Экономическая наука на современном этапе: кризис или прорыв?

В настоящее время уже у многих исследователей возникает ощущение, что наука подошла к своему естественному рубежу, за которым уже ничего конструктивного нет; дальше начинается своего рода метанаука [1]. Не является исключением из общего правила и экономика. Так ли это? Не является ли такое утверждение примитивным пессимизмом? Как на самом деле обстоит дело? Можно ли говорить о какой-то специфике экономической науки на современном этапе?

        В данной статье мы попытаемся дать ответы на перечисленные вопросы, прекрасно осознавая, что все сказанное ниже ни в коей мере не может претендовать на объективность. Однако мы, по крайней мере, сделаем попытку быть предельно объективными, насколько это вообще возможно применительно к обозначенной проблематике.

 


 

        В настоящее время экономическая наука представляет собой поистине гигантское вместилище разнородных знаний. Но какова специфика и динамика этого «научного континента»? Чтобы ответить на этот вопрос рассмотрим сначала «сливки» названной науки - лауреатов Нобелевской премии по экономике. Аналогичный подход был осуществлен в работе [1] применительно к физике и химии.

        Хронология Нобелевских премий по экономике выглядит следующим образом [2; 3]:

        1969 г.: Ян Тинберген, Рагнар Фриш - за развитие и применение динамических моделей к анализу экономических процессов;

        1970 г.: Пол Самуэльсон - за научную работу, развившую статическую и динамическую теорию и внесшую вклад в повышение общего уровня анализа в области экономической науки;

        1971 г.: Саймон Кузнец - за эмпирически обоснованное истолкование экономического роста, которое привело к новому, более глубокому пониманию как экономической и социальной структуры, так и процесса развития;

        1972 г.: Джон Хикс, Кеннет Эрроу - за новаторский вклад в общую теорию равновесия и теорию благосостояния;

        1973 г.: Василий Леонтьев - за развитие метода "затраты-выпуск" и его применение к важным экономическим проблемам;

        1974 г.: Гуннар Мюрдаль, Фридрих фон Хайек - за новаторские работы по теории денег и теории экономических колебаний, а также за глубокий анализ взаимозависимости экономических, социальных и институциональных явлений;

        1975 г.: Леонид Канторович, Тьялинг Купманс - за вклад в теорию оптимального распределения ресурсов;

        1976 г.: Милтон Фридмен - за достижения в области анализа потребления, истории денежного обращения и разработки монетарной теории, а также за показ сложности стабилизационной политики;

        1977 г.: Джеймс Мид, Бертиль Олин - за первопроходческий вклад в теорию международной торговли и международного движения капитала;

        1978 г.: Герберт Саймон - за новаторское исследование процесса принятия решений в рамках экономических организаций;

        1979 г.: Уильям Артур Льюис, Теодор Шульц - за новаторские исследования экономического развития, в особенности применительно к проблемам развивающихся стран;

        1980 г.: Лоуренс Клейн - за создание эконометрических моделей и их применение к анализу циклических колебаний и экономической политики;

        1981 г.: Джеймс Тобин - за анализ состояния финансовых рынков и их влияния на политику принятия решений в области расходов, занятости, производства и цен;

        1982 г.: Джордж Стиглер - за новаторские исследования промышленных структур, функционирования рынков, причин и последствий государственного регулирования;

        1983 г.: Жерар Дебрё - за вклад в разработку теории общего равновесия и условий, при которых оно осуществляется в некоей абстрактной экономике;

        1984 г.: Ричард Стоун - за фундаментальный вклад в разработку системы национальных счетов и существенное усовершенствование основ эмпирического экономического анализа;

        1985 г.: Франко Модильяни - за анализ поведения людей в отношении сбережений и за работу по вопросу о связи финансовой структуры компании с оценкой ее акций инвесторами;

        1986 г.: Джеймс Бьюкенен - за исследование договорных и конституционных основ теории принятия экономических и политических решений;

        1987 г.: Роберт Солоу - за вклад в теорию экономического роста;

        1988 г.: Морис Алле - за новаторский вклад в теорию рынка и эффективного использования ресурсов;

        1989 г.: Трюгве Хаавельмо - за прояснение роли теории вероятностей как фундамента эконометрики и за анализ экономических структур;

        1990 г.: Гарри Марковиц, Мертон Миллер, Уильям Шарп - за новаторские работы по экономике финансов;

        1991 г.: Рональд Коуз - за открытие и прояснение значения стоимости сделок и права собственности для институциональной структуры и функционирования экономики;

        1992 г.: Гэри Беккер - за расширение области применения микроэкономического анализа к широкому кругу проблем человеческого поведения и взаимодействия, включая поведение вне рыночной сферы;

        1993 г.: Дуглас Норт, Роберт Фогель - за применение новых экономических методов для изучения исторических процессов;

        1994 г.: Джон Нэш, Рейхард Зельтен, Джон Харшани - за вклад в разработку теории игр и ее приложение к экономике;

        1995 г.: Роберт Лукас-младший - за разработку и применение гипотезы рациональных ожиданий, которая привела к изменению макроэкономического анализа и углублению понимания экономической политики.

        Даже поверхностный анализ представленного списка позволяет выявить несколько особенностей в динамике экономической мысли. Рассмотрим их более подробно.

        1. Постепенное исчерпание собственного объекта исследования экономической науки. Несложно видеть, что первые полтора "нобелевских" десятилетия были безупречными со всех сторон. Первый удар по содержательной стороне экономических исследований, на наш взгляд, пришелся на 1983 г., когда Ж.Дебрё получил премию за цикл математических работ, имеющих весьма отдаленное отношение к реальной экономике.[1] Пожалуй, в этот период впервые четко обозначился отрыв экономической науки от практики, а также слишком активное «заползание» экономики в «чужую» сферу - в данном случае в математику. Следующий год явился крайностью в другом направлении - Р.Стоун был премирован за сугубо прикладные исследования. В данном случае экономика зашла в сферу смежной с ней, но все же другой научной дисциплины - статистики. В 1986 г. Д.Бьюкенен снова «залез» на чужую территорию - в сферу политики и права, а в 1988 г. М.Алле ухитрился создать уникальную смесь экономических исследований с физикой. Таким образом, уже в 80-е годы экономика стала нуждаться в постоянном подпитывании идеями «со стороны».

