Государственная корпорация: министерство «промежуточной продукции» или средство спасения добавленной стоимости

         Безудержный рост числа и мощи активов, консолидируемых в рамках государственных корпораций, не оставляет равнодушным экспертное сообщество. Тотальное наступление государства сравнимо с успехами Красной Армии в 1944-45 гг.. Супермонстр «Ростехнологии» намерен сформировать 33 мощных холдинга из своих более 300 предприятий. Само число холдингов носит знаковый характер, напоминая 33 богатырей из поэмы А.С.Пушкина. Так и видишь, как они выходят из руин промышленно-технологической базы страны. Фактически «Ростехнологии» превращается в суперминистерство «промежуточной продукции», призванное усилить государственный контроль в сфере производства и экспорта машиностроительной и оборонной продукции.  

         Все мы, интеллигенция и экономисты средних лет, еще не забыли как на рубеже 1980-1990 гг. «эстрадные экономисты» с блеском и не без причин клеймили «самоедскую» экономику СССР (термин В.Селюнина), в которой именно сектор промежуточного продукта был непропорционально раздут в ущерб комплексу отраслей конечного продукта, работавшему на потребителей. Именно в этом им виделась главная структурная болезнь советской экономики, именно этим они объясняли пустые прилавки начала 90-х.

         Рецепт лечения предлагался изумительно простой – приватизировать весь сектор промежуточного продукта (вкупе с конечным, разумеется), «бросить в рынок», отменить госзаказ и пусть эти неповоротливые советские «бегемоты» научатся работать в условиях настоящей конкуренции на настоящего потребителя, а не на абстрактное «государство», которое прощает все производственные просчеты инженеров, пьянство-прогулы рабочих и прочие немыслимые «неэффективности». Если для лечения советских болезней «заводов-промежуточников» потребуется провести структурную реорганизацию, то, пожалуйста, на месте одного какого-нибудь чудовищного «Уралмаша», пожирающего сырьевые ресурсы для производства непонятно чего, должны возникнуть десятки-сотни мелких фирмочек с гибким современным менеджментом, ориентирующимся на текущие запросы рынка. Вот тогда и заживем. В изобилии. Забудем про унизительные «записи» на холодильники и утюги.

         Действительно, современной молодежи трудно объяснить на фоне лопающихся от разнообразия товаров бытовой электроники магазинных прилавков, что 18-20 лет назад для покупки элементарного утюга без современных электронных «примочек» требовалось записываться по месту работы в специальные списки и конкурировать за этот ничтожный товар со своими друзьями-сослуживцами. Но 20 лет назад «записывались» преимущественно на еще отечественные утюги, а сейчас лежат исключительно импортные.

         А что же произошло с заводами-промежуточниками?

         По-разному. Большинство из них мирно покончило счеты с жизнью, технологической жизнью. Сколько примеров «брутальной реорганизации», когда на месте какого-нибудь завода, производящего, например, обмотку для электромоторов, предназначенных для тех же отечественных стиральных машин, оставался комплекс складов для торговли теперь уже импортными «стиралками». Чуть лучше вариант, когда завод вместо комплекса технологических операций оставался с одной-двумя, преимущественно в начале технологического цикла, поближе к сырью. Сравнительно неплохо, если удавалось наладить выпуск конечной потребительской продукции, пусть даже неизмеримо меньшего технологического уровня, чем исходная промежуточная продукция. Однако во всех случаях за счет укорачивания технологической цепочки, сокращения количества технологических переделов происходило падение степени производства добавленной стоимости. А вместе с этим сокращение занятости, зарплат, технологического потенциала. Зато нарастала технологическая и социальная деградация. «Опущенному» инженеру, которому пришлось «переквалифицироваться» в носильщика или складского охранника гораздо ближе бутылка водки в качестве «культурного» досуга, ибо его инженерно-технические потенции не требуют подпитки в виде классической музыки, музеев и театров. Таким образом, духовная добавленная стоимость населения также неизмеримо сократилась.

         Зато в результате структурной перестройки экономики существенно выиграли сырьевики и сфера услуг, производящая нематериальные блага для конечного потребителя. В результате расцвела пресловутая «голландская болезнь» российской экономики с вытеснением производителей импортозамещающей продукции. Постепенно эта болезнь разрастается как раковая опухоль по технологической цепочке, захватывая и тех, кто стоит ближе к конечному потребителю (например, производителей сидений для легковых автомобилей) и тех, кто ближе к сырью (например, производителей компрессоров для перекачки нефти и газа). Деградирует весь огромный сектор промежуточной продукции, где создается решающая часть добавленной стоимости и где был сосредоточен весь технологический потенциал СССР – лучшие кадры и основные фонды, НИИ и КБ с их бесчисленными разработками.

