования не может не сказаться на качестве конечного результата, за первый и второй квартал можно потерять квалифицированных рабочих, инженеров вследствие недофинансирования или простоев. Ускорение работ в четвёртом квартале не может уберечь систему от ошибок, неточностей и закономерного недовыполнения работы. Разбираемая здесь в качестве примера проблема наглядно демонстрирует институциональную неэффективность финансовой системы и системы планирования и управления экономикой. К сожалению, подобные, казалось бы, малозначимые примеры пронизывают экономику снизу до верху и, как правило, не учитываются ведущими специалистами различных передовых экономических школ.
На мой взгляд, экономическая наука должна объяснять реальность, предполагать последствия тех или иных действий и решений, предлагать наиболее рациональные варианты развития. Конечно, масштабные кризисы необходимо исключить, чтобы исключить и ущерб, который они доставляют человечеству, даже если для этого понадобится исправить либо изменить базовые институты, к которым все привыкли (издержки такого исправления должны быть не выше издержек самого кризиса). Всю ответственность за кризисы не следует возлагать на экономическую науку, упрекать её в том, что она оказалась бессильной в предсказании кризиса или навешивать ярлыки какой-то одной экономической школе, которая имела сильные позиции долгие годы в правительственных кругах.
3. Старые рецепты в новых условиях. Обратитесь к институтам, включая и институты организации самой науки, которые позволили пренебречь иными точками зрения и иными предложениями и предостережениями. Удивительно, но остаётся фактом, что «великие» критиканы также обладали нобелевской премией по экономике, полагая, что они правы, но, ведя себя более скромно до получения данной награды. К сожалению, они остаются в стереотипных представлениях о развитии нашей науки, поскольку замена доминирования одного лагеря другим ничего не способна изменить по существу. И фискальное стимулирование в рамках кейнсианских программ - это старый рецепт экономической политики. Главный же вопрос, с моей точки зрения, должен состоять в том, почему растущая сложность экономической системы, ввергающая её в кризисы по прошествии некоторого промежутка времени, оставляет неизменной сложность правительственных мероприятий и инструментов, не предполагая более дифференцированные методы воздействия и управления экономикой.
Дело не в том, что интегральные эффекты правительственных мероприятий трудно учитывать и оценивать, а действия различных ведомств накладываются друг на друга с неясным усилением или ослаблением. Проблема состоит в том, что скорость развития экономики приобрела такую величину, что наука не успевает оценивать как саму эту скорость, так и изменение связанных с ней закономерностей. При этом, как следует из российской практики, множатся исследования в области экономической науки, расширяется число исследователей, публикаций, однако проблемы не решаются, даже если по ним защищается несколько десятков или сотен кандидатских и докторских диссертаций.
Может возникнуть закономерное объяснение: нельзя в этом обвинять науку, потому что наука даёт рецептуру, рекомендации, а право общества и правительства воспользоваться ими или не воспользоваться. На первый взгляд, подобное объяснение является правильным, во всяком случае, разумным. Тогда почему же налогоплательщики содержат Академию наук, якобы конкурсный отбор членов-корреспондентов и академиков, научные результаты которых никого не интересуют, даже зачастую тех, кто выбирает. А ведь налогоплательщик содержит всю эту структуру, включая выборы. Формализация науки и формализация рекомендаций, возникновение клише в области экономической политики - всё это говорит не в пользу повышения авторитета экономической науки и её экспертной функции. Сугубо теоретические споры, ведущиеся и среди западных экономистов, отнюдь не добавляют экономической науке авторитета.
Так, в своей книге 2008 года «Возвращение Великой депрессии» Пол Кругман [1], ратуя за возрождение кейнсианства и жёстко критикуя «мэйнстрим» в лице чикагской школы, утверждает, что экономическая наука сбилась с пути, поскольку за правду принята красота, облицованная убедительно выглядящими математическими выкладками. Современные математические модели, включая финансовую математику, обычно строились без учёта иррациональности поведения агентов, институциональных изменений и дисфункциональности (неэффективности) институтов, не принимали во внимание фактор «управление» и провалы рынка и государства. Финансовые рынки, к сожалению, не видят и не понимают базовых показателей экономики.