        В дальнейшем такое нарушение научной «чистоты» экономики становится устоявшейся традицией. Так, например, в 1991 г. Р.Коуз снова забрел в сферу политики и права; в 1992 г. Г.Беккер сделал мощный рывок в социологию, а в 1993 г. Д.Норт и Р.Фогель забрались на территорию истории; в 1994 г. Дж.Нэш, Р.Зельтен и Дж.Харшани повторили «подвиг» Ж.Дебрё, немного потеснив мэтров математики. Таким образом, в 90-е годы стало окончательно ясно, что собственного предмета исследования экономике катастрофически не хватает.

        Возможно, что с точки зрения науки вообще такой процесс является вполне нормальным, но с точки зрения самой экономической науки - это проявление факта исчерпания ее собственных, «внутренних» ресурсов развития. Фактически экономисты стали работать «на подхвате», стараясь вовремя уловить интересные идеи в других науках и окончательно «переварить» их с помощью своего экономического инструментария. По-видимому, данный факт может классифицироваться либо как своеобразный конец экономической науки, либо как временный кризис.

        2. Снижение качества и значимости результатов экономических исследований.[2] Пристальное изучение работ нобелевских лауреатов невольно наводит на мысль, что нобелисты первого десятилетия «перекапывали» основы экономической науки, в то время как последующие десятилетия ознаменовались разбором более частных вопросов. Если работы П.Самуэльсона, Дж.Хикса, В.Леонтьева и Р.Фриша приводили к перевороту в экономическом мировоззрении, то труды экономистов более позднего периода уже редко приводили к принципиальному «прорыву» в науке.

        Здесь следует сказать о существовании методологического положения, в соответствии с которым, в экономике нет и быть не может открытий. Открытие новых явлений и законов - это удел естественных наук. Физика может открыть существование новых объектов (например, элементарных частиц, черных дыр, квазаров и пр.) и явлений (таких, как сверхпроводимость, плазма, электро-магнитное взаимодействие, ядерная и термоядерная реакции и т.п.), а также принципы и законы, которым подчиняются эти объекты и явления. Биологи могут открыть новые гены, биологические виды, механизмы коммуникации и т.д. Археологи находят старинные города и предметы древней истории, палеонтологи - скелеты доселе неизвестных видов звероящеров и мастодонтов. Экономика же старается лишь системно объяснить всеми наблюдаемые социальные эффекты. Можно сказать, что роль экономистов заключается в том, чтобы соединить разрозненные факты в непротиворечивое целое, увязать концы с концами. В целом такое мнение следует признать верным. Однако иногда «объединительный» и «объяснительный» размах некоторых разработок бывает столь впечатляющим, что можно говорить о формировании новой экономической картины мира и, следовательно, о серьезном шаге науки вперед. Так вот, похоже, что эти шаги со временем становились все реже и все скромнее. Например, вряд ли разработка и применение Р.Лукасом-младшим гипотезы рациональных ожиданий может считаться действительно крупным прорывом в экономике, особенно если учесть, что подобные идеи высказывались и прежде. Аналогичным образом можно утверждать, что первоклассные работы Дж.Нэша, Р.Зельтена и Дж.Харшани, посвященные проблеме общего экономического равновесия, все же уже не могут перевернуть наши представления об экономической реальности.

        Таким образом, глобализм разработок первых экономистов-нобелистов сменяется изощренностью мысли и утонченностью научных построений более поздних корифеев. Похоже, что недалеко то время, когда работы последних лауреатов не будут изучаться даже в качестве факультативного материала.

        3. Снижение масштабности личности исследователя-экономиста. Ретроспективный анализ биографий нобелевских лауреатов подводит к недвусмысленному выводу, что с течением времени такие грандиозные, можно сказать, легендарные личности, как Р.Фриш, П.Самуэльсон, В.Леонтьев и др., сменились экономистами высокого уровня, которые, тем не менее, уже не поражают масштабностью своей деятельности. Можно напомнить, например, что Рагнар Фриш на заре своей деятельности стал золотых дел мастером. Изменив свою профессиональную ориентацию и перейдя в сферу экономики, он проявил себя в качестве уникального полигистра. Он был пионером в области конструирования экономико-математических моделей; будучи сильным математиком, работал над полным решением таких уравнений, которые до него не решались в математической литературе; не ограничиваясь чистой теорией, Р.Фриш занимался практическим применением построенных моделей и государственной экономической политикой; им же внесен заметный вклад в дело совершенствования экономической статистики. Преподавательская деятельность Р.Фриша привела к созданию мощной научной школы международного значения. Помимо профессорской деятельности, он выступал в качестве эксперта правительств Норвегии, Индии и Египта. При этом он на протяжении всей жизни увлекался скалолазанием и профессионально занимался генетикой пчел с целью улучшения их породы [2]. Если к сказанному добавить, что во время 2-ой мировой войны Р.Фриш находился в нацистском заключении, то вырисовывается поистине удивительная личность.

        Впечатляют широта научных интересов вундеркинда американской экономической науки Пола Самуэльсона, проявившаяся в выполненной им математизации всей экономики и создании в ней абсолютно новых научных направлений. Его деловые качества воплотились в сотрудничестве со многими правительственными и частными организациями, а его научная универсальность выразилась в работе во время 2-ой мировой войны в радиационной лаборатории, занимающейся изучением колебаний радарного луча [2].

        Не менее оригинальной и колоритной представляется фигура Уильяма Артура Льюиса, который в семилетнем возрасте за три недели домашних занятий освоил двухгодовую школьную программу и в 14 лет блестяще окончил колледж. Будучи слишком юным для поступления в высшее учебное заведение, он некоторое время работал клерком, а в возрасте 33 лет уже стал полным профессором Манчестерского университета. Помимо преподавательской и исследовательской деятельности У.А.Льюис вел работу в качестве вице-директора Специального фонда ООН и советника премьер-министра Ганы, а также был вице-президентом Университета Вест-Индии. Его деловые качества проявились в 1970 году, когда он стал основателем и президентом Карибского банка на Барбадосе [2].

        В качестве настоящего научного «монстра» воспринимается М.Алле, который поразительным образом совмещал теоретическую и практическую деятельность, а также работу во многих науках. Так, например, в возрасте 26 лет он возглавил службу горнодобывающей промышленности и контроля над железными дорогами [2, с.169], а в 32 года стал директором Бюро горной документации и статистики в Париже [4, с.142]. Впоследствии он стал директором Центра экономического анализа в Париже и председателем экспертного комитета по изучению тарифной политики на транспорте Европейского экономического союза. Профессорскую деятельность во многих учебных заведениях различных стран мира он сочетал с грандиозной по своим масштабам исследовательской работой. Его перу принадлежат научные труды по фундаментальной и прикладной экономике, истории цивилизаций, истории экономических учений, социологии и политологии, теории вероятностей и физики. На протяжении всей своей жизни М.Алле работал над разработкой общей теории поля. Однако параллельно с чисто теоретическими исследованиями по теории тяготения, электромагнетизма и квантовой механики, он выполнил, в частности, экспериментальные исследования по аномалиям параконического маятника, которые впоследствии были отмечены премией Французского общества астронавтики и званием лауреата Фонда гравитационных исследований США [4, с.77-78]. Во время 2-ой мировой войны в качестве лейтенанта артиллерийской батареи М.Алле участвовал в боевых действиях против Италии [2, с.170].