         Построение свободного рынка не могло не привести к «дебилизации» технологической структуры экономики, т.к. вместо долговременной упорной работы по организации вертикально-интегрированных конкурентоспособных производств в виде крупных многоотраслевых концернов была проведена «структурная дезорганизация» отраслевых и межотраслевых органов управления экономикой. Иначе и не могло быть. Примитивная постановка задачи – «дать народу колбасу» – потребовала соответственных примитивных методов: приватизации и сокращения государственного заказа наукоемким производствам. В результате «рудники технологического богатства» советской империи остались, мягко говоря, невостребованными для производства добавленной стоимости внутри страны, однако удачно выступили в качестве интеллектуального сырья для зарубежных транснациональных корпораций. И речь идет не только о пресловутой «утечке мозгов», носящей не только внешний, но и внутренний характер, когда российские ученые работают по западным грантам в российских университетах и институтах РАН. Огромный канал перекачки технологического потенциала налажен в форме так называемых ПЗИ иностранных компаний в высокотехнологичный сектор, когда скупаемые задешево отечественные предприятия и НИИ, выпавшие из существовавшей ранее вертикальной технологической цепочки по выпуску продукции с высокой добавленной стоимостью, достаются в качестве трофеев победителям в технологической и организационной войне. К великому сожалению, рыночные реформы в России выступили в качестве пороховой бочки, взорвавшей ворота оборонявшейся от западных «волков» технологической крепости СССР.

         Да, оборонявшийся замок плохо вел свои технологические дела в большинстве отраслей. Да, плохо было налажено «управление войсками». Да, моральный дух «оборонцев» оказался подорван. Но вместо того, чтобы перейти на более изощренные способы обороны – замириться с частью наступающих, пригласить их в крепость и перенять их навыки, осуществлять частные вылазки из крепости и диверсии в тылу врага, отлить новые пушки и укрепить стены, и пр. – решили просто сдаться на милость победителю в надежде, что тот сжалится и после изъятия скромной дани научит правильно вести дела. Не тут-то было. Пришли, пограбили и ещё усилили дезорганизацию управления остатками технологических единиц.

         В настоящее время царская власть в крепости наконец-то окрепла, оглядела полуразвалившиеся и дымящие кузницы, где вместо выплавки новых сабель и ружей пьяные хозяева жарили шашлыки из привозного мяса, и решила остановить всеобщий развал, потому что поняла власть, что уже не только ее будущее, но и настоящее зависит от способности этих «кузниц» выпускать продукцию стратегического назначения. И решила царская власть, не мудрствуя лукаво, покамест просто сгрести остатки «технологических мощей» под свой зоркий огляд, дабы не растащили окончательно последнее добро.

         Конечно, мало просто нагрести кучу-малу технологических потенций и поставить над ней зорких соглядатаев. Всё это хозяйство может успешно догнить и под зорким присмотром. Нужны ещё реальные работоспособные программы развития, базирующиеся на широкомасштабных инвестиционных программах в отраслях-локомотивах. Нужна ответственность и новая этика развития для государственных чиновников в министерствах и госкорпорациях. Отсутствие субъектов и культуры развития в сегодняшней России – это невыносимый стыд власти и общества перед подрастающим поколением. Пока кроме бодрой риторики строительства «новой России», озвучиваемой в ходе «упоительных селигерских вечеров» власть не может предложить молодежи участия в действительно масштабных программах развития экономики.

         Вполне очевидно, что налаженные полномасштабные программы развития потребуют передать управление значительной части технологических активов госкорпораций в частную собственность. Мы не знаем наперед все возможные аппликации технологического роста, который еще не запущен. Если, например, федеральная ФЦП по развитию нанотехнологий выйдет на непосредственно коммерциализируемые результаты с массовым спросом населения на новый продукт, то соответствующая группа чиновников быстренько найдет способ приватизации, сдабривая эту политику известными рассказами о неэффективности государственной машины. Так было, например, с массовым рынком сотовой связи, который раскрутился из парочки государственных НИИ в начале 1990-х гг.

         Пока же ввиду отсутствия целенаправленной стратегии развития госкорпорации должны выполнять функции сохранения остатков технологий, кадров, организационной культуры, и хотя бы просто оставлять надежду на возобновление технологического развития. Одновременно с этим в меру поступления скромных госзаказов будет сохраняться культура создания продукции с высокой добавленной стоимостью, что служит основным критерием отличия индустриальной экономики от экономики недоразвитой. Остановка деиндустриализации отечественной экономики важна в силу множества причин, среди которых глобальный финансовый кризис, вызванный деиндустриализацией США. Какие бы дифирамбы «новой экономике» не раздавались со страниц академических журналов и кафедр, всё явственнее становится связь между утерей США роли фабрики мира и фундаментальными проблемами в мировых финансах.

         Не хочется рассматривать наиболее пессимистичные сценарии развития мирового финансового кризиса, но нельзя исключать варианты временного сворачивания мировой торговли не только продовольствием, но и машиностроительной продукцией промежуточного характера, на которой строится обеспечение функционирования индустриальных инфраструктурных систем от городской канализации до аэропортов и космодромов. Отечественные потребители данной продукции уже привыкли к доступному и качественному импорту. Возможный дефолт США и утеря долларом (и связанными с ним евро и иеной) статуса резервной валюты и мирового средства платежа внесут временный беспорядок в налаженные торговые потоки. Встанет вопрос о быстрой замене машиностроительного импорта. Вот здесь мобилизационные возможности административной системы госкорпораций смогут доказать свои преимущества над силами «невидимой руки». Конечно, это возврат назад, в «проклятое прошлое» советской командной экономики, но решать проблемы элементарного выживания технических систем и связанного с ними социума придется любой ценой.