Благоденствие, возникшее в экономической науке в 1990-е и в начале 2000-х гг. было разрушено финансовым кризисом 2008-2009 гг. Утверждения Р.Лукаса, что основная задача экономической науки, сводимая к объяснению депрессии, решена, и что необходимо сосредоточиться на проблемах долгосрочного экономического роста, или утверждение О.Бланшара о том, что наступил «золотой век» экономической науки и макроэкономика находится в хорошем состоянии, данное в 2008 году, вмиг перестали быть актуальными и стали выглядеть нелепо.
Теория эффективного рынка, согласно которой рынки верно оценивают активы по их реальной стоимости, а цена акций отражает цену компаний, развитие модели CAPM - оценки долгосрочных активов, показали свою несостоятельность, а «великая умеренность» и улучшение экономической политики, согласно Бену Бернанке, оказались пустыми словами. На первый взгляд, всё это так. Однако, мне хотелось бы отметить, что проблема не так проста и отнюдь не касается исключительно фискального неокейнсианского рецепта стимулирования экономики в период депрессии, что предлагает Пол Кругман [2]. Подлинное содержание проблемы не просто в учёте эффектов иррационального поведения агентов на рынке, их стадного поведения, паники, доверия, а также оптимистических ожиданий, провоцирующих эффект расточительства с последующим исчерпанием ликвидности. То есть проблема не только и не столько в имманентной нестабильности финансовых рынков и необходимости включить финансовый сектор в макроэкономические модели, а в том, чтобы понять эффективность развития различных секторов экономики, соотношений скоростей этого развития и их взаимовлияния. Существо проблемы в отрыве и отсутствии убедительных теоретических объяснений и вытекающих практических рекомендаций по ликвидации «разрывов» межсекторного экономического развития.
Справедливости ради, отметим, что французские регуляционисты использовали метод структурного анализа для изучения проблемы кризиса капиталистической системы. А Г.Мински, например, выделял пять фаз финансово-экономического кризиса, делая при этом особый акцент на выборе между производственными и финансовыми инвестициями. К этим фазам относились: Рентабельная инновация; Бум (расширение инвестиций); Эйфория (расширение инвестиций, рост потребности в деньгах и рост процента); Извлечение прибыли (рост рисков); Паника (момент Мински).
Ключевая идея Дж.М.Кейнса о том, что полное развитие финансовых систем делает ещё менее вероятным саморегулирование рыночных экономик, с одной стороны, позволяет справедливо усомниться в неоклассических рецептах преодоления кризиса, с другой - всё-таки не позволяет получить точного ответа о причинах, прогнозах и масштабе возникающих финансово-экономических потрясений. Можно задаться вопросом: а должна ли в принципе экономическая наука давать ответ на подобные вопросы?
Полагаю, что ответ требуется дать утвердительный, поскольку иначе трудно оправдать существование большого числа исследователей, создающих некий совокупный интеллектуальный продукт, который не способен снизить либо устранить дестабилизаторы экономики и социальные последствия кризиса. Экономическая наука должна не только помогать выявлять какие-то закономерности в поведении различных агентов и подсистем экономики, но и помогать обосновывать и принимать необходимые решения; во всяком случае, способствовать возникновению более ясной картины в области управления.