        К сожалению, подобный размах талантов и деятельности крупнейших экономистов со временем постепенно затухает и сейчас, можно сказать, практически сошел на «нет».

        Разносторонность дарований современных экономистов не идет ни в какое сравнение с мэтрами предыдущих поколений; уступает «молодежь» и умением эффективно сочетать все свои таланты. При таком положении дел трудно рассчитывать на «взрыв» в экономической мысли, который бы дал качественно новые научные результаты.

 


 

        Одним из признаков завершенности науки служит переход к таким теориям, понятиям и построениям, которые принципиально неверифицируемы, то есть непроверяемы [1]. Подобная картина в наибольшей мере характерна для физики, которая часто оперирует такими объектами (элементарными частицами), которые в принципе невозможно идентифицировать. Например, для обнаружения частиц, которыми оперирует современная теория поля, необходимо построить ускоритель, диаметр которого равнялся бы диаметру солнечной системы [1]. К сожалению, нечто подобное наблюдается и в экономической науке.

        Так, например, теория рефлексивности оперирует такими понятиями, как «фундаментальные условия» и «предпочтения». Однако на практике измерить такие понятия не представляется возможным. Дело в том, что фундаментальные условия предполагают целый вектор показателей, многие из которых невозможно измерить. Например, при оценке перспектив какой-либо фирмы должен учитываться психологический климат, установившийся между сотрудниками этой фирмы. Однако как его оценить? Кроме того, нынешнее состояние этой фирмы во многом зависит от будущей конъюнктуры, которую тоже непонятно, как оценить. В отношении предпочтений, то есть существующих в головах субъектов мыслительных образов экономической реальности, вообще нельзя сказать ничего определенного. Действительно, как количественно измерить степень доверия или недоверия экономических агентов в отношении той или иной фирмы, проекта или мероприятия? Если же мы не можем измерить фундаментальные условия и предпочтения, то мы не можем проверить и теорию, базирующуюся на этих понятиях.

        Не лучше обстоит дело и с теорией многоуровневой экономики, которая оперирует понятием «технологического уровня» и рассматривает компенсационные и замещающие потоки между разными технологическими уровнями. Однако, как идентифицировать тот или иной технологический слой, непонятно. Как правило, каждая технологическая страта «размазана» между различными отраслями экономики и вычленить ее практически невозможно. Как же тогда пользоваться подобной теорией?

        Пожалуй, еще хуже обстоит дело с современной теорией потребления и теорией человеческого капитала, которые оперируют такими понятиями, как полезность, конечное благо и человеческий капитал. В каких единицах измерять полезность и как ее измерить? Как подсчитать объем конечного блага, например, такого, как эйфория или наслаждение музыкой? И как рассчитать величину человеческого капитала, имеющегося у конкретного индивидуума? Конечно, в научной практике используются косвенные методы оценки, однако даже дилетанту видна искусственность, а, порой, и откровенная ущербность, всех этих  попыток. Как же можно полагаться на выводы теорий, оперирующих такими понятиями?

        Если мы не можем оценить основополагающие переменные экономической теории, то мы не можем проследить и тем более проконтролировать правильность всех логических цепочек этой теории. При желании одно и то же явление может быть одинаково успешно объяснено с помощью разных неверифицируемых теорий и невозможно определить, какое объяснение лучше, правильней. Однако в данном случае важно другое, а именно: на современном этапе экономическая наука все активней использует абстрактные понятия и генерирует весьма красивые и мощные теории, которые при всей своей изощренности не могут быть проверены. Не является ли эта тенденция своеобразным признаком конца экономической науки?

 


 

        В настоящее время в недрах экономической науки действует несколько тенденций, которые отражают, с одной стороны, противоречия в самой науке, а с другой - тот кризис, в который попала экономика уже много лет назад. Одна из этих тенденций такова: нерешенность фундаментальных, базовых проблем на фоне тончайших исследований всяких несущественных мелочей. Математизация экономики перешагнула все мыслимые границы, эконометрические исследования заполнили все научные издания, а целый ряд глобальных вопросов остается невыясненным. Однако, если абстрагироваться от этой странной особенности экономической науки, то можно констатировать, что в целом исхожено уже все и вся. Иными словами, в настоящее время очень трудно удивить научную общественность новыми исследованиями. Фактически все проблемы уже ранее ставились, обсуждались и даже, быть может, решались. Следовательно, любое продвижение вперед становится малозаметным. Можно сказать, что все основное экономистам уже известно, остается выяснить некоторые детали, которые уже в любом случае не изменят лица современной науки. Данный факт уже сам по себе способен сильно подорвать энтузиазм многих амбициозных исследователей.

        На наш взгляд, любое научное исследование можно охарактеризовать с четырех сторон: 1. «нужности», то есть практической значимости полученных результатов; 2. «научности», то есть с точки зрения того, насколько «крутой» научный инструментарий используется исследователем для получения результата; 3. «интересности», то есть насколько актуальной, масштабной, жгучей и захватывающей является рассматриваемая проблема; 4. «красивости», то есть элегантности и эстетичности полученных результатов. Понятно, что идеальное научное исследование предполагает высокую оценку по всем четырем критериям. Как же в этом смысле обстоят дела в экономической науке?

        Прежде всего, следует сказать, что в экономике проявляются по крайней мере три «нехорошие» закономерности, которые можно сформулировать в виде соответствующих афоризмов.

        1. "То, что научно - практически незначимо, а то, что имеет практическую ценность - ненаучно". Экономическая наука, как и большинство других наук, выполняет три функции: объяснительную, прогностическую и управленческую. Высказанный выше тезис распространяется на все три функции, свидетельствуя о тотальном кризисе современной экономики.