         Вы спросите: зачем же такой пессимизм? А я отвечу: а зачем новый президент России так активно включал в повестку дня очередной встречи «восьмерки» в Японии вопросы мирового финансового кризиса и зачем так настойчиво отстаивал рубль в качестве региональной резервной валюты?

         В этой связи создание госкорпораций нужно рассматривать не в ракурсе «насилия над рынком» и «создания системы новых кормушек для чиновничсства», а в качестве элемента системы кризисного управления и обеспечения элементарной технологической безопасности экономики. Это как проверка боеспособности войск перед сражением. Нужно заточить сабли, смазать ружья и прочистить пушки, сгруппировать технику в наиболее опасных направлениях прорыва врага. Возможно, он и не пойдет на штурм, вот и хорошо, вернемся в казармы, но профилактика не помешает.

         Но все-таки стратегическим обоснованием создания госкорпораций представляется задача сохранения технологического потенциала создания продукции с высокой добавленной стоимостью. Как это не покажется странным читателю, взращенному на либеральных экономических мифологемах об универсальной эффективности конкуренции, нам представляется, что сочетание административных рычагов с сохранением относительной независимости акционированных компаний, входящих в состав госкорпораций, является более полезным лекарством от извечной болезни невосприимчивости к инновациям отечественных предприятий. Современные теоретики конкуренции и стратегического менеджмента уже установили, что коэволюция и сотрудничество компаний не менее важны для поступательного развития, чем конкурентное соперничество. И во времена Адама Смита двигателем прогресса и источником инноваций являлось отнюдь не только желание сделать лучше, чем твой конкурент, но и возможность изучать и перенимать его технологические и организационные новшества. Диссеминация инноваций протекает лучше в той среде, где конкурентный пресс к внедрению новшеств дополняется благоприятными возможностями изучения действий конкурента и обмена опытом. Зря осмеяли и забыли «теорию социалистического соревнования». Западная экономика развивалась в таком же русле, осуществляя программы промышленной политики, государственно-частного партнерства, просто выдавая государственные заказы по системе многоступенчатых отношений «первичный подрядчик–субподрядчики». Основной смысл всех этих организационных технологий – наряду с заслуженным вознаграждением победителя сохранить и поддержать проигравших, не допуская деградации общей технологической базы, не допуская сокращения разнообразия.

         Придирчивый читатель спросит: а что же мешает нам конструировать подобную же систему, не прибегая к созданию такого громоздкого государственного сектора? Зачем это избыточное администрирование и возврат к тоталитарному прошлому? Ведь не за это же боролись в 1991-м?

         Ответ, видимо, заключается в этой окаянной «национально-культурной специфике и идентичности», которая как заноза в известном месте не дает возможности известным адептам западных институтов имплантировать их непосредственно в российский больной организм. Что же делать, если технологии рейдерства используются не для создания цепочки технологически передовых производств, а для перепрофилирования НИИ в комплекс торговых точек и складов. Значит,  существующие институты, рожденные свободными рыночными силами, хотят уничтожить потенциал добавленной стоимости. Значит, нужно этим институтам противопоставить другие институты, более организованные и этически мотивированные. Как большевики в октябре 1917 г. противопоставили «институтам» пьяной матросни, грабившей беззащитный Зимний и грозившей дискредитировать октябрьский переворот, более организованные и идейные «институты» революционного «спецназа», верившего в «светлое будущее» своих стран.

         Пока еще современная государственная административная (а не судебная) власть является в России наиболее мощным и уважаемым институтом. Конечно, хочется выстроить жизнь по модели англо-саксонского права и принципам разделения властей. Тогда судебная система могла бы продуцировать такие институты, которые имели бы непререкаемый авторитет для участников хозяйственной деятельности, а собственно административная машина государства могла бы заниматься «косвенными» методами госрегулирования, содействуя конкурентоспособности частного сектора. Но пока таких институтов нет, а остатки индустриального хозяйства еще имеются. Что делать?

         Либо имплантировать институты конкуренции и гражданского общества и не заниматься «грязной» работой по административному воздействию на комплекс отраслей добавленной стоимости и ждать наступления «институциональной стабилизации», подобно тому, как в 1992 г. ожидали обещанной Е.Гайдаром за 3 месяца «макроэкономической стабилизации». Либо сделать основной акцент на строительство организационных механизмов по производству индустриальной продукции с высокой добавленной стоимостью здесь в России и немножко отвлечься от изучения высокоразвитых институтов негосударственной экономики современного Запада. Уверен, что, например, южнокорейских или японских читателей насмешила бы сама постановка вопроса. Они-то хорошо понимают, что настоящие институты приживаются лишь в процессе успешной проектной работы крупных коллективов на общенациональном уровне.