4. Особенности финансового кризиса в России. Финансовый кризис в России особо интересен тем, что он вызван не просто дестабилизацией финансовой системы, как, скажем, в США в результате образования фондового и ипотечного «пузырей», а усилен слабостью финансово-банковской системы и институтов, технологической и структурной отсталостью, низкой эффективностью структурной динамики и отсутствием гибкости и необходимых адаптационных качеств экономической системы. Применительно к России, и это будет показано далее, можно выделить следующие основные факторы, спровоцировавшие финансово-экономический кризис:
n Разрыв в развитии и эффективности между финансовым, промышленным и общественным секторами экономики;
n Рост долговой экономики, неуправляемость финансовым сектором и финансовыми потоками;
n Системные деформации экономики России, возникновение и рост банковского и финансового сектора при деградации промышленного сектора;
n Неэффективная финансовая и денежно-кредитная политика порождает структурный «перекос» в России: высокий процент при низкой рентабельности хозяйственной деятельности.
Тем самым, финансовая система обнаруживает эффект «кажущейся» эволюции, когда новые схемы, инструменты и виды активов могут дать эффект «схлопывания» ликвидности (например, пирамидальная структура - холдинговые и трастовые компании плюс эффект финансового рычага в 1929 г.), что останавливает или тормозит развитие технических систем и в целом экономики.
В России возникло два рычага.
Во-первых, финансово-процентный или валютно-процентный рычаг, когда вследствие разницы процентных ставок в России (высокая ставка) и за рубежом (низкая ставка) корпоративный и банковский сектора заимствуют финансовые ресурсы по низкой ставке у иностранных кредиторов, тем самым увеличивая внешний частный долг страны. Одновременно в силу роста этого долга возникают трудности с девальвацией, потому что если таковая будет произведена, то рублёвое выражение этого долга сразу же возрастёт, что станет непосильным бременем для деградирующего производственного сектора экономики. Вместе с тем, неконкурентоспособные производства без кредита сделать конкурентоспособными нельзя. Импортная зависимость от технологий и оборудования также делает девальвацию не совсем эффективным инструментом макроэкономической политики, однако для поддержки экспортных отраслей и закрепления ресурсной зависимости девальвация выступает довольно значимой процедурой, особенно при снижении общего уровня мировых цен на энергоносители и сырьё. Занимаемый за рубежом финансовый ресурс вкладывается не в реальное производство, а в сырьевые отрасли, поскольку существует большая «вилка» по рентабельности между этими секторами не в пользу производственных секторов. Некоторая часть используется для межбанковских операций и для игры на фондовом рынке и в финансовом секторе, а также на рынке жилья.
В западных странах, разница между низким процентом и рентабельностью реальных секторов используется для развития последних за счёт предоставляемых кредитов, хотя, разумеется, дифференциация по проценту и рентабельности использовалась для построения финансовой (фондовой) и ипотечной пирамид - знаменитое правило Понци. Высокая процентная ставка в России, согласно логике денежных и финансовых властей, должна противодействовать инфляции и привлекать капиталы извне, по крайней мере, как минимум не давать капиталам утекать. Снижение инфляции должно способствовать активизации инвестиций в высоко технологичных отраслях хозяйства. Однако в условиях дисбаланса по рентабельности секторов высокий процент позволяет развиваться тем секторам, рентабельность которых превосходит этот процент, то есть финансы, банки, энерго-сырьевой комплекс, металлургию, нефтехимию и некоторые другие. Все прочие продуктивные сферы деятельности, связанные с созданием конкретных изделий для внутреннего и внешнего рынков, при таком проценте превращаются в искусственно неэффективные. Контроль внутреннего рынка при этом сокращается, объём импорта аналогичной продукции возрастает, доходы и спрос сокращаются, часть агентов уходит с рынка, укрепляется монополизация, механизмы провокации издержек и низкой эффективности, следовательно, расширяется основа для инфляции - внутренней и импортированной.
Таким образом, возникает второй рычаг, который можно назвать «порочным кругом структурной деградации», а именно: неэффективная монополистичная структура экономики воссоздаёт высокие издержки, низкий уровень рентабельности и инвестиций. Это затрудняет проведение изменений такой структуры, обеспечивая низкий уровень конкурентоспособности, низкую величину продуктовой массы на внутреннем рынке, высокую инфляцию, высокий процент и низкую рентабельность, что продлевает существование старой структуры и её дальнейшую деградацию.