        Рассмотрим сначала управленческий аспект как наиболее важный. Все самые мощные теории, использующие богатый математический аппарат и нетривиальную логику, а также оригинальные вычислительные алгоритмы, вскрывающие сложнейшие связи и тончайшие экономические эффекты, зависают в воздухе - их никто никогда не применяет именно из-за их повышенной научности. Среди приземленных прагматиков действует лозунг: чем меньше научности, тем ближе к практике. Действительно, кому нужно в повседневной хозяйственной жизни применять то, что простому человеку зачастую невозможно понять? А что научного может быть в простых, но очень функциональных действиях торговца, бухгалтера, банкира или менеджера? Главное в их деятельности - следить за конъюнктурой, вовремя покупать и продавать товар, аккуратно заполнять документы и т.п. Если и есть в их деятельности непростые ситуации, то они никак не сопряжены с экономической теорией.

        Зачастую многие крупные ученые-экономисты оказываются абсолютно беспомощными перед лицом конкретных экономических проблем. Есть и ставшие уже классическими примеры практической несостоятельности научных теорий в экономике. Так, например, крах страхового фонда "Long-Term Capital Managment" позволил Дж.Соросу вполне обоснованно иронизировать по поводу теорий эффективных рынков: он никогда не тратил время на их изучение, поскольку ему неплохо жилось и без них. Действительно, в то время, как Дж.Сорос зарабатывал очередной миллиард долларов, названный фонд рухнул, несмотря на то (а, может быть, как раз благодаря этому!), что его арбитражные стратегии были обоснованы группой ученых, получивших в 1997 г. Нобелевскую премию по экономике за работы по ценообразованию опционов [5, с. 46]. А ведь Нобелевские премии по экономике вручаются только за работы, прошедшие серьезную проверку временем! Вряд ли в какой-либо другой современной науке можно найти конфуз подобного масштаба; для экономики же это уже почти норма.

        Сказанное выше подводит к недвусмысленному выводу: глубокая экономическая наука уводит нас от реальности, а, следовательно, и от истины. На первый взгляд, кажется, что можно достичь «золотой середины» между теорией и практикой, чтобы одно не отрывалось от другого. Но кто и где видел эту «золотую середину»? Это всего лишь абстрактный образ, в реальности этой середины просто не существует: либо то, либо другое.

        Не менее серьезные проблемы испытывает экономическая наука и со своей объяснительной функцией. Здесь следует вспомнить афоризм, высказанный в свое время доцентом математики Государственного университета управления В.Г.Евстигнеевым: «Есть задачи, ради которых придумывается вся теория». Безусловно, и экономические теории должны объяснять какие-то конкретные ситуации и явления. Почему, например, возник азиатский кризис 1997-1999 гг. и как он распространился на другие регионы мира? Почему в переходный период реальный сектор экономики России «просел», а финансовый сектор раздувался невиданными темпами? К сожалению, большинство экономических теорий не могут объяснить ничего реально существующего. Данный факт отражается и в сфере образования: было бы логично излагать различные экономические теории и их приложения, однако большинство учебников наполнены либо только весьма скользкими, но эффектными теориями, либо весьма полезными, но не связанными между собой примерами и фактами. Имеющиеся исключения из правила лишь подтверждают правило.

        Еще более основательный кризис наблюдается в сфере прогнозирования. Все тончайшие расчеты, проводимые экономистами, не позволяют поставить процедуру прогнозирования на строгую научную основу. Если какой-то экономист все же что-то угадывает, то это воспринимается либо как случайность, либо как колоссальный успех, так как во всех прочих случаях экономисты совершенно неспособны предугадать события. Однако и здесь научность и простота приходят в противоречие. Например, в свое время (в конце 30-х годов) Дж.М.Кейнс предугадал приход к власти в Германии тоталитарного режима, причем сделал он это путем простейшего анализа бюджета страны [6]. Дж.Сорос предугадал августовский валютный кризис 1998 года в России путем элементарного изучения платежного баланса страны. И это на фоне десятков и сотен тысяч несбывшихся изощренных модельных прогнозов.

        2. "То, что красиво - неверно, а то, что верно - некрасиво". В каждой науке есть теории, а, порой, и целые разделы, которым присуще то, что математики любят называть «изяществом». В свое время Г.Лоренц очень эффектно высказался по поводу теории относительности: «Каждый любитель прекрасного должен желать, чтобы она оказалась истинной» [7, с.123]. В экономике также есть теории и модели, представляющие своего рода произведения искусства. Однако если в физике желание, о котором говорил Лоренц, довольно часто сбывается, то в экономике в подавляющем большинстве случаев - нет.

        Основная масса прикладных экономических формул, дающих выверенные количественные результаты, отличается примитивностью, громоздкостью, корявостью, а, иногда, и нелогичностью. Чего стоит такое научное направление, как эвристическое  программирование, занимающееся созданием количественных алгоритмов оптимизации, не имеющих серьезного теоретического обоснования. С другой стороны, большинство по-настоящему элегантных экономических моделей и теорий дает результаты, не стыкующиеся с действительностью. Конечно, объяснить возникающие нестыковки можно; вот, только применять соответствующие теории нельзя.

        3. «То, что особенно интересно - практически незначимо, а то, что имеет большое практическое значение - неинтересно». К сожалению, почти все захватывающие, интригующие экономические проблемы совершенно не предполагают автоматического применения их решений на практике. Например, изучение проблемы общего равновесия, исследование роли свободного времени, понимание закономерностей конверсии социалистической системы в капиталистическую и т.п. не предполагает каких-либо серьезных практических рекомендаций. С другой стороны, целый ряд жизненных проблем в научном плане оказывается совершенно беззубым и неинтересным. К примеру, экономические аспекты приватизации имеют первостепенное значение для развития национальной экономики, но с чисто научной точки зрения они не несут в себе ничего нового.

        Таким образом, на нынешнем этапе своего развития экономическая наука представляет собой весьма неоднородную массу знаний, отдельные элементы которой сильно различаются с точки зрения указанных четырех критериев. Можно сказать, что имеет место непропорциональное развитие и самой экономической дисциплины: выигрыш по одному критерию сопровождается явным проигрышем по другому. Доля экономических знаний, удовлетворяющих всем четырем критериям одновременно весьма невелика (схематично этот процесс показан на рис.1). Данная закономерность особенно явственно стала проявляться в 20-м веке; работы более ранних экономистов характеризовались более высокой сбалансированностью. По-видимому, по мере развития экономической науки в ее недрах стали нарастать центробежные силы, разрывающие единое экономической знание на отдельные фрагменты, каждый из которых удовлетворяет одному-двум критериям, не больше. Такое положение дел можно квалифицировать как начало кризиса.

 


 

        Помимо перечисленных специфических проблем экономической науки есть еще одна проблема, присущая всей науке на современном этапе. Не рассмотрев эту проблему, мы не поймем до конца тех сдвигов, которые претерпело экономическое знание. Ниже представим логику развития науки, как она нам видится. Возможно, нарисованная нами картина будет несколько упрощенной, но, думается, в целом она правильно отражает социальную динамику.

        Дело в том, что наука всегда развивалась на фоне развития потребностей в науке. При этом как наука, так и потребности в ней эволюционируют, с одной стороны, по своим собственным законам, а с другой - отнюдь не независимо друг от друга. Более того, связь между ними носит рефлексивную природу, то есть потребности людей стимулируют развитие науки, а развитие науки приводит к росту и качественной трансформации человеческих потребностей. Таким образом, эти два явления (общественные потребности в науке и возможности науки) как бы подталкивают друг друга, увлекая человечество вверх по траектории социального развития к новым рубежам научных достижений и уровня жизни. Схематично этот процесс представлен на рис.2. Однако в данной схеме имеется ряд тонких моментов.

        Во-первых, на начальном этапе потребности человечества значительно превосходили возможности только еще нарождающейся науки. Для иллюстрации данного тезиса рассмотрим простейший пример с доисторическим человеком. Живя в тех сложных условиях, человек во многом нуждался. Даже чтобы охотиться на мамонта, нужно было иметь соответствующее оружие, для изготовления которого необходимы были соответствующие знания. Однако в то время даже столь примитивное знание было большим дефицитом, ибо наука того времени (которая, конечно, еще не существовала как социальный институт) еще не могла дать ответов даже на самые простые вопросы. Такое положение сохранялось на протяжении почти всей истории человечества.

        Во-вторых, наука развивается по своим собственным законам и, как правило, более высокими темпами, чем потребности в ней. Можно сказать, что если общественные потребности возрастали линейно, то научные результаты - принципиально нелинейно. Причем на определенном участке истории наука стала продвигаться вперед по экспоненте, то есть особенно быстро (отрезок справа от точки равновесия на рис.2). Такая направленность процесса приводила к тому, что имевшееся вначале рассогласование между потребностями и возможностями с течением времени уменьшалось, и социальная система стремилась к некоему равновесию.

        В-третьих, процесс саморазрастания науки обладает высокой степенью инерционности. Это означает следующее: когда наука дорастает до того уровня, что может удовлетворить все основные потребности человечества, она уже не может остановиться в своем развитии и продолжает свой рост. Таким образом, достигнутое равновесие снова нарушается и социальная система из состояния недостатка науки (фаза слева от точки равновесия на рис.2) переходит в состояние ее избытка (фаза справа от точки равновесия). Точно диагностировать момент наступления равновесия довольно сложно. Это связано с тем, что как потребности в науке, так и результаты науки - векторные величины. Поэтому отставание науки от потребностей по одним показателям может сопровождаться их опережением по другим. На наш взгляд, баланс потребностей и возможностей науки был достигнут примерно в 60-е годы 20-го века, когда были сделаны все основные открытия и достигнута определенная стабильность мировой экономики.

        В-четвертых, развитие науки на второй стадии фазы ее избытка существенно замедляется (см. рис.2). Данный факт достаточно очевиден. На первой стадии наука получает мощный импульс к развитию, исходя из собственных потребностей. Иными словами, это период самодостаточности науки, когда она сама ставит перед собой задачи и сама же их решает. Однако такое дорогое удовольствие не может длиться долго и начинается вторая стадия. Здесь уже общественные потребности в науке не могут стимулировать науку, так как сами отстают от нее. Наоборот, потребности, обладая по отношению к науке «притягивающим» свойством, начинают увлекать ее «вниз». Наука вынуждена подстраиваться под потребности и ограничивать свои горизонты, то есть становится более приземленной. В этот период возникает необходимость открытия не столько нового, сколько использования уже имеющегося багажа. Именно в этой стадии развития находится современное мировое сообщество.

        Из сказанного ясна специфика нынешнего этапа развития: сейчас нужны не новые научные исследования, а эффективное приложение и внедрение уже существующих знаний; нужны не открытия сами по себе, а инновации по поводу того, как применить уже имеющиеся открытия. Только в этом случае возникшее неравновесие между потребностями и возможностями будет уменьшено.

        В настоящее время потенциальные возможности науки довольно значительны, однако многое из придуманного пока не находит достойного применения. Таким образом, человечество входит в эпоху обширных прикладных исследований. Конечно, это не означает, что фундаментальные исследования будут (или должны быть) нулифицированы. Речь идет просто о существенном сокращении их доли.

        Не миновала описанная общая схема и экономическую науку, которая к настоящему времени накопила, можно сказать, безграничный объем знаний. Фактически современные экономисты достаточно хорошо понимают механизм функционирования экономической системы. Вместе с тем, практически все страны постоянно «напарываются» на весьма болезненные экономические проблемы, которые, казалось бы, уже не должны возникать. Здесь проявляется отнюдь не слабость экономической науки, как это может иногда казаться, а неумение или нежелание пользоваться ее плодами. В этом смысле значительно более остро сейчас стоит проблема не дальнейшего наращивания потенциала экономической науки, а повышение искусства по ее применению к конкретным ситуациям. Ближайшая аналогия этого процесса имеется в инженерном деле. Так, например, современная механика, физика и математика в принципе позволяют решить большинство сегодняшних технических задач, однако понять, как это сделать, может далеко не каждый инженер.

        Можно даже утверждать, что экономический успех конкретной страны напрямую не связан с потенциалом экономической науки, которым она обладает. Простейшие примеры. Германия, которая не имеет сильной экономической школы, имеет очень сильную экономику. Япония, тоже отнюдь не являющаяся законодателем моды в сфере экономической мысли, уже не одно десятилетие всем миром воспринимается в качестве экономического чуда. В последнее время по этому же пути идет Китай. В основе данного явления лежат два факта. Первый - названные страны умеют применять экономические знания, в том числе наработанные за рубежом. Второе - отнюдь не вся экономическая наука нужна этим странам для достижения хороших практических результатов. Например, применительно к Федеральной резервной системе (ФРС) США Дж.Сорос писал, что залог ее эффективной работы лежит в умелом сочетании науки и прагматизма. Если бы ФРС США попыталась внедрить в своей практике всю современную экономическую науку, то, скорее всего, она бы пришла к ужасающим результатам.