Обратите внимание: если в экономике стало меньше денег, а процент выступает мерилом стоимости денег, то процент должен возрасти. Но если наблюдается эффект схлопывания ликвидности, потому что создано много денег и ничем не обеспеченных денежных обязательств, то процент необходимо понизить, поскольку денег не стало не потому, что их мало, а потому что наоборот их много и они ничем не обеспечены. Причём интересно отметить: мировой финансовый кризис 2008-2009 гг. не привёл ни к гиперинфляции, не вообще к серьёзному увеличению инфляции в западных странах, да и в России, хотя процент там и там отличался в несколько раз.
Важен и ещё один аргумент. В России высоко изношен основной капитал, практически полностью свернут станочный парк, механизмы возобновления основного капитала (производство, станков, машин, оборудования). Если процент отражает стоимость основного капитала, тогда почему изношенные вещи так дорого стоят? Представьте пальто, которое носили, скажем, 30 лет. Неужели его можно продать по стоимости нового пальто? Подобное поведение может наблюдаться при каких-то искусственных условиях, но с позиций объективной экономической логики оно является абсурдным.
Высокий процент повышает склонность к спекулятивной игре, а не к производительной деятельности, не позволяя реализовать множества новых идей, изобретений, НИОКР и т.д. Масса агентов, завлекаемых большим процентом, также предоставляет свои деньги финансово-банковской системе, вносит их в общую игру даже в ущерб собственному потреблению. Тем самым текущие расходы становятся недостаточными, а доля сбережений в экономике поддерживается относительно высокой, но эти ресурсы инвестируются в сектора с высокой рентабельностью (включая пирамиды), направляются на обслуживание внешнего долга и др. При высоком проценте производительные сектора даже исключаются из претендентов на получение этих ресурсов, то есть как бы исключаются из списка агентов-спроса на кредит.
В России на уровне макроэкономических агрегатов возникло интересное соотношение, когда объём денежной массы никак не влияет на инфляцию в стране и одновременно он никак не связан с процентом, а спрос на деньги, который в потенциальном измерении очень высок, финансовые власти боятся удовлетворить соответствующим предложением. Понятие «ликвидной ловушки» было введено в экономический оборот Дж.М.Кейнсом. Это ситуация, при которой рост денежной массы не вызывает снижения процента, но увеличивает избыточные денежные средства, которые не используются. Денежная политика теряет силу своего воздействия на экономику. При этом рост денежной массы не оказывает влияния не только на процент, но и на объём инвестиций и на совокупный спрос.
При высокой ставке процента как, например, в России, когда она никак не связана с объёмом денег в экономике, также складывается ситуация как минимум понижения силы денежной политики. В общем случае денежная политика становится также бессильной, поскольку структурная диспропорция «процент-рентабельность-риск» оказывает более значимое влияние на поведение агентов, чем объём располагаемых ими денежных средств. Сегодня российская экономика вписана в схему: «высокий процент - низкая рентабельность - высокий риск», а для развития, на мой взгляд, нам нужна обратная пропорция: «низкий процент - высокая рентабельность - низкий риск». Причём создать такую схему в одночасье не удастся - нужна кропотливая макроэкономическая политика по выправлению межсекторных уровней рентабельности и понижению неоправданно высокой доходности отдельных секторов. Иными словами, от фиктивно-финансово-банковской пирамиды, валютно-фондовой пирамиды или ипотечной пирамиды нам нужно перейти к созданию продукта, причём массового продукта внутреннего рынка, да ещё и в разных секторах с применением технологий широкого круга действия.