        Итак, в настоящее время требуются не столько глубокие исследователи экономики, сколько люди, знающие экономику и умеющие использовать свои знания для достижения практических результатов. Данный факт проявляется в уровне оплаты труда экономистов различного профиля. Рынок требует хороших бухгалтеров, аудиторов, менеджеров, маклеров, брокеров, финансовых и коммерческих директоров, аналитиков и т.п. Такие специалисты могут получать порой астрономические доходы. Зато даже самые крупные ученые-экономисты при неблагоприятном стечении обстоятельств могут остаться без средств к существованию. По всей вероятности, дальше эта тенденция будет усиливаться. Сказанное позволяет нарисовать своеобразный портрет преуспевающего человека (в том числе экономиста) будущего: это высококвалифицированный специалист, довольно много знающий; причем эти знания носят позитивный характер, то есть они не являются лишними и их можно использовать в практической деятельности.

        В настоящее время в экономической науке есть столько абсолютно ненужного материала, что сейчас проблема состоит в том, чтобы очистить науку, избавившись от этого «хлама». Однако, как отфильтровать этот «хлам» - неясно. Все это ставит серьезные препоны для дальнейшего быстрого поступательного движения экономической науки.

        В принципе можно указать еще на одно проявление кризисных тенденций в экономической науке. Дело в том, что сама экономика имеет в своем арсенале два фундаментальных закона: закон Г.Госсена (иначе - закон уменьшающейся предельной полезности) и закон уменьшающейся предельной эффективности. Первый из них утверждает, что по мере роста некоего блага его предельная полезность (ценность) уменьшается. Второй закон утверждает, что по мере роста некоего производственного ресурса предельная отдача (производительность) от него падает. Несмотря на то, что закон Г.Госсена проявляется в сфере потребления, а закон уменьшающейся предельной эффективности - в производственной сфере, оба эти закона являются следствием одного и того же экономического принципа. Названные законы не являются абсолютными и в ряде случаев могут все же нарушаться. Однако если они выполняются и при этом проявляются в довольно сильной форме, то это свидетельствует об определенном кризисе в изучаемой области.

        Применительно к науке данные законы можно сформулировать следующим образом. Закон Г.Госсена - накопление новых научных знаний приносит все меньше и меньше пользы человечеству. Закон уменьшающейся предельной эффективности - растущие финансовые, материальные и трудовые затраты на науку дают все меньше и меньше научных результатов. Даже самый поверхностный взгляд на современную экономическую науку позволяют сделать вывод, что в отношении нее оба закона действуют в полной мере.

        Действительно, похоже, что вся та масса публикаций по экономике с изощренными моделями, теоремами и расчетами никак не задействуется в практической жизни. Более того, складывается впечатление, что они в принципе не могут быть задействованы (проявление закона Госсена). С другой стороны, самая многочисленная профессиональная когорта - когорта экономистов - в последнее время упорно «отказывается» выдавать по-настоящему фундаментальные идеи, предпочитая копаться в малозначимых частностях (проявление закона уменьшающейся предельной эффективности).

        Надо сказать, что американский науковед Д.Прайс давно отстаивал тезис о применимости закона уменьшающейся предельной эффективности к науке. Согласно его точке зрения темпы развития науки постепенно уменьшаются, вследствие чего в ней неизбежно наступит так называемая сатурация (насыщение процесса) [8, с.68]. Опровержением концепции Д.Прайса служила гипотеза о пульсирующем характере научного прогресса [8, с.69]. Однако в любом случае, похоже, что в настоящее время экономика все же входит в состояние сатурации.

        С проявлением закона Госсена связан еще один интересный эффект, служащий своего рода индикатором кризисных процессов в науке. Речь идет о повышении «изотеричности» экономической дисциплины. Иными словами, результаты экономических исследований становятся порой настолько сложными и специальными, что большинство самих же экономистов их не может понять, а те, которые могут понять, как правило, не хотят этого делать из-за трудоемкости такой работы. Получается парадоксальная ситуация: наиболее значительные результаты могут быть получены только в области математизации экономики, а последняя достигла такого уровня сложности, что «отсекает» от себя подавляющую часть своих потенциальных потребителей. В данном случае проявляется определенное противоречие в развитии науки: главным способом познания экономических систем стало математическое моделирование; модель же по определению является упрощенным отражением реальности для облегчения исследования; если же модель становится слишком сложной, то она теряет свою ценность как инструмент познания. По сути дела в экономике процесс познания наткнулся на барьер инструментальной сложности. Нечто похожее уже давно произошло в физике, где общая теория поля превратилась в столь сложную область знания, что во всем мире ее знают в полной мере лишь 5-6 человек [1].

 


 

        Рассматривая специфику современной экономической науки, можно указать еще на один очень важный признак ее своеобразного «механистического» вырождения. Дело в том, что экономика является самой антигуманной среди всех социальных наук. Это связано не только с тем, что она рассматривает так называемого «человека экономического», то есть рационального субъекта, абстрагируясь от его морально-этических мотивировок и тонких эмоциональных переживаний. В отличие от социологии, политологии, истории и права, в которых человеческий фактор выходит на первый план и выступает в своей неприкрытой форме, экономика рассматривает весь социально-экономический организм как своего рода «борьбу процентов». Иными словами, все порывы человеческой души в экономике объективируются в различных экономических индексах, таких как: ставка рефинансирования, норма резервирования, процент за кредит, процент по депозитам, котировки акций, купоны облигаций, норма прибыли, темп инфляции, валютные курсы и т.п. Решения, принимаемые экономическими агентами, базируются на учете данных процентных показателей. Задание простых правил манипулирования подобными показателями практически полностью устраняет человека из экономических исследований, которые сводятся к изучению «объективных» взаимосвязей между разнообразными «процентами» и выяснением закономерностей в их изменении. Современный язык экономистов - это язык процентов. Разумеется, профессионалы понимают, что стоит за каждым процентом, однако это не меняет того, что социальный фактор все больше и больше «выдавливается» из современных экономических исследований стремлением анализировать ситуацию в предельно объективной, обезличенной форме.

        Сказанное подводит к выводу, что экономическая наука сейчас уже окончательно превратилась в техническую науку, занимающуюся настройкой и оптимизацией соответствующих технических параметров. Очень часто при работе с экономическими параметрами о человеке вообще забывают. На наш взгляд, подобный технико-механический крен в экономических исследованиях явно вызван кризисом жанра с соответствующей утратой каких-то сущностных моментов в самом предмете исследования.

 


 

        Современная экономическая наука обладает рядом особенностей, которые в последующие годы, по-видимому, будут тормозить ее дальнейшее развитие. Рассмотрим только три особенности, которые нам кажутся наиболее важными и интересными.