При анализе рецептов российской макроэкономической политики, которые даются разными экономическими школами, необходимо чётко понимать, что российская экономика является сугубо сырьевой и в настоящее время дискуссия о том, как предотвратить сырьевой сценарий развития, не является актуальной, поскольку этот сценарий сформирован и де-факто функционирует сырьевая экономическая система. Другое дело, как правильно поставить задачу макроэкономической политики: имеется ли у России сырьевое или «несырьевое» будущее? Или возможно ли воспроизводство передовых технологий наравне со значительной долей сырьевого экспорта? Это проблема организации технологического развития России, причём необходимо знать какое технологическое развитие имеется в виду - отдельных технологий, либо массированного роста различных технологий в различных секторах с затовариванием внутреннего рынка продукцией, создаваемой на базе этих отечественных технологий.
5. Новое направление экономической мысли: панацея или тупик? Эволюционная экономика как направление экономической науки в отличие от «мэйнстрима» и кейнсианства как раз занимается проблемой влияния технологического развития на экономическую систему. Эволюционные экономисты также давно интересуются не только проблемами возникновения и развития кризисов, но и пытаются понять причины, лежащие в основе кризисной капиталистической природы общества. В частности, имеются работы ведущих экономистов этого направления, посвящённые анализу взаимодействия технологий и институтов (Х.Хануш, Ю.Кантнер, П.Савиотти, А.Пук, Дж.Дози, Дж.Ходжсон и др.), а также влияния инноваций на экономическую динамику (Й.Шумпетер, Х.Хануш, К.Фримен, Р.Нельсон, К.Перес и др.), исследования взаимосвязи и взаимовлияния производственных и финансовых инвестиций (Г.Мински). Вместе с тем проблема коэволюции финансового и производственного секторов, несмотря на то, что она описывалась ещё К.Марксом и выдающимся институционалистом Т.Вебленом, всё-таки остаётся открытой для исследования и необходимого понимания.
Эволюционная экономика и анализ, который она нам предоставляет, позволит лучше понять, как взаимодействуют финансовый, сырьевой, производственный и общественный сектора экономики, какие институты и свойства определяют такое взаимодействие и что может вызывать дестабилизацию такой межсекторной динамики. Речь необходимо вести о структурном анализе развития экономики, определении базовых пропорций и отношений между названными секторами, при этом, агрегированные показатели, описывающие развитие этих секторов должны выступать в качестве главных макроэкономических показателей.
Получив знания относительно специфики инноваций в каждом из секторов, условий их возникновения, тиражирования и взаимодействия, оценив направления структурных сдвигов и их причины, можно будет говорить о вкладе эволюционной науки в разрешение проблемы кризиса. Пока же современные эволюционисты, и это подтверждает симпозиум по эволюционной экономике, который прошёл в г. Пущино 17-19 сентября 2009 года, не только не могут выработать единой точки зрения на причину и природу кризиса, но подстраивают свои модели под объяснение локальных проявлений без анализа базовых финансовых институтов и моделей экономической политики, которые могу быть провокаторами подобных кризисов. Тем самым, на мой взгляд, подтверждается точка зрения П.Кругмана на проблему развития финансовой математики и использование математических моделей в экономическом анализе.
Кстати сказать, выдающийся институционалист Гуннар Мюрдаль высказывал абсолютно похожую мысль на применение математики в экономике, что вовсе не означает отрицания необходимости математики, а просто является вразумительным предупреждением от благоуспокоенности и излишней самоуверенности в применении математических моделей. В основном, эволюционисты полагаются на идеи Й.Шумпетера, даже не предполагая, что они могут устареть или уже не отражать современные хозяйственные процессы и новые закономерности или свойства различных подсистем и технологий. В следующей статье мы приведем примеры, которые позволяют принципиально пересмотреть доктрину «созидательного разрушения», да и в целом логику теории развития в шумпетерианском прочтении.
Литература
1. Кругман П. Возвращение Великой депрессии? Мировой кризис глазами нобелевского лауреата. М.: Эксмо, 2009.
2. Krugman P. How Did Economists Get It So Wrong?// The New York Times, September 2, 2009, pp. 3-8.
Комментирование закрыто