        1. Беспомощность человека перед лицом накопленных экономических знаний. Выше уже говорилось, что современный арсенал экономики достиг чудовищных размеров. Чтобы получить достаточно полное представление о состоянии современной экономической мысли нужно перелопатить столько литературы, что это не под силу уже ни одному человеку. Например, знакомство с классиками политической экономии весьма желательно, но это означает изучение многотомных трактатов Дж.С.Милля, Т.Мальтуса, А.Смита, Д.Рикардо, А.Маршалла, Дж.М.Кейнса и пр. Однако это лишь начало. Затем необходимо изучить основополагающие труды нобелевских лауреатов по экономике, а число этих лауреатов уже около сорока. Это при том, что знакомство с творческим наследием любого из них само по себе уже тяжкий труд. Нельзя забывать и работы крупнейших экономистов современности. Одновременно нужно штудировать различные разделы математики, истории, права, социологии и статистики. Даже идейный багаж экономики огромен, а если сюда добавить весь ее методический инструментарий, то получится и вовсе неподъемный груз.

        На первый взгляд, можно предположить, что современные учебные пособия должны помочь в решении проблемы освоения экономической науки. Однако на поверку это оказывается не так. Во-первых, многие положения в экономике не являются настолько бесспорными и классическими, чтобы их можно было включить в учебник. В то же время и не рассматривать такие положения тоже нельзя. Во-вторых, сами учебники, «сжимая» исходный материал, часто недопустимо упрощают и вульгаризируют обсуждаемые результаты. Таким образом, учебники не снимают проблему изучения первоисточников.

        Для рядового исследователя-экономиста основная проблема состоит, прежде всего, в том, что практически по любому вопросу, который он берется рассматривать, уже имеются разработки. Поэтому сказать что-то принципиально новое уже почти невозможно. Это с самого начала предполагает копание исследователя в частностях, что не может дать большого научного эффекта. Психологически данное положение дел приводит к тому, что у любого здравомыслящего человека опускаются руки перед бездной существующей экономической литературы. Глубокое разочарование постигает и опытных экономистов.

        Таким образом, перенасыщенность экономической науки всевозможными разработками имеет вполне определенный психологический результат: в начале пути исследователя - страх, в конце - разочарование.

        2. Неблагодарность экономической науки. Одной из особенностей экономики является неблагодарность последующих поколений. В основе такого феномена лежит следующий факт. Дело в том, что, когда перед экономистами встает какая-то проблема и они не знают, как ее решить, то эта проблема всеми признается как чрезвычайно сложная. Таковой она и считается до тех пор, пока не появляется человек, находящий решение этой проблемы. Но в экономике все фундаментальные идеи, лежащие в основе любых теорий и позволяющие «раскусить» самые запутанные вопросы, являются, как правило, очень простыми. И как только ключевая идея высказана и с ее помощью исходная проблема решена, то внешне простое решение создают иллюзию его очевидности. В результате проходит немного времени, и пионерные идеи становятся общепринятыми и даже как бы самоочевидными. Теперь человек, впервые высказавший их, уже не воспринимается в качестве оригинального мыслителя, а его вклад в экономическую науку не кажется таким уж значительным.

        Особенно ярко проявляется эта тенденция при смене поколений экономистов. Например, вряд ли теорема эквивалентности Д.Рикардо или закон Л.Вальраса современным молодым экономистам покажутся гениальными открытиями. Для них это, скорее, некие банальные факты. Многими экономистами революционное разделение понятий «рыночных товаров» и «конечных благ», введенное Г.Беккером, уже сейчас воспринимается как вполне естественное, само собой разумеющееся. Таким образом, в экономике действует принцип: когда все неясно, то все трудно; когда кто-то все прояснил, то все легко и банально. Разумеется, и в других науках есть нечто подобное, но в экономике этот «подлый» принцип проявляется особенно ярко.

        Непосредственным результатом подобного положения вещей является быстрое забвение имен (а иногда, и идей!) даже самых крупных экономистов. В этой связи характерно высказывание М.Леонтьева, ведущего передачи «На самом деле», по поводу заслуг его знаменитого однофамильца - В.Леонтьева. По словам телеобозревателя, умерший экономист разработал никому не нужную межотраслевую табличку. И это сказано об одном из самых крупных экономистов всех времен и народов, которого многие сравнивают с Дж.М.Кейнсом, и об одном из значительнейших достижений экономической мысли - межотраслевых моделях. Самое неприятное в этих словах - это то, что в них есть правда. Межотраслевые балансы давно утратили свой научный фимиам и все реже используются на практике.

        Психологический итог рассмотренной особенности экономической науки прост: в начале пути - сомнение, в конце - обида. Надо сказать, что преодолеть эти эмоции не так просто.

        3. Усиление меркантильных наклонностей в среде экономистов. Вполне логично предположить, что хорошие экономисты, которые знают об экономике больше других, должны зарабатывать хорошие деньги. Вся история экономической мысли - это череда сменяющих друг друга ученых-бессребренников и удачных дельцов. Однако, похоже, что академическая карьера все меньше устраивает профессиональных экономистов. Степень доктора наук, ученое звание профессора, членство в различных академиях и ассоциациях все меньше заботит прагматически настроенных людей. Абстрактный статус ученого, подкрепленный соответствующими дипломами, может быть интересен только на начальной стадии профессиональной карьеры экономиста. Значительно важней зарабатывать большие деньги и заниматься «настоящим» делом.

        Так как «чистая» наука не может сравниться по уровню заработка с бизнесом, то подобные умонастроения могут иметь далеко идущие последствия. Во-первых, на стадии выбора жизненного пути уже сейчас многие экономисты предпочитают коммерческий сектор и государственную службу кабинетным занятиям наукой. Во-вторых, даже кадровые профессора испытывают постоянные импульсы к тому, чтобы уйти из науки в более оплачиваемые сферы деятельности. Причем, если для астрофизика, палеонтолога, спелеолога, зоолога, историка и философа это не очень актуально, то для экономиста такие центробежные тенденции проявляются чрезвычайно сильно.

        Примечательно, что в последние годы все явственней просматривается тенденция крупных экономистов к отходу от чисто академической карьеры и использованию своих знаний в целях личного обогащения. Так, Л.Клейн в 60-х годах продавал свои эконометрические модели частным корпорациям и государственным учреждениям [2, с.123]. В 70-х годах У.А.Льюис имел свой банк на Барбадосе [2, с.112]. В тех же 70-х Г.Марковиц возглавлял «Арбитраж менеджмент компани», а позже стал ее консультантом  [2, с.187]. М.Миллер в 80-х был директором Чикагской торговой палаты и Чикагской коммерческой биржи [2, с.189]. У.Шарп занимался консультированием Швейцарского банка, а в 80-х годах организовал собственную фирму «Шарп-Рассел-рисерч», которая впоследствии была реорганизована в «Уильям Ф.Шарп ассошиэйтс» [2, с.196].

        Учитывая, что мы сейчас находимся в стадии переполнения информационного пространства научными знаниями, в ближайшее время наука, скорее всего, будет финансироваться все хуже. Сказанное относится ко всем странам, а к бедным - в особенности. Сокращение финансирования будет служить дополнительным стимулом к отходу многих экономистов от академической карьеры. Уже сейчас наука США, являющаяся лидером по оплате научных кадров, не может привлечь в свои ряды собственных граждан, в связи с чем многие американские университеты заполнены выходцами из других стран. В будущем такая тенденция грозит выталкиванием наиболее мобильных экономистов в прикладные рыночные ниши и ослаблением позиций экономической науки.

        Однако даже в рамках «чистой» науки сейчас происходят интересные тенденции. Так, например, публикации, которые всегда считались главным результатом научной деятельности ученого, все меньше интересуют современных молодых экономистов. Примечательно, что в настоящее время действует Российская программа экономических исследований (РПЭИ), в рамках которой выдаются достаточно солидные гранты и проводятся, пожалуй, самые серьезные экономические исследования в стране. Однако результаты этих исследований публикуются чрезвычайно малым тиражом в специальных репринтных выпусках, которые распространяются только среди узкого круга специалистов. В научных журналах общероссийского значения данные результаты, как правило, не публикуются и, следовательно, до широкой научной общественности не доходят.

        Указанная ситуация, на наш взгляд, является следствием формирующейся новой концепции, в соответствии с которой даже любые чисто научные ноу-хау желательно не афишировать. Только в этом случае можно получить по максимуму со своих собственных исследований. Вопрос о научном приоритете, как правило, отходит на задний план. Нарисованная картина может быть дополнена открывающейся новой возможностью публиковать свои изыскания в Интернете, что вообще снижает ценность научной печатной продукции.

 


 

        Похоже, что в последнее время научная амбициозность представителей экономического знания постепенно затухает. Многие талантливые экономисты не хотят на простом энтузиазме проводить научные исследования, а если они и провели таковые, то отнюдь не стремятся опубликовать полученные результаты, а стараются их подороже продать. Большинство способных экономистов совершенно не желает занимать высокие государственные посты, если это не сулит им серьезных барышей. Красивый диплом, громкое научное имя, публикации в солидных научных изданиях, членство в больших академиях и чтение лекций в известных университетах сейчас уже не имеют самоценности. Все это хорошо, но в дополнение к и без того хорошей жизни. Стремление выпячивать свои таланты сменяется стремлением к получению с них максимальных дивидендов. Можно сказать, что человечество все больше осознает и воплощает в жизнь мудрый афоризм Рене Декарта: «Тот прожил счастливо, кто хорошо укрылся». Таким образом, высокое служение науке сменяется простым стремлением хорошо жить, а остатки общественно-научных амбиций экономистов уже не могут предотвратить наметившейся тенденции.

        В контексте сказанного особый интерес представляет Россия, где к настоящему моменту сложилась и вовсе уникальная система: экономические изыскания все больше превращаются в хобби. Нынешние соискатели, пишущие кандидатские и докторские диссертации, активно зарабатывают деньги и решают свои бытовые проблемы. Наукой они занимаются на досуге, когда еще остаются силы. Совершенно очевидно, что при таком подходе ни о каких серьезных исследованиях не может идти речь. Кроме того, большинство людей желает прожить интересную, богатую событиями жизнь, а научные исследования предполагают монотонное обдумывание различных проблем в тиши кабинета. Все это служит лишним аргументом в пользу приложения сил экономиста в бурном коммерческом секторе. Развитие подобной тенденции в будущем должно привести к тому, что многие талантливые экономисты будут все больше уходить в тень, все меньше ориентироваться на глобальные запросы человечества.

        Фактически нынешняя жизненная парадигма многих экономистов предполагает следующее. Есть гениальность в науке и гениальность в жизни. Научная гениальность чрезвычайно редкое явление и к тому же в настоящее время не слишком высоко ценимое. Зато можно прожить гениальную жизнь в том смысле, что в ней будет всего хорошего по максимуму. Это сделать, как ни странно, легче, чем засыпать человечество ненужными открытиями. История знает немало таких примеров: Тур Хейердал, Айвен Сандерсон, Жак-Ив Кусто, Джералд Даррелл, Бернгард Гржимек, Джордж Адамсон и др. Строго говоря, все они, будучи очень талантливыми исследователями, все же не являются научными гениями. Зато каждый из них прожил поистине гениальную жизнь, жизнь, о которой каждый может только мечтать. Применительно к экономистам такая парадигма формулируется еще жестче, а реализуется гораздо проще. Действительно, быть простым частным лицом, владеющим уникальными экономическими знаниями, значительно выгодней, чем быть признанным крупным ученым или высокопоставленным чиновником.

        Разумеется, нельзя во всем противопоставлять научную гениальность и гениальность в жизни. Однако если последняя начнет повсеместно побеждать, то фундаментальная экономическая наука может сильно затормозить свое поступательное движение.

***

        Все сказанное выше не позволяет однозначно утверждать, что современная экономическая наука находится в состоянии кризиса. Однако то, что в ней происходит нечто похожее на кризис все же очевидно. В формировании такой картины участвуют как общие факторы, характерные для развития современной науки вообще, так и частные, связанные со спецификой экономического знания. На наш взгляд, налицо все симптомы переломного периода, когда экономическая наука должна получить «второе дыхание». В противном случае она начнет «мельчить», все больше и больше ориентируясь на прикладную продукцию.

 


 

        [1] Крылов О.В. Будет ли конец науки?// "Российский химический журнал", №?. 1999.

        [2] Нобелевские лауреаты по экономике: биобиблиографический словарь. М.: Инфомарт. 1994.

        [3] Хрестоматия по экономической теории. М.: Юристъ. 1997.

        [4] Алле М. Экономика как наука. М.: Наука для общества, РГГУ. 1995.

        [5] Сорос Дж. Кризис мирового капитализма. Открытое общество в опасности. М.: Инфра-М. 1999.

        [6] Столерю Л. Равновесие и экономический рост. М.: Статистика. 1974.

        [7] Гарднер М. Теория относительности для миллионов. М.: Атомиздат. 1979.

        [8] Стефанов Н. Мультипликационный подход и эффективность. М.: Политиздат. 1980.


[1] Указанные здесь даты - это даты окончательного признания соответствующих экономистов. Разумеется, работы, о которых идет речь, были выполнены значительно раньше.

[2] Только не надо путать качество с уровнем научности и культурой подачи материала!